Евангелие от Иоанна, Глава 5, стих 7. Толкования стиха

... тем более, что, как он объяснил Господу, он, не имея при себе человека, не был в состоянии даже использовать целебную силу чудесного источника, не будучи в силах сам достаточно быстро передвигаться, чтобы сразу по возмущении воды погрузиться в купель.

Далее я хочу вам напомнить отрывок из Евангелия от Иоанна, где рассказывается, как при Овчей купели в Иерусалиме собиралась масса больных, они лежали вместе в ожидании исцеления, потому что раз в год бурлила вода, и первый человек, который после этого в нее окунался, исцелевал от любой болезни, какой бы ни был одержим. У этой купели тридцать восемь лет пролежал человек, по-видимому, парализованный, который ни разу не успел окунуться в воды первым. Пришел к этому месту Спаситель Христос, увидел его, лежащего там, спросил, что с ним, почему столько лет он лежит и не может получить исцеления. И этот человек дал Ему самый, может быть, страшный ответ, какой можно дать: «Нет человека, который бы мне помог погрузиться в эту воду…» Знаете, есть русское присловье: «Людей много, а человека нет». Народа — сколько угодно там было, но каждый был занят только мыслью о своем собственном исцелении, или о том, чтобы помочь близкому человеку, родному, знакомому погрузиться в целительную воду. У этого человека никого на свете не было, кто бы ему помог. В течение тридцати восьми лет он лежал больным, в надежде и отчаянии. Разве это не страшно? Это первый вопрос, который перед нами стоит. Мы окружены людьми, которым нужно исцеление. Я сейчас не говорю только о физическом исцелении, а о душевной помощи, о том, что человек, который разбит жизнью, мог бы жить, стать живым человеком, творческим, ликующим. И сколько таких людей, которые целую жизнь надеются, что кто-то им скажет живое слово, коснется их плеча сочувственной рукой, взглянет на них понимающими глазами, и тем даст им новую жизнь, или толчок к этой жизни, надежду на эту жизнь. Сколько миллионов людей сейчас именно так погибнет и физически и душевно, во всех отношениях. Людей много — а человека нет… Тридцать восемь лет этот человек пролежал; а некоторые всю жизнь так проведут, не лежа, а разбито будут переходить от возраста к возрасту, от места к месту, от отчаяния к отчаянию, ожидая, что кто-то их увидит не как физический предмет около себя, а как живого человека, которому нужна помощь. Второе, что меня поражает в этом отрывке: да, человека нет; но каждый год в течение тридцати восьми лет кто-то умудрялся опуститься в эти кипящие воды и исцелиться. За тридцать восемь лет не нашлось ни одного человека, который подумал бы: я уже не так болен, я не так давно болею, давай-ка я помогу этому человеку. В будущем году со мной это может случиться, а сейчас я ему помогу… Это вопрос, который ставится перед каждым из нас. Сколько людей нуждаются, так же как и мы, в том или другом; и как мы хватаемся за помощь, часто отталкивая другого, кому эта помощь нужна гораздо больше нас. Человек исстрадался больше, чем мы, — как это часто бывает; и как ужасно думать, что в толпе ни один человек не захотел пожертвовать на один год своим исцелением, чтобы спасти от тридцати восьми лет физической и душевной муки этого человека. Христос пришел. Христос — настоящий Человек, не в том отношении только, что Он действительный человек в полном смысле слова, как мы, — Он настоящий Человек в том смысле, что в Нем нет теневых сторон. В Нем нет зла, в Нем нет обращенности на Себя самого, Он весь — любовь, сострадание, понимание. Его глаза видят, Его уши слышат, Его ум отзывается, Его сердце отвечает на человеческую нужду. Он вошел в эту толпу и увидел этого человека, и его исцелил. Воды в этот момент не бурлили, не кипели, никто не кидался в них. Бог в лице Иисусе Христа, — Сына Божия, ставшего человеком, к нему подошел и сказал: «Встань, возьми одр твой, свою постель, и иди домой. Бог тебя увидел, тогда как люди тебя не замечали». А может быть, потому-то его увидел Христос, его выбрал из толпы всех, что он так долго и так отчаянно страдал.

При купели лежит много больных, жаждущих исцеления. По временам сходит Ангел Господень и возмущает воду, и тот больной, который после этого первым погрузился в воду, получал исцеление. Лежит при купели расслабленный; долгие годы ждет он исцеления и не получает. Отчего? "Человека не имам" – не имеет человека, который бы его спустил в целительную воду. Так и лежит расслабленный, а Бог смотрит на него. Под тем расслабленным можно разуметь все больное, расслабленное человечество, бедное, зараженное первородным грехом и ждущее себе исцеления. Томилось человечество, а Бог смотрел на него. Конечно, Своею всемогущей силой Бог в одно мгновение мог переродить человечество, сделать его из грешного святым. Силен был это сделать Господь, но не допустила того Правда Божия. Нельзя было дать повод сатане упрекнуть Бога в несправедливости. Для спасения человечества нужен был человек же. Долгие годы люди ждали Этого Человека и томились, подобно расслабленному при Силоамской купели. И пришел Человек и искупил человечество, очистив его от первородного греха. Ну, а теперь мы опять заблудились, опять ждем человека, который бы подвел нас к источникам воды живой.

Больной предполагал, что Иисус Христос спросил его об этом или для того, чтобы изобличить в том, что он по своему нерадению пропускает лечение, или же потому, что желает ему помочь опуститься в купель. Поэтому и отвечает, что он пропускает это потому, что не имеет человека. Сказав: «егда же прихожду аз, ин прежде мене слазит», больной показал свое терпение именно тем, что, не имея успеха столько лет, он все-таки оставался и не отчаивался; хотя это случалось не вследствие его небрежности, а вследствие того, что его отталкивали и обижали другие, он, однако, не терял надежды. А мы, если только не получаем чего-либо от Бога после кратковременной, хотя и усердной молитвы, тотчас бросаем ее и охладеваем. Но, скажут, весьма трудно молиться постоянно. Какая же добродетель не трудна? Потому постоянная молитва и весьма полезна, что весьма трудна.

Что же больной? «Отвечал Ему: так, Господи; но не имею человека, который опустил бы меня в купальню, когда возмутится вода; когда же я прихожу, другой уже сходит прежде меня». Для того Христос и спросил: «хочешь ли быть здоров», чтобы мы узнали все это. Не сказал, однако же, ему: хочешь ли, Я исцелю тебя? — потому что тогда еще не имели о Нем столь высокого мнения; а говорит: «хочешь ли быть здоров»? Но изумительно терпение расслабленного. Находясь в болезни тридцать восемь лет и каждый год ожидая исцеления, он оставался тут и не отходил. Ведь если не продолжительность прошедшего времени, то неверность будущего могла бы отвлечь его от этого места, когда бы он не был так терпелив. Представь себе, как без сомнения и другие страждущие там были бдительны; да и время, в которое возмущалась вода, не было известно. Впрочем, хромые и увечные могли наблюдать; как же видели слепые? Они, может быть, узнавали о движении воды из происходившего при этом шума. Итак, устыдимся, возлюбленные, устыдимся и будем оплакивать великое наше нерадение. Тот тридцать восемь лет ожидал и не получал, чего желал, однако не отходил; и не получал не по собственному нерадению, а потому, что находил препятствия со стороны других и терпел насилие: но при всем том не ослабевал духом. А мы, если только десять дней проведем в ожидании того, чего усиленно просим и если не получим, то уже не расположены бываем употребить снова то же старание. Ради людей мы усердствуем столь долгое время, и, служа в войсках и тяжкие работы исправляя, и исполняя раболепные услуги, хотя, наконец, часто теряем и самую надежду (на награду); а ради Господа нашего, от которого, без сомнения, можем получить награды гораздо больше самых трудов («надежда не постыжает», говорит Писание (Рим. 5:5)), мы не стараемся показать надлежащее усердие — мы не терпим. Какого же наказания заслуживает это? Хотя бы мы и ничего не получили от Него, одно продолжительное собеседование с Ним не следует ли считать стоящим бесчисленных благ? Но постоянная молитва, говоришь ты, трудное дело. А какое из добрых дел, скажи мне, не трудно? Да в том–то, скажешь ты, и затруднение большое, что с пороком сопряжено удовольствие, а с добродетелью труд. Я думаю, многие на это ищут объяснения. Какая же тому причина? Вначале Бог даровал нам жизнь, свободную от заботы и чуждую трудов; но мы не воспользовались, как должно этим даром, а развратились по нерадению и лишились рая. Тогда–то Бог соделал уже жизнь нашу многотрудной, и, в оправдание свое перед родом человеческим, как бы так говорит: Я даровал вам сначала наслаждения; но вы от своеволия сделались худшими; поэтому Я определил наложить на вас труды и пот. Когда же и труды не обуздали нас, Он дал закон, содержащий в себе заповеди, наложив на нас, как на коней неукротимых, узды и путы, чтобы удержать порывы, как делают укротители коней. Вот почему жизнь наша сопряжена с трудами, так как без трудов мы обыкновенно развращаемся. Природа наша не может бездействовать, а иначе легко преклоняется к злу. Положим, например, что человеку целомудренному, или отличающемуся какою–либо другой добродетелью, не нужны были бы никакие подвиги, а он бы и спал и, однако же, во всем успевал: к чему бы привело такое ослабление? Не к гордости ли и высокомерию? Да для чего же, говоришь ты, со злом сопряжено великое удовольствие, а с добродетелью великий труд и тягость? Но какая же была бы тебе и благодать, или за что же бы ты получил награду, если бы это было дело не трудное? Я и теперь могу указать многих таких, которые по природе отвращаются от общения с женщинами и убегают, как чего–нибудь скверного, самой беседы с ними; но скажи мне, называть ли их за то целомудренными и будем ли мы их увенчивать и прославлять? Никак. Целомудрие есть воздержание и преодоление похотей борьбой. Так и на войне, чем сильнее битва, тем блистательнее тогда бывает и торжество, а не тогда, когда никто и рук не поднимает. Есть много и смирных по природе людей: можем ли называть их кроткими? Никак. Так и Христос, говоря о трех родах скопцов, два из них оставляет без венцов, а один вводит в царствие (Мф. 19:12). Да для чего, скажут, нужно зло? И я тоже говорю: но кто же виновник зла? Кто другой, как не наше произвольное нерадение? Но надлежало бы быть, говоришь, одним добрым. А какое свойство добра? Трезвиться ли и бодрствовать, или спать и предаваться беспечности? А почему, скажешь, не признано за лучшее, чтобы добро делалось без труда? Такие слова свойственны животным и чревоугодникам, которые почитают богом свое чрево. Что это слова лености, вот — суди: если бы где–нибудь были властитель и военачальник, и властитель бы спал или пиршествовал, а военачальник с великими трудами одерживал бы победы: кому из них ты вменил бы славу? Кому принадлежал бы плод радостных событий? Видишь, что душа более расположена бывает к тому, в чем более утруждается. Потому и Бог соединил с добродетелью труды, желая прилепить к ней душу. Потому–то мы удивляемся добродетели, хотя сами ее и не исполняем; а порок порицаем, хотя он, кажется и весьма приятен. Ты спросишь: почему мы не удивляемся людям добрым по природе, а более тем, которые таковы по свободному произволению? Это потому, что справедливость требует предпочитать трудящегося нетрудящемуся. А почему, скажешь, мы ныне трудимся? Потому, что ты не хотел вести благоразумно жизнь без трудов. Если исследовать внимательно, то ведь бездействие и без того обыкновенно развращает нас и причиняет много трудов. Например, оставим в заключении какого–нибудь человека и станем только кормить его и наполнять его чрево, не позволяя ему ни ходить, ни заниматься каким–либо делом; пусть он наслаждается трапезой и ложем и постоянно пресыщается: может ли что быть несчастнее такой жизни? Но иное дело, скажешь, заниматься чем–нибудь, а иное — трудиться; ведь можно же было тогда 28 делать без трудов? Не так ли? Конечно так; этого и Бог хотел, да ты сам не стерпел. Бог повелел тебе возделывать рай, назначив в этом тебе занятие, но, не присоединив к этому никакого труда; а если бы и вначале у человека был труд, то после Бог не возложил бы на него труда в виде наказания. Можно делать и не утруждаться, как то свойственно ангелам. А что они занимаются делом, послушай, как говорит о том Писание: «крепкие силою, исполняющие слово Его» (Пс. 102:20). Теперь недостаток силы делает нам много труда, а тогда этого не было, так как «кто вошел в покой Его», говорит Писание, «тот и сам успокоился от дел своих, как и Бог от Своих» (Евр. 4:10), — разумея здесь не бездействие, а нетрудность дела. Бог еще и ныне действует, как говорит Христос: «Отец Мой доныне делает, и Я делаю» (Ин. 5:17). Итак, убеждаю вас, отложив всякое нерадение, поревновать о добродетели. Удовольствия порока кратковременны, а скорбь постоянна; от добродетели же напротив радость нескончаемая, а труд — только временный. Добродетель, еще прежде получения венцов, утешает своего труженика, питая его надеждами, а порок, еще прежде наказания, казнит своего последователя, терзая и устрашая его совесть и заставляя на все смотреть с подозрением. А это не хуже ли самых великих трудов, всякого изнурения? А если бы даже этого не было, а было бы одно удовольствие, может ли что быть ничтожнее такого удовольствия? Оно, как скоро является, так и исчезает, увядая и убегая прежде, нежели успеем возобладать им, разуметь ли здесь удовольствия плоти, или роскоши, или богатство; ведь все это каждодневно не перестает стареть. А когда последует еще и наказание и мучение, — что может быть несчастнее людей, предающихся пороку? Итак, зная это, будем терпеть все ради добродетели; таким образом мы сподобимся и истинной радости, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава во веки веков. Аминь. * * * Велик плод от божественных Писаний, значительна от них польза. Павел, показывая это, говорит: «что писано было прежде, написано нам в наставление, чтобы мы терпением и утешением из Писаний сохраняли надежду» (Рим. 15:4). Слово божественное есть сокровищница всякого рода врачевств; так, нужно ли смирить надменность, или обуздать похоть, или подавить пристрастие к деньгам, или преодолеть скорбь, или внушить благодушие и расположить к терпению, для этого всякий может найти там великую помощь. Кто из тех, которые борются с продолжительным убожеством, были одержимы тяжкой болезнью, прочитав предложенное теперь место, не получит великого утешения? Вот расслабленный, оставаясь в таком положении тридцать восемь лет, видя каждый год, как другие исцелялись, а он сам все еще одержим болезнью, однако же, не падал духом и не отчаивался, хотя не только безотрадное прошедшее, но и безнадежность в будущем довольно могли поколебать его. Вот послушай, что он говорит, и пойми великость его страдания. Когда Христос сказал: «хочешь ли быть здоров», он отвечал: «так, Господи; но не имею человека, который опустил бы меня в купальню, когда возмутится вода». Что может быть жалостнее этих слов? Что горестнее такого положения? Видишь ли сердце сокрушенное от продолжительной немощи? Видишь ли, как обуздано было в нем всякое нетерпение? Он не высказывает никакой хулы, как слышим от многих в подобных обстоятельствах; не проклинает дня своего рождения; не оскорбляется таким вопросом; не сказал: «Ты, верно, пришел смеяться и шутить над нами, когда спрашиваешь, хочу ли я быть здоровым», — но кротко и с великой покорностью говорит: «так, Господи». Хотя он и не знал, кто был вопрошающий и намерен ли был исцелить его, несмотря на то рассказывает все с кротостью и ничего не требует, как будто говорил с врачом и хотел только рассказать о своей болезни. Может быть, надеялся он получить от Христа только ту помощь, что он ввергнет его в воду, и для того хочет расположить его к себе такими словами.

Во время святой Пятидесятницы Ангелы, сходя с неба, возмущали воду купальни и из нее издавали звук как вестника своего присутствия. Тогда вода освящалась как бы от святых духов. И кто из множества больных, придя ранее, предупреждал других, тот выходил освобожденным от удручавшего его недуга, но целебная сила уделялась одному только предвосхищавшему. И это было знамением подзаконной помощи чрез Ангелов, направлявшейся к одному только народу Иудейскому и, кроме него, никому другому не сообщавшейся. От Дана до Вирсавии изрекались постановления чрез Моисея, причем служили Ангелы на горе Синае, в день, впоследствии установленной святой Пятидесятницы. Поэтому-то и вода купальни возмущалась не в другое время, являя чрез это нисхождение в нее святых Ангелов. Итак, расслабленный, не имея, кто бы вверг его в воду, вместе с удручающей его болезнью оплакивал и отсутствие помощников в словах: «человека не имею», очевидно, который снес бы его в воду. Ожидал он, что Иисус, конечно, даст ему совет относительно этого.

άπεκρίθη aor. ind. pass, (dep.) от άποκρίνομαι отвечать, άσθενών praes. act. part. пот. masc. sing, от άσθενέω, см. ст. 3. Subst. part, подчеркивает эту особенность человека, ταραχθή aor. conj.pass, от ταράσσω мутить, волновать. Conj. с όταν выражает неопределенное время ("когда бы ни"), βάλη aor. conj. act. от βάλλω бросать, приносить. Может указывать на необходимость торопиться в данный момент (Westcott). Здесь употребляется в знач. "быстро класть" (BAGD). Conj. с ϊνα выражает цель.

Одром св. Григорий называет отдохновение тела, которое расслаблено удовольствиями. И, говорит он, ты не имел человека — то есть не имел мужественного помышления — человека, который опустил бы тебя в купальню, когда возмутится вода, то есть помышление, которое опустило бы тебя в воду очищения, когда в тебе родится помышление, смущающее способность различать лучшее и худшее. А ныне нашел ты человека, вместе и Бога: когда кто-либо очищает, прибегая к учению, то Бог есть тот, кто действует, а человек — орудие, к которому Он прибегает для спасения страждущего. Ты взят от одра, или, лучше, сам взял одр, то есть деятельной добродетелью поднял тело, более им вниз не увлекаемый.

* * *

Предающийся телесным наслаждениям не может быть неутомимым в добродетели и легко устремляющимся к ведению. Поэтому он не имеет человека (Ин. 5:5-15) – то есть сознательного рассуждения, который, когда возмутится вода, опустил бы его в купальню, то есть в добродетель, могущую вместить ведение и исцеляющую всякий недуг, если, конечно, болящий по своему нерадению не мешкал и не был охвачен еще раньше и другим недугом, препятствующим его исцелению. Поэтому расслабленный и пролежал в немощи тридцать восемь лет. Ибо тот, кто созерцает зримое творение не для прославления Бога и не возносит благочестиво мысль свою к умопостигаемому естеству, по справедливости пребывает в расслаблении указанное число лет. Ведь число тридцать, воспринимаемое с точки зрения естественного созерцания, означает чувственную природу, а рассматриваемое с точки зрения духовного деления, оно означает практическую добродетель. Число же восемь, постигаемое с точки зрения естественного созерцания, означает умопостигаемую природу нетелесных (существ], а с точки зрения умозрительной — премудрое богословие. Тот, кто не подвигается этим к Богу, остается расслабленным до тех пор, пока не приходит к нему Бог Слово и не научает его, повелевая кратко: Встань, возьми постель твою и ходи (Ин. 5:8) — то есть Бог Слово повелевает быть властителем своего ума и хранить его от обдержащей любви к наслаждениям, тело поднять на плечи добродетелей и уйти в дом свой, то есть, разумеется, на Небо. Ибо подобает более худшему быть поднятым лучшим на плечи духовного делания ради добродетели, нежели чем допустить, чтобы лучшее увлекалось худшим, вследствие расслабленности души, в погоню за наслаждениями.

Так, Господи: т. е. хочу быть здоровым, но не имею человека, который бы помог мне исцелиться в этой купальне, когда возмутится вода. – Когда же прихожу: больной ходил, но медленно и не успевал предупредить других, а другие его предупреждали и предвосхищали у него выздоровление. «Он отвечает весьма кротко, – не высказывает никакой хулы, не отвергает Христа, как бы предложившего неуместный вопрос, не проклинает день своего рождения, как мы, малодушные, делаем и притом в болезнях легчайших, но отвечает кротко и робко» (Феофил., ср. Злат.).

Не оплакивает своего несчастия, ниже стенает от болезни, как делают малодушные, находясь в болезни, но кротко и великодушно ответствует Владыке Христу: Господи, говорит, человека не имам, да, егда возмутится вода, ввержет мя в купель: в то же время, когда я прихожу к купели, другой предупреждает, и первее меня слазит. Из чего явствует, что сей расслабленный не совсем был недвижим, ибо говорит, егда я прихожду. Может быть, и ходил он, но с великою трудностию и медленностию, так что всегда другие больные его предускоряли, или сами приходя, или от других приносимые. Удивления же достойно то, что он в этом же месте, в котором толикое множество было людей, чрез тридцать восемь лет не находил себе человека, могущего ему сделать помощь. Сие ясно представляет и тамо сущих жесткость бесчеловечных Иудеев, и жестокое грешникам наказание Божие. Ибо тридцать восемь лет страдал расслабленный за свои грехи. Когда же исполнилось время наказания, тогда

Хочешь ли быть здоров? – спросил его единственный Друг, когда-либо в течение тридцати восьми лет склонявшийся над его постелью. Так, Господи; но не имею человека. Слепые имеют поводырей, хромые имеют сродников, иссохшие имеют друзей, а я не имею в этом пространном мире никого, кто смиловался бы и отнес меня к воде в тот момент, когда она становится целебной. Пока я доползаю до воды, другой уже входит в нее и исцеляется, а я с мукою прилагаю те же усилия, чтобы доползти обратно до своей постели. И вот, так уже тридцать восемь лет! Не имею человека, а слуге платить не могу. Но ведь в Иерусалиме столько народу, столько праздных, богатых, сильных, неужели нет ни одного, кто протянул бы тебе руку помощи для спасения своей души или хотя бы послал своего слугу тебе помочь? Ни одного! Неужели было нужно, чтобы пришел Человек даже из Галилеи, пройдя трехдневный утомительный путь, в то время как столько людей во Святом Граде день и ночь ходят без дела всего лишь в нескольких метрах от твоей постели? Да, Господи, много, много бывает прохожих рядом со мною, но нет человека. Но столькие священники! Вот, храм прямо на соседней улице! Там бесчисленные священники читают Закон Божий и учат народ милосердию – и неужели ни один не придет или не пришлет кого-нибудь к тебе на помощь? Да, Господи, много, много священников там в храме, но нет человека. И иудеев много, тысячи и тысячи их приходят на праздник в Иерусалим. Но им нет дела до скорбного и молчаливого страдальца, им важна суббота. Тысячи и тысячи их приходят только для того, чтобы поклониться субботе, как праотцы их поклонялись золотому тельцу в пустыне. Тысячи и тысячи иудеев, но – нет человека. Се, Человек – один-единственный! Се, Господь, Который сострадательнее сродника, милостивее друга, услужливее слуги. Он предпринял этот долгий и утомительный путь из Галилеи в Иерусалим не ради субботы и праздника, а ради сего страдальца. Он пришел, чтобы еще и делом, а не только словом обличить страшное жестокосердие рода окамененного. Пришел Человек ради человека.

Больной, однако, не видит иного способа избавления, как погружение в чудодейственную воду купальни, а этот способ для него оказывается недоступными.

Кто воздерживается от зла, раскаивается и исповедуется, тот обретает мудрое разумение, которым человек приводится к покаянию и делается здоровым. Однако если кто-нибудь, сначала начав раскаиваться, затем отсрочивает и откладывает исповедь, относится с пренебрежением к дню сегодняшнему и переносит все свое покаяние на день завтрашний, то он не имеет человека, то есть подлинно человеческого образа мыслей, нося в себе скотское и неразумное ведение. Ведь только он, как кажется, начинает продвигаться к покаянию, обличая себя и раскаиваясь, то тут же помысел откладывания и промедления упреждает благое намерение и лишает душу исцеления. И опять человек живет во грехах и продолжает болеть душой, не находя избавления от страстей.

Что же он? Он отвечает весьма кротко. Да, говорит, Господи, я желаю, но не имею человека, который бы опустил меня в воду. Он не высказывает никакой хулы, не отвергает Христа, как предложившего неуместный вопрос, не проклинает день рождения своего, как мы, малодушные, делаем, и притом в болезнях легчайших, но отвечает кротко и робко. Хотя он и не знал, Кто спрашивает его, но, может быть, считал Христа полезным для себя уже и в том одном, что опустит его в воду, и потому хочет привлечь и расположить к себе своими речами.

Ст. 5–9. 38 лет – лета болезни несчастного, а не лета возраста, как иные думали. Иначе читалось бы: ἦν δε τις ανθρωπος εν ασθενεια, τριακοντα και οκτω ετη εχων да и то было бы не совсем по гречески. Греки говорили: εχειν εν ασθενεια, а не ειναι, εν ὰσθενεία, когда шло дело о болезненном состоянии кого либо. (Ксенофонт Cyrop 6, 1. 20); у евангелиста в ст. 6. о долголетнем страдании сказано: πολον ηδη χρονον εχει. Спаситель пришел на место страждущего человечества и обратил внимание любви на тяжкого страдальца. Страдалец говорит Ему о себе, что он «лежит долгое время» и что не встречалось «человека, который опустил бы» его в целебную купальню. Пусть больной не 38 лет лежал у купальни и не 38 лет не находилось сострадательного к нему человека. Но надобно признаться, что если и «много лет» прошло без внимания к такому несчастному, картина не лестная для человечества иудейского или языческого. Могут много писать о человечности людей: но это не значит видеть человечность их в опыте или доказывать свою человечность опытами. Только Христос Иисус доказал делами свою любовь к человечеству и только при помощи Его благодати люди бывали образцами самоотверженной любви к человечеству. – Встань и ходи, сказал Господь. И больной «встал и пошел»; мало того, по слову Господа, понес на себе и одр свой. Таково слово Иисуса! Как бы счастливо ни лечил больного искусный врач: но после долгой и тяжкой болезни получивший помощь врача долго чувствует слабость, истощение сил. Небесный врач не так лечит: Он сказал и бывший 38 лет больным стал вполне здоровым и понес с собой постель.