Евангелие от Иоанна, Глава 19, стих 9. Толкования стиха

...; ему захотелось объясниться с Иисусом, но, конечно, не всенародно, не в присутствии Его врагов; и он пошел в преторию, позвав и Его с собой.

Вопрос Пилата: откуда ты?

Когда они остались наедине, Пилат спросил: откуда ты? то есть: «От кого Ты происходишь? От Бога ли или от людей, как и все?» Христос не ответил на этот вопрос. Он отдал Себя добровольно на суд, истязание и смерть как Человек, а не как Бог. И если первосвященники с книжниками и фарисеями не могли понять Его божественного происхождения, то мог ли вместить эту тайну совсем неподготовленный к тому язычник?

Расспрашивать обвинителей, как и за какого Сына Божьего выдавал Себя Обвиняемый, показалось неуместным. Раздраженные первосвященники прямо могли сказать Пилату, что он не имеет права вмешиваться в дела их религии, которая находилась под покровительством самого кесаря. Казалось, лучше было обратиться к Самому Узнику и у Него узнать тайну Его Божественного происхождения.

Полный страха и сомнения, Пилат входит немедленно в преторию, дав знак следовать за собой Иисусу Христу.

«Откуда Ты?» — был первый вопрос. Не о месте рождения спрашивалось, ибо Пилат слышал уже, что Господь родился в Галилее, но о том, какого Он происхождения, от людей ли рожден, или от богов? Требовалось, чтобы Господь открыл Свое происхождение — естественное или сверхъестественное.

Если и прежде нетрудно было Иисусу Христу привлечь на Свою сторону судью, то теперь стало еще легче. Несмотря на свой скептицизм, суеверный, испуганный язычник как будто готов был верить всему, что бы ни было сказано Узником чудесного о Своем происхождении. Но Иисус ответа не даде ему!..

Достоин ли был знать святейшую из тайн суеверный язычник, который спрашивал Господа не по любви к истине, а от страха, после того как, совершенно вопреки своей совести, подверг Его мучительному бичеванию? Понтий не способен был понять тайну предвечного происхождения лица Иисусова, которая, по высоте своей, не могла найти себе места даже в уме первосвященников и книжников, всегда почивавших на законе Моисеевом. Все слышанное или прочитанное Пилатом о сынах богов, которыми изобилует мифология греков и римлян, не помогло бы ему в постижении тайны лица Иисусова; на основании этих басен Пилат всего скорее сравнил бы Его в своем уме с каким-либо Геркулесом или Ромулом. Притом избавить Себя от смерти повествованием о Своем небесном происхождении было совершенно несообразно с нравственным достоинством Иисуса Христа. Мы видели, что Он, решившись положить душу Свою за спасение мира, вместе с тем отрекся от всех сверхъестественных средств к Своему освобождению; Ему угодно было, чтобы Его судили как человека, а не как Сына Божьего.

Впрочем, если бы Господь, — как думают, к сожалению, в наше время некоторые даже из ученых толкователей слова Божьего, — происходил от земных родителей, а не произошел, как Он Сам говорил, с неба, от Отца, то, может быть, самая любовь к истине, для свидетельства которой Он родился, побудила бы теперь вывести Пилата из заблуждения, сказав: «Я, подобно всем людям, происхожу от смертных родителей: я не Сын Божий в собственном смысле этого слова и называл себя так единственно в том отношении, в каком каждый добродетельный человек может быть назван сыном Божьим». Пилат, может быть, не был бы неспособен понять, в чем состоит нравственное сыновство Божье. Но как Иисус Христос был и есть действительный, естественный Сын Божий, то Ему и прилично было отвечать (как и ответил) на вопрос Пилата — молчанием.

Когда Пилат, после произведеннаго над И. Христом бичевания, показал Его обвинителям в измученном и поруганном виде, имея в виду возбудить сострадание к Нему в жестоких их сердцах и вместе показать несправедливость взводимых на Него обвинений, и обвинители, особенно же первосвященники и служители их, не смотря на это, закричали: распни, распни Его! то эта ужасная настойчивость и жестокость возбудили в правителе резкость и вместе колкость, — Пилат сказал обвинителям: возьмите (поймите) Его вы и распните: я не нахожу (не обретаю) в Нем вины. Т. е. это значит, что Пилат снова заявляет обвинителям, что, по своим римским законам, он не находит в обвиняемом Господе такой вины, по которой бы Он заслуживал осуждения на смертную казнь. А потому, если обвинители так настойчиво желают осуждения Господа на смерть, так пусть сами, под собственною ответственностию, если только решатся, распнут Его. Тогда обвинители увидели, что при настойчивости Пилата Господь может быть освобожден: сами же они, под своею ответственностию, никак не могли решиться предать Его смерти: потому что боялись римлян, которые не любили потворствовать своеволию подвластных им народов. С другой стороны, они видели, что Пилат не придает большаго значения их обвинению Господа в том, что Он называет Себя царем, и потому прибегают к иному обвинению, — обвинению в нарушении собственнаго их закона, за что непременно Господь должен потерпеть смертную казнь. Это обвинение было в богохульстве, в чем они уже судили Его в Синедрионе. Римляне обыкновенно оставляли в силе законы и учреждения побежденных ими народов, если таковые не признавались почему-либо вредными для римской власти. И вот теперь иудеи в своем обвинении Господа пред Пилатом опираются на это, — ссылаются на свой закон, по которому всякий богохульник должен быть непременно предан смерти (Лев. 24:16); а Господь, по их мнению, богохульствовал, когда называл Себя Сыном Божиим (Ин. 5:18; Ин. 10:28—39 и др.): мы имеем (имамы) закон, и по закону нашему и пр. Обвинение иудеями И. Христа в том, что Он выдавал Себя за Сына Божия, произвело на Пилата сильное впечатление. Он сам был свидетелем Божественнаго спокойствия на лице и невозмутимой твердости в духе стоящаго пред ним Узника; слыхал он и о чудесах Его; мог припомнить необычайный сон жены своей и ея предостережение: не делай ничего Праведнику тому (Мф. 27:19). И очень вероятно, что все это смешалось в его мыслях с баснословными разсказами язычества о явлениях языческих полубогов на земле между людьми, и он больше убоялся (паче убояся), особенно после того, как Господь, по его повелению, был подвергнут бичеванию. Еще больше он убоялся предать Господа смертной казни, — страшась мщения от Отца Его, Кто бы Он ни был. И вот, он уводит Господа в преторию, чтобы поговорить с Ним наедине, и обращается к Нему с тревожным вопросом: откуда (еси) Ты? Откуда, т. е. с небес или с земли, — действительно ли Ты Сын Божий? Но Господь на этот вопрос Пилата не дал (не даде) ответа. Это, конечно, потому, что Пилат, как язычник, неспособен был понять учение об истинном Сыне Божием, предвечно рождаемом от Отца и по времени воплощенном безсеменно от Девы, и потому нечего было раскрывать пред ним это высокое учение. Господь повелел и апостолам и вообще Своим верующим не всякому, а с разбором передавать Свое высокое учение (Мф. 7:6). Впрочем, сколько нужно было Пилату знать и сколько он мог вместить, Господь уже сказал ему о Себе, как Царе царства не от мира сего; но и это только возбудило в нем легкомысленно вопрос, — вопрос, на который Он даже и не пожелал получить ответа (Ин. 18:36—38).

«Откуда Ты»? — спрашивает он почти с трепетом. Но еще с первого мгновения, как началось его колебание, Иисус перестал отвечать ему. Он молчит и теперь.

***

Нужно наследовать эту сторону дела, и Пилат, до крайности растерянный, вновь позвал Христа вовнутрь претории, чтобы опять подвергнуть Его единоличному допросу. «Откуда Ты?»—спрашивает Его Пилат.—Земное ли Ты существо, или, в самом деле, не с неба ли Ты, таинственный и страшный filius Dei?—Как образованному римлянину, Пилату, конечно, известна была как римская, так и греческая литература; а она проникнута была ожиданием какого- то таинственнаго явления на земле для обновления одряхлевшаго мира. Даже столь трезвые и серьезные писатели, как римские историки, и те записали на страницах своих летописей широко распространенную молву, что скоро должен был явиться и притом именно в Иудее какой-то необыкновенный человек, имеющий покорить весь мир Тацит, Истор. 5:13; Светоний, Vesp. с. 4. См. “Христ. Чтение“ выпуск 1, 1893 г. и ст. ”Волхвы с востока”, стр, 22 и 23, . Как правителю Иудеи, эта молва конечно была более известна Пилату, чем кому-нибудь другому, так как с нею связывалась опас- ная для римскаго владычества мысль. Не стоит ли пред ним это воплощенное божество? Пилату казалось, что он напал на истинную суть дела. Если, в са- мом деле, пред ним стоит бог или полубог, так жестоко потерпевший от рук иудеев, то пусть только он откроет это, и тогда прокуратор, уверенный в поддержке себе со стороны благодарнаго божества, немедленно разгонит эту отвратительную иудейскую чернь и сам готов сделаться правой рукой его в деле покорения мира (в надежде на приличное, конечно, вознаграждение впоследствии). Пилат нетерпеливо ждал ответа на свой вопрос, «но Иисус не дал ему ответа», потому Что мысль его, верная в начале, стала на ложную, политическую почву в конце.

Но Иисус не дал ему ответа. Здесь, как и на протяжении всего рассказа, хорошо видно, что Иисус не стремился получить освобождение. Он не сопротивлялся аресту, и допросы были частью Его добровольных страданий.