Бытие, Глава 2, стих 17. Толкования стиха

Вкушение этого плода воспрещает Начальник жизни, советует же змий, чтобы устроить вход смерти. И присоветовавший это делается убедительным, прикрасив плод доброцветностью и сладостью, чтобы и на вид казался приятен, и возбуждал желание вкусить его.

Поэтому что это такое, в чем срастворено ведение добра и зла вместе, и что украшено удовольствиями для чувства? Конечно, не далеким от истины будет мое гадание, если в начале обозрения употреблю понятие того, что значит ведение. Думаю же, что здесь Писание под ведением понимает не познание, но нахожу, но словоупотреблению Писания, некую разность в словах: ведение и различение. Ибо апостол говорит, что отличать добро от зла со знанием дела принадлежит совершеннейшей способности и чувствам обученным (Евр. 5:14). Поэтому дает и повеление вся искушать (1 Фес. 5:21) и говорит, что различать свойственно духовному (1 Кор. 2:15). Но ведение не везде по смыслу речи означает познание и уразумение, а иногда и расположение к приятному. Так, позна Господь сущия Своя (2 Тим. 2:19). И Моисею говорит Бог: Познал Я тебя паче всех (Втор. 34:11). Об осужденных же за порочность говорит Всеведущий: Яко николиже знах вас (Мф. 7:23).

Итак, древо, которым в плод приносится смешанное ведение, принадлежит к запрещенному. А плод этот, имевший защитником своим змия, смешан из противоположностей по той, может быть, причине, что предлагается не зло обыкновенное, каким представляется оно само в себе по собственной своей природе, потому что не имел бы и силы порок, не прикрашенный ничем хорошим, привлекающим обольщаемого к пожеланию. А ныне смешана несколько природа зла; внутри имеет пагубу, как скрытый некий обман, а по наружности показывает обольстительное некое представление добра. Сребролюбцам кажется прекрасною добро-цветность вещества, но корень всем злым бывает сребролюбие (1 Тим. 6:10). Кто поползнулся бы в зловонную тину непотребства, если бы удовольствия не почитал чем-то прекрасным и желательным для себя, увлекаемый этой приманкой в страсть? Так и прочие грехи, имея в себе скрытую гибель, желательными кажутся на первый взгляд, но какому-то обольщению для неосмотрительных столько же привлекательными, как и дело доброе. Поскольку многие признают прекрасным то, что веселит чувства, и подобоименны как действительно прекрасное, так и кажущееся прекрасным; но этому самому и бывающее вожделение зла, как и добра, в Писании наименовано ведением добра и зла, и под ведением понимается какое-то сорасположение и примешение, т. е. не отрешенное зло (так как цвел красотою), но и не чистое добро (потому что скрывал в себе зло), но смесь того и другого – этот плод запрещенного древа, вкушение которого, по сказанному, ведет к смерти прикасающихся. А этим почти открыто выражает то учение, что подлинно доброе по природе своей просто и однолично, чуждо всякой двойственности и сочетания с противоположным, а злое разнообразно и прикровенно, иным чем-то признается и иным оказывается на опыте; и ведение его, т. е. познание на опыте, делается началом и причиной смерти и тления.

Поэтому-то змий указывает этот зловредный плод греха, не обнаружив явно того зла, которое заключал он в себе по природе своей (человек и не прельстился бы очевидным злом), но облистав видимость какой-то красотой и очаровав каким-то чувственным удовольствием при вкушении, достойным вероятия показался жене, как говорит Писание. Ибо сказано: И виде жена, яко добро древо в снедь, и яко угодно очима видети, и красно есть, еже разумети: и вземше от плода его, яде (Быт. 3:6); и эта снедь для людей стала матерью смерти.

Поэтому вот что значит этот смешанный плод, по ясному истолкованию смысла Писания, по которому это древо наименовано ведением добра и зла, потому что подобно зловредности яда, вложенного в мед, поскольку услаждает чувство, кажется добром, а поскольку губит прикасающегося, делается самым крайним злом. Поэтому, когда зловредный яд подействовал на жизнь человеческую, тогда человек – это великое и дело, и имя, отображение Божественного естества, как говорит Пророк, – суете уподобился (Пс. 143:4). Итак, образ Божий состоит в том, что усматривается в нас лучшего, а все то, что в жизни нашей скорбного и бедственного, далеко от подобия Божеству.

Ибо как отделение души от тела есть смерть тела, так отделение Бога от души есть смерть души. И это есть главным образом смерть, смерть души. На нее указывал Бог, и когда, давая заповедь в раю, сказал Адаму: «в какой день вкусишь от запрещенного древа, смертью умрешь» (Быт. 2:17). Ибо тогда умерла душа его, чрез преступление отделившись от Бога; по телу же он продолжал жить с того часа и далее до девяти сот тридцати лет. Но смерть, прибывшая чрез преступление, не душу только сделала непотребной и человека подклятвенным, а и тело, сделав многоболезненным и многострастным, предала наконец смерти <…>

* * *

<…> и там же получил совет и заповедь от Бога, именно: пост заповеданный и соответствующий оному месту, дабы, если он исполнил и соблюл его, пребыл бессмертным и не знакомым с трудом и печалью на вечное время.

* * *

См. Прем. 1:13

Посреди рая насадил Бог

древо познания,

окружил его страхом,

оградил ужасом,

чтобы подобно ограде

охраняли его окрестность.

В одной заповеди,

воспрещавшей вкушение плодов

этого древа,

Адам услышал две заповеди:

надлежало ему бояться древа

и чувствовать, что непозволительно

даже подходить к нему.

* * *

Говоря о введении Адама в рай и о том, для чего он введен, Моисей обращается к повествованию о законе, какой дан был Адаму: И заповеда Господь Бог Адаму, глаголя: от всякаго древа, еже в раи, снедию снеси: от древа же, еже разумети доброе и лукавое, не снесте от него: а в оньже аще день снесте от него, смертию умрете (Быт. 2:16-17). Заповедь легка, ибо отдал Бог Адаму весь рай, но воспретил вкушать плоды одного только древа. Если бы одно древо доставляло человеку пищу, другие же многие были ему запрещены, то оно и служило бы ему пособием в нужде, пищей в голоде. Поскольку же вместо одного древа, которого было для него достаточно, Бог дал ему многие, то совершенное преступление произошло не по нужде, а по небрежению. Бог потому воспретил человеку одно только древо и оградил его страхом смерти, чтобы, если человек не сохранит заповеди ради любви (Бога), давшей заповедь, то страх смерти, окружавший древо, удерживал бы его от преступления заповеди.

<...>

Если бы змий не вовлек их в преступление, то они вкусили бы плодов древа жизни, и древо познания добра и зла тогда не стало бы для них запретным, ибо от одного из этих древ приобрели бы они непогрешительное ведение, а от другого прияли бы вечную жизнь и в человечестве стали бы богоподобными.

Прародители приобрели бы непогрешительное ведение и бессмертную жизнь еще во плоти, но змий своим обещанием лишил их того, что могли приобрести, уверил, что приобретут это преступлением заповеди, – и все для того единого, чтобы не приобрели обещанного Богом через соблюдение заповеди. Обещав, что будут яко бози (Быт. 3:5), лишил их этого, а чтобы обетованное древо жизни не просветило очей их, обещал, что очи их отверзет древо познания.

Посреди рая находилось древо жизни; вкушением плода его поддерживалось бессмертие тела человеческого. Находилось посреди рая и другое древо, древо познания добра и зла. Господь, введши первозданных в рай, заповедал Адаму: «От всякого древа, еже в раи, снедию снеси. От древа же, еже разумети доброе и лукавое, не снесте от него: а воньже аще день снесте от него, смертию умрете» (Быт. 2:16, 17). Эта заповедь объясняет многое. Очевидно, что плоды дерев райских, как мы и выше видели, гораздо тоньше и сильнее, нежели плоды земные, действуют не только на тело, но на ум и душу. Одно древо было древом жизни, а другое древо — древом познания добра и зла. Познание это хранилось, отлагалось, может быть, для усовершившихся деланием и хранением рая, — для новосозданных оно было преждевременно и смертоносно. Такое суждение заимствуем из опытного учения великих иноков. Они завещавают новоначальным подвижникам немедленно отвергать всякую злую мысль, только что она явится уму: потому что ум новоначального еще слаб и неопытен, еще не разрушил дружбы со грехом и, вступив в беседу с ним, непременно увлекается и низлагается им. Напротив того, Отцы завещавают преуспевшим подвижникам не тотчас отвергать злую мысль, но сперва рассмотреть, истязать, обличить и тогда уже отринуть ее: таким образом действия доставляется особенная опытность в невидимой борьбе с духами злобы, изучаются их лукавство, их козни, приобретается сила веры, смирения и молитвы. Есть смертоносное познание зла, которое человек может развить сам в себе: оно смертоносно, потому что тогда естественная доброта человека отравляется принятою злобою, как прекрасная пища ядом, и сама превращается в злобу. Есть и душеполезнейшее познание зла, даруемое Святым Духом избранным сосудам Его, при котором чистый и сильный ум исследует все, и самые тончайшие извития греха, обличает их, не смешиваясь со грехом, и хранит от зла себя и ближних. Так, водимый Святым Духом, святой Апостол Петр сказал Симону волхву: «В желчи горести и союзе неправды зрю тя суща» (Деян. 8:23).

***

Установление поста – Божие установление. Первая заповедь, данная Богом человечеству, – заповедь о посте. Она была необходимо нужною для нас в раю, до падения нашего, тем нужнее она по падении. Заповедь о посте дана в раю, повторена в Евангелии.

Как бы так Бог говорил Адаму: «Я не требую от тебя чего-либо трудного и тяжкого: позволяю пользоваться всеми древами, и заповедаю не касаться только одного этого; но и наказание определяю большое, чтобы ты, хотя вразумляемый страхом, соблюл данную мною тебе заповедь». Как какой-нибудь щедрый хозяин вверяет кому-либо свой огромный дом и, чтобы владение этим домом оставить вполне за собою, назначает с того человека малое количество денег, так и человеколюбивый Господь наш, позволив Адаму пользоваться всем в раю, повелел воздерживаться только от одного, чтобы знал он, что находится под Господом, Которому должен повиноваться и исполнять Его повеления.

4. Кто может достойно надивиться щедродательности общего всех Владыки? Еще человек ничего не сделал, а Он каких благодеяний удостаивает его! Не половиною (райских дерев) позволил ему наслаждаться, не повелел воздерживаться от большей части их и пользоваться только остальными; позволив ему пользоваться всеми деревами, какие есть в раю, повелел воздерживаться от одного, показывая самим делом, что сделал это не для чего-либо другого, как только для того, чтобы человек знал виновника столь великих благодеяний. Вместе со всем прочим усматривай здесь благость Божию и в том, какую честь Он оказал и жене, которая имела быть создана из Адама. Когда она еще не была сотворена, Бог дает заповедь как бы двоим: «Не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь»; таким образом, заранее и сначала уже показывает, что муж и жена составляют одно, как и Павел говорит: «Муж есть глава жены» (Еф. 5:23). Поэтому, говорит как бы к двоим для того, чтобы, создав потом из него жену, дать ему побуждение сообщить и ей данную Им заповедь. Знаю при этом, что вопрос о (запрещенном) дереве занимает очень многих; многие из безрассудных говорунов осмеливаются слагать вину с человека на Бога, и говорят: для чего (Бог) дал ему такую заповедь, когда знал, что он нарушит ее? Или: для чего повелел этому дереву быть в раю? — и многое другое. Но, чтобы нам не входить в объяснение этого теперь — прежде времени преступления (заповеди о дереве) — надобно подождать повествования о том блаженного Моисея; достигши до этого места, мы благовременно скажем об этом, что подаст благодать Божия, и изъясним вашей любви истинный смысл Писания, чтобы вы, правильно уразумев написанное, и Господу воздали подобающее славословие, и, оставив согрешившего (человека), не слагали вины на невиновного Бога.

* * *

Как невоздержность в пище бывает причиною и источником бесчисленных зол для рода человеческого, так пост и презрение (удовольствий) чрева всегда были для нас причиною несказанных благ. Сотворив в начале человека, и зная, что это врачевство весьма нужно ему для душевного спасения, Бог тотчас же и в самом начале дал первозданному следующую заповедь: «И заповедал Господь Бог человеку, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть, а от дерева познания добра и зла не ешь от него». Слова: «это вкушай, а этого не вкушай» заключали некоторый вид (εικων) поста. Но человек, вместо того, чтобы соблюсти заповедь, преступил ее; поддавшись чревоугодию, он оказал преслушание и осужден был на смерть.

* * *

1. Люблю пост, потому что он — мать смиренномудрия и источник всякой мудрости. Люблю его и ради вас, и ради вашей любви, потому что он привел ко мне это священное и почтенное ваше собрание и позволяет мне опять видеть любезные лица, дает возможность свободно насладиться этим прекрасным торжеством и празднеством. И действительно, не ошибется тот, кто назовет ваше собрание торжеством и праздником и великим благом. Если иной нередко избавляется от всякого уныния, пришедши на рынок и встретив одного друга, то, как нам не освободиться от всякого уныния, когда мы приходим в церковь, а не на площадь, и встречаемся не с одним другом, а с такими и столь многими братьями и отцами? Как не получить полного удовольствия? И не по многолюдству только это собрание лучше сборищ на рынке, но и по существу самой беседы. Собирающиеся на рынке и беседующие друг с другом часто разговаривают о бесполезных вещах, ведут пустые речи и говорят о том, что до них нисколько не касается. Большею частью обыкновенно мы с особенным усердием занимаемся и рассуждаем о чужих делах. Я не буду теперь касаться того, как опасно и вредно говорить и слушать такие речи и увлекаться ими, — как часто и как много бурь поднималось в домах от таких собраний. Никто не будет спорить, что все это бесполезные, пустые и житейские разговоры и что в таком собрании едва ли когда бывает речь о духовном. А здесь не так, а все наоборот. Отсюда изгнано всякое бесполезное слово, а введено всякое духовное научение. Мы беседуем и о нашей душе, и о благах, потребных для души, и о вещах, уготованных на небесах; и о славных житиях, и о человеколюбии Божием, и о промысле над вселенной, и обо всем прочем, особенно близком нам; и о том, для чего мы созданы, какая постигнет нас участь по отшествии отсюда, и каково будет тогда наше состояние. И в этом собрании участвуем не мы одни, но и пророки и апостолы, а что всего важнее, — среди нас находится Сам Владыка всего — Иисус. Он сам говорит: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф. 18:20). Если Он находится там, где собрались двое или трое, то тем более присутствует там, где столько мужей, столько жен, столько отцов, — где апостолы и пророки.

Поэтому и мы, пользуясь помощью отсюда, говорим с большим усердием и спешим исполнить данное вам обещание. Прежде мы обещали сказать о древе, — от него ли Адам получил знание добра и зла, или имел это знание еще до вкушения. Мы смело теперь можем сказать, что он имел это знание еще до вкушения. Если бы он не знал, что добро и что зло, то был бы неразумнее и самых бессловесных, и господин был бы бессмысленнее рабов. Не странно ли (представить себе), что козы и овцы знают, какая трава им полезна, какая вредна, и не бросаются на все, что только увидят, но делают различие и ясно видят, что гибельно для них и что полезно, а человек не имеет такого спасительного знания? Если бы он не имел его, то ничего не стоил и был бы ничтожнее всех. Гораздо лучше было для него жить во тьме, потерять зрение, лишиться света, чем не знать, что хорошо и что худо. Если отнимешь это у нашей жизни, то ниспровергнешь всю нашу жизнь и во всем произведешь большой беспорядок. Ведь в том и состоит отличие наше от бессловесных и превосходство наше над зверями, что мы видим порок и добродетель, знаем зло и не незнаем добра. Если мы теперь знаем это, и не только мы, но и скифы и варвары, то тем более знал это человек тогда, до грехопадения. Удостоенный таких преимуществ, каково (создание) по образу и подобию, и прочих благодеяний, он не мог быть лишен главного блага. Добра и зла не знают только те, которые по природе не имеют разума, а Адам обладал великою мудростью и мог распознавать то и другое. Что он исполнен был духовной мудрости, смотри ее обнаружение. «Привел», — сказано, к нему Бог зверей, «чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей» (Быт. 2:19). Подумай, какою мудростью обладал тот, кто мог дать имена, и притом собственные, столь многим, различным и разнообразным породам скотов, пресмыкающихся и птиц. Сам Бог так принял это наречение имен, что не изменил их и даже после грехопадения не восхотел отменить названия животных. Сказано: «Как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей».

2. Итак, он ли не знал, что добро и что зло? С чем это сообразно? Опять, когда Бог привел к нему жену, он, увидев ее, тотчас узнал, что она одной с ним природы. И что говорит? «Вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей» (Быт. 2:23). Так как незадолго пред тем Бог приводил к нему всех животных, то Адам, желая показать, что это живое существо не из числа тех, сказал: «Вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей». Некоторые говорят даже, что здесь он указывает не на это только, но и на самый способ создания; а что такой способ рождения для жены уже не повторится, он говорит: се ныне. Другой переводчик, объясняя это с большею тщательностью, сказал: «это однажды», говоря как бы: только теперь жена произошла от одного мужа, а потом этого уже не будет, но (будет происходить) от обоих. «Кость от костей моих и плоть от плоти моей». Из целого состава взяв часть, создал таким образом, чтобы она во всем имела общение с мужем. «Она, — говорит Адам, — будет называться женою, ибо взята от мужа» (Быт. 2:23). Видишь, как дает и имя для того, чтобы оно указывало на общность природы, а указание на общность природы и самый способ создания служили бы основанием всегдашней любви и союзом единодушия. Затем что говорит? «Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей» (Быт. 2:24). Не сказал просто: «соединится», но «прилепится», означая этим самое тесное единение: «И будут одна плоть». Итак, знавший столько, ужели, скажи мне, не знал, что добро и что зло? С чем же это будет сообразно? Если он (Адам) не знал до вкушения от древа, что добро и что зло, а узнал после вкушения, то, следовательно, грех был для него учителем мудрости, и змий был не обольстителем, а полезным советником, из зверя сделав его человеком. Но да не будет! Это не так, нет. Если не знал, что добро и что зло, то как мог получить и заповедь? Не дают закона тому, кто не знает, что преступление есть зло. А Бог и (закон) дал, и наказал за преступление (закона); Он не сделал бы ни того, ни другого, если бы не создал Адама вначале способным знать добродетель и порок. Видишь ли, как отовсюду нам открывается, что не после вкушения от древа (Адам) узнал добро и зло, но знал это и ранее?

Все это, возлюбленные, удержим в памяти и, возвратившись домой, предложим двоякую трапезу, одну из снедей, другую — из слышанного; муж пусть передает сказанное, а жена пусть учится; пусть слушают и дети, да и домочадцы пусть не будут лишены этого поучения. Сделай твой дом церковью: ты, ведь, отвечаешь за спасение и детей, и домочадцев. Как мы дадим отчет за вас, так и каждый из вас несет ответственность и за слугу, и за жену, и за сына. От таких разговоров и сновидения будут у нас самые приятные, чуждые всяких мечтаний, потому что обыкновенно чем душа занята бывает во время дня, то представляется и во сне. И если мы будем сохранять в памяти, что говорится (в церкви) каждый день, то нам не потребуется большого труда: тогда для вас яснее будет последующее поучение, и мы будем усерднее учить. Итак, чтобы был какой–либо плод и вам, и нам, нам от учительства, а вам от слушания, пусть предлагается у вас вместе с телесною трапезою и духовная. Это послужит вам опорою и украшением; и дела настоящей жизни Бог устроит ко благу, и все для вас будет весьма удобно и легко. «Ищите, — говорит Он, — же прежде Царства Божия, … и это все приложится вам» (Мф. 6:33). Будем же, возлюбленные, искать его, чтобы получить нам и здешние, и тамошние блага, благодатью и человеколюбием Господа Нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым слава Отцу и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

* * *

1. Усердно просил я вчера вашу любовь помнить сказанное и предложить вечером двоякую трапезу, обыкновенную из снедей и словесную. Что же? Сделали ли вы это и предложили ли эту двоякую трапезу? Знаю, что вы сделали, и вкусили не только той, но и этой. Позаботившись о худшей, вы не должны были пренебречь лучшею. И действительно, эта лучше той. Ту приготовили руки поваров, а эту уста пророков; одну составляют произрастания земли, другую — плоды Духа; брашна той трапезы скоро портятся, а этой — нетленны; а поддерживает настоящую нашу жизнь, а эта ведет нас к будущей. И что вы вместе с той трапезой приготовили и эту, это узнал я не от слуги вашего, или домочадца, а от достовернейшего вестника. От какого же? Это — ваши рукоплескания сказанному, похвала преподанному. Когда я сказал вчера: «пусть каждый из вас сделает свой дом церковью», вы громко воскликнули, выражая удовольствие по поводу этих слов. А кто с удовольствием слушает то, что говорят, тот обнаруживает готовность показать это и на деле. Поэтому я сегодня еще с большим усердием приступаю к беседе.

Но будьте внимательны и ныне. Не только проповеднику нужно быть бодрым, но и слушатели должны быть внимательны, слушатели даже более чем проповедник. Ведь у нас одна забота — передать господское серебро, а вам (предстоит) больший труд — и принять и сохранить его с большою тщательностью. Итак, по выслушанию (поучения), привесьте к дверям замки и запоры; оградите душу со всех сторон грозными помыслами, как какими–либо стражами. Вор дерзок, всегда бодрствует и постоянно нападает; и хотя часто терпит неудачу, часто делает новые усилия. Пусть же станут грозные стражи, и, если увидят, что диавол пришел и хочет похитить что–либо из положенного, пусть гонят его прочь с громким криком; нападут ли житейские заботы, пусть удаляют их; будет ли затруднять забывчивость по (слабости) природы, пусть возбуждают память к деятельности. Потерять господское имущество немаловажная опасность. Если получившие это добро и растратившие вверенное часто наказываются смертью, то какому наказанию подвергнутся те, которые, получив драгоценнейшее этого учение и утратят его? Получающие это имущество отвечают только за целость его, а более ни за что; сколько они получили, столько же сполна и должны отдать; больше никто не требует от них. По отношению же к божественному учению мы ответственны не только за сохранение его, но и за большое приращение. Нам повелевается не только возвратить то, что мы получили, но и представить это Господу вдвойне. И одно сохранение его требует большой борьбы и старания, когда же Господь повелевает нам еще умножить его, то, подумай, какой требуется труд и забота от нас, которым (это) вверено? Поэтому-то, получивший пять талантов принес не только то, что было ему вверено, но и еще столько же (Мф. 25:16). Те были даром человеколюбия господина; но нужно было и рабу показать свое усердие. Подобным образом, и получивший два таланта приобрел другие два, и за это удостоился от своего господина одинаковой чести. А получивший один талант и принесший то самое, что было дано ему, хотя не уменьшил и не убавил вверенного, но так как не проявил усердия и не удвоил данного ему, то подвергся тягчайшему наказанию, — и совершенно справедливо. Если бы я хотел, говорит (господин), только сберечь их, а не получить от них прибыли, то не отдал бы их рабам. Ты же обрати внимание на человеколюбие господина. Принес получивший пять талантов другие пять, и получивший два — еще столько же, и оба удостоились одинаковой награды. Как тому сказал: «Хорошо, добрый и верный раб! в малом ты был верен, над многим тебя поставлю» (Мф. 25:21), так и принесшему два: «Хорошо, добрый и верный раб! в малом ты был верен, над многим тебя поставлю» (Мф. 25:23). Прибыль неодинакова, а награда одна и та же, так как и этого (второго) удостоил одинаковой чести. Почему это? Потому что Бог смотрел не на количество принесенного, а на усердие трудящихся. Каждый из них сделал то, что мог. А большее и меньшее количество принесенного зависело не от беспечности этого и не от усердия того, но от неодинаковости данного им. Тот получил пять, и принес другие пять; этот получил два, и принес (другие) два — нисколько не уступив первому в усердии: как тот удвоил вверенное, так и этот удвоил. А получивший один талант принес только его; потому и наказан.

2. Итак, слышали вы, какое наказание ожидает тех, которые не употребляют в дело господские деньги? Будем беречь их, употреблять в дело и приобретать на них большую прибыль. Не говори: «я человек простой, я ученик, не имею способности учить, будучи не учен и не имея значения». Пусть ты человек простой; пусть неученый; пусть ты получил один талант: употреби в дело то, что тебе дано — и получишь одинаковую с учителем награду. Впрочем, я совершенно уверен, что вы храните сказанное и бережете весьма тщательно. Поэтому не будем посвящать этому всей беседы и к сказанному вчера присоединим для вашей любви дальнейшее, воздавая вам награду за сохранение. Получивший прежде и сохранивший это, достоин того, чтобы получить и еще. Какой же предмет занимал нас вчера? Речь была о древе и мы показали, что человек до вкушения от древа знал добро и зло и обнаружил большую мудрость в том, что дал имена зверям, в том, что узнал свою жену, в том, что сказал: «Вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей», — также в том, что сказал он о браке, о деторождении и сожитии, об отце и матери, — в том, что получил заповедь, так как не знающему добра и зла никто не дает заповеди и закона о том, что делать и чего не делать. Сегодня нужно сказать о том, почему это древо названо древом познания добра и зла, если человек не от него получил это знание. Немаловажное дело знать, почему оно носит такое название. И диавол ведь сказал: «В день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло» (Быт. 3:5). Как же, скажут, ты говоришь, что оно не сообщило познания добра и зла? Кто же, скажи мне, внушил это? Не диавол ли? Да, говорят, он — когда сказал: «Будете, как боги, знающие добро и зло». Так ты представляешь мне свидетельство врага и клеветника? Хотя он сказал: «Будете, как боги», – но сделались ли они богами? Как не сделались богами, так и не получили они тогда и знания добра и зла. Он лжец и не говорит ничего истинного: «Нет, — сказано, — в нем истины» (Ин. 8:44).

Не будем же приводить свидетельства врага; мы увидим из самого дела, почему оно называется древом познания добра и зла. И прежде, если угодно, рассмотрим то, что такое добро и зло? Что же такое добро? Послушание. А что такое зло? Непослушание. И затем, чтобы нам не ошибаться касательно существа добра и зла, тщательно исследуем это на основании Писания. Что в этом действительно состоит добро и зло, послушай, что говорит пророк: «Что — добро и чего требует от тебя Господь (Бог)» (Мих. 6:8)? Скажи, что добро? — Любить Господа Бога, твоего. Видишь, что послушание — добро (происходит) от любви. И опять: «Два зла, — говорит Господь, — сделал народ Мой: Меня, источник воды живой, оставили, и высекли себе водоемы разбитые, которые не могут держать воды» (Иер. 2:13). Видишь, что зло — непослушание и оставление? Итак, будем помнить то, что добро — послушание, а зло — непослушание, и так будем понимать то и другое. Потому названо так древо познания добра и зла, что заповедь, обучавшая послушанию и непослушанию, соединена была с этим деревом. И прежде этого Адам знал, что послушание — добро, а непослушание — зло, а потом он узнал (это) яснее на самом деле, как и Каин, прежде чем убил своего брата, знал, что братоубийство — зло. А что он знал это, послушай, что он говорит: пойдем на поле (Быт. 4:8). Для чего ты, вырвав брата из отеческих объятий, ведешь его в поле? Что ты предпринимаешь в пустом месте? Для чего делаешь беззащитным? Для чего ты уводишь его дальше от глаз отца? Для чего скрываешь дерзкое предприятие, если не боишься греха? Для чего и по совершении убийства, когда спрашивают тебя, негодуешь и лжешь? А именно, когда Бог спросил: «Где Авель, брат твой?», — ты ответил: «Разве я сторож брату моему?» (Быт. 4:9). Из этого видно, что (он) приступил к этому делу с ясным сознанием. Таким образом, как он и до совершения дела знал, что убийство — зло, и с большею ясностью узнал (это) потом, когда подвергся наказанию и услышал: «Ты будешь изгнанником и скитальцем на земле» (Быт. 4:12), так и отец его познание добра и зла имел и до вкушения, хотя и не столь ясное, как по вкушении от древа. Что и говорить?

Что худо, все мы знаем и до совершения; яснее же узнаем по совершении, а с самою большею ясностью — когда подвергаемся наказанию. Так и Каин знал, что братоубийство — зло и прежде его совершения, а потом яснее узнал из наказания; так и мы знаем, что здоровье — хорошо, а болезнь — тяжкая вещь прежде, чем испытаем это на деле; а гораздо лучше узнаем различие того и другой, когда перенесем болезнь.

3. Таким же образом и Адам знал, что послушание добро, а непослушание зло, а потом узнал яснее, когда, вкусив от древа, изгнан был из рая и лишился того блаженства. Когда он подвергся наказанию за то, что, вопреки божественному запрещению, вкусил от древа, то наказание яснее, самым делом, показало ему, какое зло составляет непослушание Богу, и какое добро — повиновение. Поэтому и называется это дерево деревом познания добра и зла. Почему же оно называется деревом познания добра и зла, если в самой своей природе оно не заключало этого познания, и человек яснейшим образом узнал это из наказания за непослушание относительно этого дерева? Это потому, что Писание обыкновенно дает названия местам и временам, где и когда совершаются события, от этих событий. И чтобы это было вам яснее, приведу пример. Исаак выкопал некогда колодцы, соседи вздумали испортить эти колодцы, вследствие этого произошла вражда, и Исаак назвал колодезь «Враждою», не потому, чтобы сам колодезь враждовал, а потому, что за него произошла вражда. Так называется и дерево познания добра и зла не потому, чтобы само оно имело знание, а потому, что у него совершилось обнаружение познания добра и зла. Опять, Авраам выкопал колодезь; Авимелех делал ему козни; сошлись они, прекратили вражду, поклялись друг другу и назвали этот колодезь «Вирсавия, ибо тут оба они клялись» кладязем клятвенным, не потому, что колодезь клялся, а потому, что у него дана была клятва (Быт. 26). Видишь ли, как не места бывают причиной событий, хотя и получают названия от событий? Совершенно необходимо еще продолжить примеры, чтобы яснее было сказанное. Опять, Иаков увидел встретивших его ангелов и полк Божий, и назвал то место «Полком» (Быт. 32:1, 2). Хотя место не было полком, но оно названо так, потому что там увидел (Иаков) полк. Видишь, как он назвал место по событию, случившемуся на том месте? Так называется и дерево познания добра и зла, не потому, что имело познание добра и зла, а потому, что у него обнаружилось познание добра и зла, оно (служило) упражнением в послушании и непослушании. Опять, Иаков видел Бога, сколько возможно это для человека, и дал месту тому имя: «Пенуэл» Вид Божий. Почему? «Ибо … я видел Бога», — сказано (Быт. 32:30). Место не было видом Божиим, но получило название от бывшего на нем события. Видишь, сколько есть доказательств того, что Писание имеет обычай давать названия местам по совершившимся на них событиям? То же самое делает оно и относительно времен. Но, чтобы не утруждать вас, вот обратим речь от темного к светлому Искуплению человека Крестной Жертвой — см. Рим. 5:20. Ваша мысль утомилась, занимаясь тонкими предметами: поэтому уместно дать ей отдых, и перейти к предметам более простым и ясным.

* * *

Многие, и особенно по­следователи нечестивого Порфирия, писавшего сочинения про­тив христиан и отторгшего многих от божественного учения, говорят: зачем Бог запретил познание доброго и лукавого? Пусть бы Он запретил лукавое; зачем Он запретил и доб­рое? Сказав: «а от дерева познания добра и зла не ешь», Бог, говорят, запрещает человеку знать злое; но для чего запрещает знать и доброе? Нечестие всегда попа­дает в собственные свои сети и дает само основания для его опровержения. Не знание доброго запретил Бог, — Адам имел его и прежде, чем съел от дерева. Если он не обладал знанием, то как он узнает жену? Как говорит о ее природе: «кость от костей моих и плоть от плоти моей» (Быт. 2:23)? Как он пророчествует о будущем: «потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей» (Быт. 2:24), и так далее? Столько Он знал, и не знал доброго? Он знал Бога, хранил повеления Божии, имел знание, назвал столько имен; как же он не обладал знанием доброго? Итак, что же значит запрещение Божие? Не знание добра запрещает Бог, а хочет лишь, чтобы вместе с знанием добра не было знания зла. Разрешу нечестивое мудрование от Писания. Павел говорит: «не можете пить чашу Господню и чашу бесовскую» (1 Кор. 10:21). Не обе чаши за­претил он; нет, святую он признал святой, а отверг не­чистую и непотребную. Так и Спаситель: «не можете служить Богу и мамоне» (Мф. 6:24), — невозможно в одно и тоже время служить и Богу и демону. Так и Бог запретил знать злое, чтобы с добрым не смешивалось и знание злого.

4. Здесь остановим наше внимание. Почему же именно дерево названо было деревом познания добра и зла? Не потому, что оно имело такую природу, а потому, что носило такое зна­чение. Это особенность Писания. Укажу пример: в пустыне один источник воды назван был водою пререкания: «испытал тебя при воде пререкания» (Пс. 80:8). Следует ли, что вода обла­дала такой природой, что вызывала народ на препирательство? Почему же Моисей при питье ее не препирался с Богом? Следовательно, эта вода названа была водой пререкания не потому, что имела такую природу, а по случаю происшедшего при ней события; так как народ там пререкался с Богом, то она и названа была водою пререкания. Опять, Иаков видел Бога, — как возможно видеть для человека, — и называет имя тому месту: «вид Божий» (Быт. 32:30). Место не имело вида Божия или образа Божия; но так как Иакову было там видение, он по событию и назвал место. Еще одно место названо было «мир Божий». Когда Гедеону явился ангел, он испугался и сказал: горе, горе, я умру, потому что видел ангела Божия. Ангел говорит «ему: мир тебе, не бойся. И устроил, — говорится, — там Гедеон жертвенник Господу и назвал его: Иегова Шалом» (Суд. 6:22—24). Подобно тому, следовательно, как алтарь или жертвенник не сам по себе имел мир, а был символом бывшего, данного мира, и как вода не имела свойства противоречия, а названа так по происшедшему при ней событию, так точно и дерево названо не потому, что имело знание, а вследствие того, что всякий согрешающий приходит к познанию своего греха. Еще укажу пример. Случается, что мы при путешествиях прохо­дим через места, где разбойничают, и у людей обычно говорится: такие-то места страшны. Место ли имеет страх? Или так говорят ради разбойников, занимающихся на том месте грабежами? Так и данное дерево не природой обладало, произ­водившей смертоносное знание, а получило название от случив­шегося при нем печального события с Адамом.

Разрешу вопрос кратко, так как в божественном Писании нет сомнительных вопросов. Теперь у нас есть святая трапеза, от которой причащаются верные. Самый ли дар по природе дает спасение, или ради призываемого величия ты имеешь за­лог в настоящем, чтобы не сомневаться о прошедшем? Там снедь смертоносная, здесь снедь животворящая. Если эта снедь спасает по природе, а не по благодати, то и та губит по природе, а не в силу преступления. Укажу тебе и на дру­гую смертоносную снедь вне рая, — разумею идолослужение. Почему мученики отказывались есть идоложертвенное мясо? Почему они боялись есть? Умерли ли бы они, если бы съели? Нет! Но так как над ними совершалось призывание идолов, то они избегали их, удаляясь не пищи, а призывания непо­требных идолов. Так и древо было познанием добра и зла, не потому, что доставляло человеку знание, а потому, что учило его чрез преступление. Опыт всегда учит неведущего, что преступление есть зло. Вопрос может быть разрешен еще другим путем, и это не то значит, что прежде сказанного недостаточно, а то, что богата благодать Божия. Пусть никто не думает, что новые доказательства приводятся в виду сла­бости предшествовавших; благодать Божия, будучи богата, дает нам от своих сокровищ, если мы того бываем достойны. Итак слушай. Мученики отказывались от идоложертвенных снедей; они избегали их есть так, как если бы Адам из­бегал дерева, спасся бы. Что несчастье состоит не в знании добра и зла, это — явная истина. Бог, когда вопрошает о чем-либо, хотя и не делает этого, знает то, о чем вопро­шает, или нет? Кто осмелится сказать, что не знает? Но ведение не делание. Разве Павел, когда говорил: «бегайте блуда» (1 Кор. 6:18), не знал, что такое блуд? Предо­хранявший от прелюбодеяния, разве не знал, что такое пре­любодеяние? Между тем знание не делало его виновным. Сам Бог знает все наши поступки, когда, исчисляя их, говорит: «из сердца исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетельства, хуления — это оскверняет человека» (Мф. 15:19—20). Не зная ли, или зная, го­ворят это Бог и апостол? Следовательно, знание не служит в укор Адаму. Причинило вред не знание, а преступление. Желательно мне также спросить: какому он научился от дерева добру, или злу? После ли вкушения узнал он, что такое убийство? Того, кто показывал бы, тогда еще не было; не было известно прелюбодеяния, потому что не существовало еще браков; не было ни блуда, ни хищения, потому что не было еще богатого и бедного; не было ни клеветы, ни лжесвидетельства. Какое же зло узнал Адам, как не то только, что добро было повиноваться Богу, а зло — ослушаться Бога? Я говорю то, что всем и каждому известно, и пусть никто не обвиняет меня в излишней смелости. Мы имеем обыкновение говорить греш­никам, угрожая им покаянием: я тебя научу покаянию. Разве в этом случае поучение называют познанием? Итак, знание происходит от испытания несчастий. Дерево научило Адама познанию того, какими бедствиями сопровождается преступление.

5. Слушай теперь внимательно. Хотя я и сказал уже об этом прежде, но настоящий предмет требует повторения ска­занного. Даровавший все Бог был невидим; получивший все от Бога человек был видим; получивший был на виду, Давший не являлся. Человек был только один; около него были животные; над ним не было никого. Бог дал закон, дал дерево среди рая в напоминание, чтобы он, по­лучив господство, не забывал, что сам под властью. Пред­ставим, что Адам обходит рай, собирая вместе с женою плоды. Подходит он к дереву и говорит: «не будем касаться этого дерева, потому что относительно его заповедал Бог». Так видимое дерево было напоминанием о невидимом. Так бывает и теперь. Представь, сколько начальников на всей земле. И так как царь не может присутствовать при всех, то по необходимости выставляют в судилищах, в местах общественных занятий, собраний, в театрах, изобра­жение царя. Царское изображение должно быть во всяком месте, где действует начальник, чтобы его решения получали силу. Царь, как человек, не может присутствовать всюду; точно также и Бог, не может являться людям, как Бог. В качестве царского изображения Бог и дал дерево, которое напоминало Адаму, что он получил власть над всеми. По­знай Давшего власть. И чтобы ты знал, как дерево напоми­нало людям о Боге (слушай, что скажу — см. толкования на Быт. 3:1-5 под названием "О творении мира").

Крайне дивлюсь и изумляюсь, почему грехолюбивые люди, непрестанно умирая, вовсе не думают, что они мертвы. Посему, как писал ты, и дает повод к вопросу сказанное первозданным: в онь же аще день снесте от этого древа, смертию умрете. Ибо злодей или человекоубийца тогда в собственном смысле умирает, когда преступает закон и совершает грех, хотя и кажется, что он жив. Он умер уже, если не на самом деле, то по определению и по справедливости, хотя и представляется не впадшим еще в сеть законов.

Но если смертью бессмертной души назовешь отшествие от нее Святого Духа (Он не обитает в теле, повинном греху), то разумей и так. Как тело живет, когда в нем душа, так и душа жива, когда в ней Божий Дух. И как по разлучении с душою тело остается мертвым, так и по отшествии Святого Духа душа утратит блаженную жизнь, не в ничто превратившись, но продолжая жить жизнью, которая хуже всякой смерти. Ибо сказано: остави мертвых погребсти своя мертвецы (Мф. 8:22); и: сын мой сей мертв бе и оживе (Лк. 15:24). А утверждаемое иными, что первозданные умерли до исполнения тысячи лет (написано же: един день пред Господем яко тысяща лет (2 Пет. 3:8)), не безызвестно, и кажется мне вероятным и особенно доступным для людей простых.

А чтобы человек имел страх, Он повелел ему повиноваться естественным законам. Итак, человек был отображением высочайшей славы и образом боголепной власти на земле. Но поелику достигшему такой славы и сладости, во всяком случае, должно было знать, что он Бога имеет своим Предстоятелем, Царем и Господом: то, дабы от избытка благоденствия он не впал весьма легко в помысл об освобождении от власти и преобладания Имеющего державу, Он тотчас дал ему закон и ближайшим последствием преступлений поставил наказующую угрозу. Доколе существовал один и только один человек, еще не было на земле и никакого способа грешить. А чтобы он был и под законом, для него придуман был и некоторый вид сохранения заповеди.

не ешь. Наиболее высокое качество, которым изначально наделен человек и которое принципиально отличает его от животного, свобода выбора. Она выражается в способности выполнять приказ Творца или не выполнять его. В отличие от животного, человек живет не только в мире материи, но и в духовном мире. Однако духовный мир раскрывается только при условии, что человек подчиняет свои желания воле Творца.

смертью умрешь. Небесный Владыка говорит об угрозе духовной смерти (Быт. 3:7-13 и ком.). Физическая смерть является лишь следствием, но при всем том и благословением (Быт. 3:19 и ком).

Чем же тогда было древо познания добра и зла, и почему оно было запрещено для Адама? В классическом толковании свят. Григория Богослова, в раю Бог дал Адаму

«закон для упражнения свободы. Законом же была заповедь: какими растениями ему пользоваться, и какого растения не касаться. А последним было древо познания, и насажденное вначале не злонамеренно, и запрещенное не по зависти (да не отверзают при сем уст богоборцы, и да не подражают змию!); напротив того оно было хорошо для употребляющих благовременно (потому что древо сие, по моему умозрению, было созерцание, к которому безопасно приступать могут только опытно усовершившиеся), но не хорошо для простых еще и для неумеренных в своем желании, подобно как и совершенная пища не полезна для слабых и требующих молока» (Второе слово на Пасху, VIII, с. 129).

А преп. Иоанн Дамаскин пишет:

«Древо же познания и добра, и зла есть рассмотрение многоразличного зрелища, то есть, познание собственной природы, которое – прекрасно для людей совершенных и твердо стоящих в Божественном созерцании, обнару­живая собою великолепие Творца; для людей, не боящихся перехода в другое, т. е. худшее, состояние вследствие того, что, в силу продолжительного упражнения, они дошли до некоторого навыка к такого рода созерцанию; но не прекрасно для людей еще юных и в очень большой степени обладающих сластолюбивым желанием, которых обыкновенно влечет к себе и отвлекает попечение о собственном теле, вследствие нетвердости пребывания их в том, что – более превосходно, и вследствие того, что они еще не крепко утвердились в привязанности к одному только прекрасному» (Точное изложение Православной Веры, II, 11,с.77).

Чтобы подвести итог православному учению об этих двух райских деревьях, приведем слова свят. Иоанна Златоустого: «Древо жизни находилось среди рая, как награда; древо познания – как предмет состязания, подвига. Сохранив заповедь относительно этого дерева, ты получаешь награду. И посмотри на дивное дело. Повсюду в раю цветут всякие деревья, повсюду изобилую плодами; только в середине два дерева как предмет борьбы и упражнения» (О творении мира, V, 7, сс. 793–794).

Эта глубокая тема, тесно связанная с нашей человеческой природой.* Действительно, сегодня мы видим в человеческой жизни нечто от того же самого искушения, которое постигло Адама. Хотя Адам тогда не был падшим – и в этом отношении его состояние отличалось от нашего нынешнего состояния – тем не менее, его положение напоминает положение молодого человека лет шестнадцати, семнадцати или восемнадцати, который воспитан в добре, а затем вступает в возраст, когда сам должен делать выбор, жить ли ему по доброй воле или нет. Это происходит так потому, что вы свободны, значит должен быть выбор. Нужно сознательно хотеть делать добро. Нельзя просто быть хорошим, потому что кто-то говорит вам быть хорошим. Рано или поздно ваша свобода обязывает вас активно выбирать добро, или иначе оно не станет частью вас самих. Это верно для всякого, кроме, конечно, ребенка, который умирает малолетним.

Поэтому, когда достигают возраста, в котором нужно становиться взрослым человеком, тогда нужно становиться перед выбором Адама: или свободно выбирать совершать добро, или совершать ошибку вступления во зло, в «жизнь» греха.

Святые Отцы говорят, что древо познания добра и зла есть нечто только для зрелых людей. Так как мы имеем свободу, то не может быть, чтобы не имели знания о зле. Выбор остается за нами – иметь знание о зле по ошибкам других или получать это знание, преодолевая зло.

Каждому, чтобы стать зрелым христианином и утвердиться в совершении добра, нужно знать о зле. Нужно знать, что же выбрано не совершать. И такое знание можно приобрести без собственного впадения в тяжкие грехи, если вы избрали для себя учиться на примерах других. Если вы в состоянии увидеть и понять почти также ясно, как если бы это был ваш собственный опыт, когда кто-то совершает тяжкую ошибку, впадая во грех, и если вы в состоянии увидеть результат этого греха, тогда это может стать частью вашего опыта, без собственного падения во грех.

Очевидно это то, что мог сделать Адам. Если бы он противостоял этому искушению, он бы мог понять, что это было искушение, то есть, все было далеко не так совершенно, и что был там на его пути тот, кто желал уловить его. Тогда, если второе искушение подступило, он увидел бы змия (или что бы ни использовал диавол), который готовил ему падение.

Он бы начал тогда понимать, что существует и зло: злая воля, принуждающая его к желанию потерять рай. Он мог бы получить знание о зле и таким образом, не вкусив от этого древа, противостав искушению.

Само древо было познанием зла, так как есть от него означало нарушить заповедь. Адам узнал о зле через непослушание. Он выбрал путь греха и таким образом ему открылся горький опыт, что означает жить во зле, а затем раскаяться в этом зле и вернуться к благу.

Такова дорога, которую выбрал Адам; и поэтому вся наша природа была изменена. Каждый человек свободен – также как Адам, – но мы уже рождены в грехах. Даже маленькие дети полны всякого рода зла. Однако настоящее зло не является до того момента, как кто-то сознательно не избирает зло. И этот выбор принадлежит зрелому возрасту.

Таким образом, в определенном смысле, каждый вкушает от этого древа, а если отказывается есть от него – направляется по дороге к добродетели. К сожалению, перевес в большинстве случаев не на стороне выживания без подпадения под эти грехи, хотя есть основательная причина и для иного выбора. Мы сейчас видим, как зло везде вокруг нас, но у нас есть наставники и святые Отцы, которые удерживают нас на пути к добру. Человек может быть воспитан в Христианстве, как преп. Сергий Радонежский или другие святые, которые жили в монастырях с самого детства, и тогда человек окружен добрыми примерами. Он может видеть результаты греха в других и может избрать для себя путь так не поступать. Теоретически это вполне возможно. На горькой практике, однако, обычно получается так, что мы вкушаем от этого древа, согрешая сами.

* Это размышление было взято из беседы отца Серафима. Среди молодых слу­шателей в основном были подростки, старшим – лет до двадцати, и он соотносил данную тему с их собственным положением

<...> свят был человек и, как святой, не имел нужды ни в каком законе, ибо для праведника закон не нужен. Какая нужда в законе для святого, бесстрастного и чистого? Закон повелевает делать добро и не делать зла. Но Писание говорит, что виде Бог вся, елика сотвори, и се добра зело (Быт. 1:31). Итак, поелику все было добро зело, то какая была нужда человеку в научении, что хорошо и что не хорошо? Поелику не было ничего, что не было бы крайне хорошо, то и не имел нужды в законе божественный оный человек.

Впрочем, поелику в его власти было вкушать от всякого древа райского, еще же и от самого древа жизни, то ему дана была заповедь не вкушать от одного только древа, чтобы знал, что он пременяем и изменяем, и остерегался, и пребыл навсегда в том добром и божественном состоянии. Бог теми словами, какие сказал ему, давая заповедь, что если вкусит — умрет, давал ему разуметь, что он пременяем и изменяем.

Так — тогда, в раю, не нужен был закон, ни писаный, ни духовный. Но после того, как человек вкусил от того запрещенного древа и умер горькою смертию, то есть отпал от Бога и подвергся растлению, — тогда, чтобы совсем не отпал он от всякого добра (так как зло сильно распространилось в роде человеческом и тиранило его насильственно, по причине бедственного расслабления, какому подвергся он вследствие растления), дан был ему закон, чтоб показывал, что хорошо и что худо. Ибо человек стал слеп, вышел из ума и обессмыслел, почему и имел нужду в научении, как написано в Псалмах: открый очи мои и уразумею чудеса от закона Твоего (Пс. 118:18). Вразуми мя и научуся заповедем Твоим (Пс. 118:73). Видишь, в какое жалкое состояние пришел человек и как потому имел нужду в писаном законе? Ибо после того, как пал он, не мог уже ведать даже и этого мира, если б прежде не был свыше от Бога просвещен ведением относительно его.

Вопрос 39. Почему, когда Бог изрек: «в онь же аще день снеси от древа, смертию умреши» (Быт. 2:17), человек, преступив, заповедь, не тотчас умер?

Это обвинение противоположно прежнему, ибо недавно называя Бога жестоким, теперь обвиняете Его за человеколюбие. Надлежало бы паче песнословить, а не винить благость Божию. Богу обычно большим угрожать и посылать наказания меньшие угроз. И это можно нередко находить в Божественном Писании. Впрочем здесь смертью Он назвал смертное определение. Ибо так перевел и Симмах: «с того дня, в который вкусишь от древа, будешь смертен»; потому что человек по произнесении Божия приговора, каждый день, так сказать, ожидал себе, смерти. Подобно сему уверовавшие во Владыку Христа, и умерщвляемые пребывают живы, ожидая воскресения Небесного Царствия, «упованием бо спасохомся» (Рим. 8:24).

«Бог смерти не сотвори» (Прем. 1:13); она вошла в мир чрез грех. Бог сказал прародителям нашим, что если они преступят заповедь, то умрут. Преступили, и умерли; смерть тотчас вступила в силу. Что умерли они душою, это тогда же обнаружилось в их покушении скрыться от Бога, в прикрывании греха и сваливании его на другого (Быт. 3:12—13), а что не умерли тотчас же телесно, то это вследствие благодати, определенной нам от века. Благодать эта вошла в план миробытия. Ангелы пали и оставлены в падении по крайнему упорству их во зле и богопротивлении. Если бы все они пали, то это звено выпало бы из цепи творения и система миробытия расстроилась бы. Но так как пали не все, а только часть их, то звено это осталось, и гармония мира пребывает нерушимо. Человек создан один с женою, чтобы народить все количество лиц, имевших составлять человеческое звено в системе миробытия. Когда он пал, звено это выпало, и мир терял свой строй. А так как звено это необходимо в строе мира, то надлежало или, предав смерти, как было определено, падших, создать новых родоначальников, или доставить этим надежный способ восстановления в первый чин. Поелику падение совершилось не вследствие, так сказать, неудачности первого творения, а потому, что тварная свобода, особенно же свобода духа, физически соединенного с телом, совмещала в себе возможность падения, то, начав повторять творение, пришлось бы, может быть, повторять его без конца. Потому-то премудрость Божия, водимая беспредельною благостию, судила лучше устроить падшим способ восстания.

В устроении этого способа первое место должно было занять исполнение приговора вечной правды: «смертию умреши»; надлежало произойти смерти, равносильной смерти всех людей, чтобы в силу ее все уже считались умершими, уплатившими долг смерти, и чрез то получали право и оживали надеждою на жизнь. Для сего Сын Божий и Бог имел принять на Себя естество человеческое, со всеми немощами, кроме греха, и умереть сим естеством. Смерть эта, как смерть Бога во плоти, должна была иметь беспредельную цену и всеобъятность, и, как смерть невинная, могла быть вменяема другим под довлеющими условиями. В этом и состоит благодать, определенная нам от века. Определение это вошло в план миробытия и, где нужно, являлось действующим в промыслительной силе, но исполнению его в действительности назначено свое время. На половине шестой тысячи лет от падения пришел Сын Божий, воплотился и умер на кресте. Бог умер естеством человеческим и в этой единой смерти действительно совместил смерти всех людей. Один умер — все умерли. Созерцая это, апостол и взывает: «любовь Христова обдержит нас, суждших сие» (2 Кор. 5:14).

Но если все умерли, то, значит, смерть уничтожена? Да, уничтожена. Бог, умерши естеством человеческим, разрушил смерть (2 Тим. 1:10), ибо в третий день воскрес с человечеством прославленным и с того момента пребывает уже в этом воскресении. Человечество уже вкусило от славы и величия воскресения. Если когда один умер — все умерли, то и когда один воскрес — все воскресли. Сила воскресения Христова действительно такова, что в нем лежит основание воскресения всех. Сила эта переходит на каждого не вменением, а вкушена будет самым делом; каждый вкусит ее и воскреснет. Но на это определено свое время. Как было свое время для явления во плоти Сына Божия, чтоб умереть в ней и воскреснуть, так определено свое время для воскресения, и все вкусят его. Когда это совершится, тогда сбудется написанное: «Где ти, смерти, жало? Пожерта смерть победою» (1 Кор. 15:54—55).

Но чтобы воскреснуть, надо умереть, а чтобы умереть, надо родиться насмертным. Так и положено, чтобы прародители наши не тотчас по падении умерли, а остались жить на время как насмертные, чтоб и рождать насмертных. Отсюда в порядок миробытия вошел период смертности и тления как путь к нетленной и бессмертной жизни. Рождаются люди насмертными каждый особо, но воскреснуть в нетлении положено всем людям вместе, чтобы все вдруг явились в предопределенной им славе. Ангелы сотворены все вместе, а люди явятся все вместе уже по воскресении. Так как люди не все вдруг являются на свет, а рождаются, как кому определяет всеправящая премудрость Божия, то каждый, умирая как насмертный, должен ждать общего воскресения. Отсюда, для каждого неизбежен период существования в разлучении с телом, в чаянии воскресения. Если посмотрим совне, то увидим на земле царствующими смерть и тление; если же приникнем мыслью в сокровенности бытия, то увидим души человеческие, живущие в несметном числе, как определил им Бог, в чаянии соединения с воскресшими, нетленными телами. Они воздыхают, «в жилище... небесное облещися желающе» (2 Кор. 5:2). Это неполная человеческая жизнь. Живя в теле, мы не можем понять, в чем состоит собственно оскудение, или умаление жизни без тела, но оно должно быть и есть, как открыто было апостолу, который потому и сказал: «не хощем совлещися, но пооблещися» (2 Кор. 5:4). Скорбность этого лишения поглощается любовью, ибо всем известно, что такой образ бытия и учрежден, и длится для того, чтоб народились все, имеющие быть причастниками воскресения в нетлении. Закон самоотвержения проникает все степени человеческого существования. Хотя то воскресение еще ожидается только, но оно так несомненно, что как будто уже совершилось. Все причащаются упованием воскресения так, как бы уже воскресли. Пусть его нет еще, но оно уже наше.

Слыша запрещение, налагаемое на древо познания, некоторые желали бы, чтобы Бог или совсем удалил из рая столь опасное древо, или непоколебимо утвердил бы человека против искушения. Хотя произведению не свойственно судить Художника (Рим. 9:20), но когда есть уже такие, которые пререкают Ему, то позволительно с благоговейною осторожностью и оправдывать пути Его. Человек сотворен по образу Божию. Необходимая и высокая черта образа Божия есть свобода. Свобода твари не исключает возможности делать зло, но укрепляется в добре усугубленными опытами делать добро, которые постепенно, при содействии благодати, составляют добрый навык, и, наконец, нравственную невозможность делать зло. Из сего видно, что человек, сотворенный свободным, необходимо должен был пройти путь испытания. Для испытания его назначается не только естественный и внутренний закон любви к Богу, но также положительный внешний закон о древе познания, потому что сей последний закон открывает человеку образ действования, основанный на безусловной покорности воли его воле Божией. А сия покорность, непреложно сохраняемая, долженствует облечь волю, ограниченную силою, воле неограниченной, потому что сей закон подвергает свойственному испытанию и, следственно, приготовляет к возвышению и низшие силы человека, подобно как и высшие; потому что Бог провидит деятельное искушение, которому человек должен подвергнуться со стороны падшего уже существа, и обращает искушение на такой предмет, в котором искушаемый легко мог бы устоять против соблазна. Запрещение сопровождается угрозою, дабы, если любовь и благодарность поколеблются в испытании, то хотя страх был человеку во спасение. Обыкновенно Бог действует страхом, где не успевает любовью. Угроза изъявляется таким выражением, которое, по свойству священного языка, изображает достоверность события: смертью умрете. Угроза смертью за преслушание показывает как то, что человек естественно не был смертен, так и то, что смерть есть лишение всего, что составляло жизнь человека невинного. Человек имел жизнь духовную, когда ходил во свете лица Божия, питался Словом Божиим и мог возрастать во благе духовном. Итак, есть и смерть духовная, когда дух человеческий имеет бытие без жизни, подобно как в мертвом теле бывает движение без жизни, когда он порождает такие помышления и хотения, которые чужды существа его и даже снедают его. Человек имел жизнь души, когда его воображение наполняли чистые и святые образцы и когда сердечные ощущения его были живы без насильственного исступления и сладостны без очаровательного упоения. Расстроенное и низверженное в грубую чувственность воображение, беспокойные и мучительные чувствования, губительные страсти суть смерть души. Телесная жизнь человека была безболезненна и безопасна от разрушительных действий. Немощи, болезни, разрушение составляют смерть тела. Таким образом, угроза Божия, по выражению Блаженного Августина, заключает в себе все смерти даже до последней, которая называется второю (De civ. Die. С. XV). Бог угрожает человеку смертью не как отмщением, но как естественным следствием преслушания и отпадения. Жизнь и свет человека были в Боге (Ин. 1:4), уклонение от воли Божией было отчуждение от жизни Божией (Еф. 4:18), что ж осталось человеку кроме смерти? Когда днем смерти назначается самый день вкушения от древа познания, сие можно разуметь или так, что день знаменует здесь вообще время после грехопадения, или так, что в день первого грехопадения совершается смерть духовная и начинается всеобщее владычество смерти.
***

Некоторые под именем свободы хотят понимать способность и невозбранность делать все, что хочешь. Это мечта; и мечта не просто не сбыточная и нелепая, но беззаконная и пагубная.
Знаете ли, кто первый на земли прельщен был сею мечтою? – Первый человек, Адам. Получив при сотворении высокие способности и могущественные силы, быв поставлен владыкою рая и земли, он пользовался обширнейшею свободою, какую может иметь сотворенное существо. Но и сей свободе поставлен был предел, – древо познания добра и зла. Адаму не предоставлено было свободы вкусить от плода его. Злоупотребитель свободы, старейший человека, чрез злоупотребление свободы сделавшийся духом тьмы и злобы, темными внушениями научил тому же злоупотреблению человека. Человек захотел иметь свободу совершенно неограниченную, как Бог, и дерзнул переступить за предел, положенный заповедию Божиею. И что же последовало? – Он не только не приобрел большей свободы, но утратил большую часть и той, которую имел; и если бы и не осудил его Бог, то естественная необходимость поврежденной грехопадением его природы так же осудила бы его на рабский труд: «в поте лица твоего снеси хлеб твой» (Быт. 3:19).
Удивительно покушение праотца незаконно расширить область свободы, и без того почти всемирную; впрочем оно может быть объяснено недостатком знания опытного, хитростию искусителя, и самою обширностию действительного владычества, при которой легко было не остановиться перед пределом, по видимому, ничтожным. Что касается до его потомков, обнаруживающих подобное стремление, – не знаю, более ли надобно дивиться тому, что они не уважают, и как бы не видят пределов, указуемых человеческой свободе и законом Божиим, и самым составом общества человеческаго, и необходимостию природы, – или более оплакивать сию прирожденную заразу, которую они наследовали от зараженного злоупотреблением свободы праотца, и которую, по омрачению ума, подобным образом наследственному, не довольно умеют усмотреть, и еще менее уврачевать, хотя это и просто при свете истинном.
«Разумейте же», – скажу с Пророком, – «разумейте... безумнии в людех, и буии некогда умудритеся» (Пс. 93:8). Поймите, мечтатели безграничной свободы, гибельное безумие ваших мечтаний, – поймите, наконец, хотя после жестоких опытов, когда сокрушавшая свои пределы свобода не раз обагряла лице земли неповинною кровию, и, проливая потоки крови человеческой, утопляла в них и сама себя!
Но как же правильнее понять и определить свободу? – Любомудрие учит, что свобода есть способность и невозбранность разумно избирать и делать лучшее, и что она по естеству есть достояние каждого человека. Чего бы, кажется, и желать более? Но сие учение имеет свой свет на высоте умозрения природы человеческой, как она должна быть: а нисходя к опыту и деятельности, какова она есть, оно встречает темноту и преткновения.
В неисчислимости рода человеческого многие ли имеют так открытый и образованный разум, чтобы верно усматривать и отличать лучшее? И те, которые видят лучшее, всегда ли имеют довольно силы – решительно избрать оное и привести в действие? От лучших из человеков не слышим ли жалобы: «еже... хотети прилежит ми, а еже содеяти доброе, не обретаю» (Рим. 7:18)? Что сказать о свободе людей, которые хотя не в рабстве ни у кого, но покорены чувственности, обладаемы страстию, одержимы злою привычкою? Свободен ли корыстолюбец? Не закован ли в золотые оковы? Свободен ли плотоугодник? Не связан ли, если не жестокими узами, то мягкими сетями? Свободен ли гордый и честолюбивый? Не прикован ли, не за руки и за ноги, но головою и сердцем, не прикован ли к своему собственному истукану?
Таким образом, опыт и сознание, по крайней мере, некоторых людей, в некоторых случаях, не говорят ли того, что вообще говорит Божественная Истина: «всяк творяй грех, раб есть греха» (Ин. 8:34)?

***

Таким образом, совершив сие, Ходатай наш чего от нас требует? – Одного согласия принять новое величайшее благодеяние; сие сердечное принятие заслуг Его с полным на них упованием есть – вера наша.
Сия-то благодатная вера Адаму в невинности была ограждением: если бы праотец верил, что «смертию умрет, в оньже аще день снест от древа» (Быт. 2:17), не внял бы гласу прелестника; по падении – единственным утешением. Если бы не верил, что «семя жены сотрет главу змия» (Быт. 3:15), то его живого поглотили бы бездны адовы с его дражайшим наследием; Святии «вси послушествовани Быша верою» (Евр. 11:39).