Иов, Глава 31, стих 14. Толкования стиха

Стих 14. Ибо что бы я делал, когда Бог восстанет, чтобы судить; и когда Он ищет, что буду я отвечать Ему? Иов. 31:14. ИСТОРИЧЕСКОЕ ТОЛКОВАНИЕ 1. То важное, что было уже часто сказано мной, повторить много раз не хлопотно для меня, ибо и великий проповедник тоже говорит: писать вам о том же для меня не тягостно, а для вас это необходимо Флп. 3:1. Блаженный Иов ссылается на достигнутые добродетели потому, что, будучи одновременно пойман между словами упрека и ранами бичевания, он видит, что его ум ослабляется, и начинает терять уверенность в надежде. Ибо он слышал от своих друзей, что они бранят его, что он сделал бесчисленные злые вещи, и чтобы его душа, гонимая одновременно тяжкими словами и бедствиями не сломалась в отчаянии, воспоминаниями о его добродетельных достижениях он восстанавливает себя в надежде, и чтобы, возможно, не утонуть в горе, он вспоминает в эти тяжелые времена, что он сделал такие высокие дела. И поскольку мы назвали причину его слов, нам по-прежнему остается только взвешивать с точностью его добродетели, о которых мы слышим. 2. И главное впечатление мы должны получить в первую очередь о том, что человек, как предполагается, будет силен в какой-либо конкретной добродетели только тогда, когда он не подлежит злым привычкам в других вещах. Ибо, если он находится под властью злых привычек в других вещах, он вовсе не тверд и силен, даже если кажется, что он стоит твердо. Ибо каждая отдельная добродетель тем менее сильна, чем остальных не хватает. Ибо очень часто это происходит с нами, что мы видим некоторых скромными, но те, кто, казалось бы, скромны, оказываются не сострадательными, некоторые, кажущиеся сострадательными, не справедливы, некоторые на вид справедливые, но уповают они на себя, а не на Господа. И это точно, что нет подлинного целомудрия в сердце того, кто не имеет смирения, так как, по его гордости развращается он, и совершает прелюбодеяние, если от любви к себе он уходит от любви Божией. И это еще не истинное смирение, если милосердие не присоединилось к нему, потому что не имеет права называться смиренным тот, кто отказывается согнуть себя в сострадании к бедам ближнего. Также это не милосердие, которое пусть даже справедливо, но строго осуждает незнакомца, и тем самым оскверняет несправедливостью, ибо не знает, конечно же, даже того, как проявить сострадание к себе. И это не истинная справедливость, которая основывает свою веру не на Творце всех вещей, но сама на себе, или на вещах созданных; ибо тот, кто не строит надежду на Творце, сам переворачивает в себе весь порядок высшей справедливости. Итак, одна добродетель без другой или вообще отсутствует, или несовершенна. Потому (ибо это, казалось, лучше для некоторых лиц), Я могу говорить о первых четырех добродетелях, а именно: благоразумие, умеренность, мужество и справедливость, ибо они идеально сильны до тех пор и в той мере, в какой они взаимно соединены друг с другом. Но отделено друг от друга они никогда не могут быть совершенными. Ибо никогда не будет истинным благоразумием то, которое не имеет справедливости, умеренности и мужества, не может быть идеальной умеренность, не имеющая мужества, справедливости и благоразумия, не может мужество быть в полной мере, если оно не благоразумно, не умерено или не справедливо, не может быть подлинной умеренность без благоразумия, мужества, и справедливости. 3. И благословенный Иов, потому что в нем добродетели не были одни без других, но объединялись в нем, рассказывая о них, их солидарность делает известной. Ибо, рассказывая о добродетели целомудрия, говорит он: если сердце мое прельщалось женщиной Иов. 31:9, и чтобы он мог показать, что в этом целомудрии добродетель смирения не была утеряна, добавляет он чуть позже: если я презирал прийти на суд с моим слугой или служанкой Иов. 31:13, и чтобы он мог показать, что к его смирению и милосердие присоединено, он говорит немного после: если я отказал нищим в их желанном Иов. 31:16, и чтобы он мог показать, что его милосердие происходило от корня справедливости, он говорил немного выше: если я ходил в суете, и если нога моя спешила в лукавстве Иов. 31:5. И чтобы это могло быть показано, как тщательно относился он ко всем вещам, как внимательно охранял их, он заявляет ниже, сказав: я всегда боялся Господа, как волны, набегающей на меня Иов. 31:23. Но тот, кто в благополучных условиях, купаясь в обилии хороших вещей, поместит свою надежду либо в свои дела, либо в хорошие вещи в себе самом, несомненно, не будет справедлив. Но этот святой человек возрождает надежду в себе, который говорит в сердцах: вот, нет никакой помощи мне в себе? Иов. 6:13. И вот, он говорит:

А что смирение? Подумай, как велико: «Если я пренебрегал правами слуги и служанки моей, когда они имели спор со мною, то что стал бы я делать, когда бы Бог восстал? И когда бы Он взглянул на меня, что мог бы я отвечать Ему? Не Он ли, Который создал меня во чреве, создал и его и равно образовал нас в утробе?» Видишь ли дух сокрушенный, с точностью рассматривающий человеческую природу и знающий, что такое раб, и что такое свободный, – различие, которое у многих в ходу? Отбросив это неравенство, он, на основании равночестности по рождению, вводит слово о любомудрии. И в нём именно то удивительно, что, делая так, он не думал даже смиренномудрствовать, но исполнял долг. Потому он и сделал заключение, убедительное для всех людей, что нисколько не больше рабов должно думать им, хотя бы бесчисленное множество раз они были владыками. Эти названия – раб и сво­бодный – только голые слова, лишённые дела; рабство же опре­деляется грехом, и свобода праведностью. Итак, смирен ли только, а не любезен и приятен он? Да, приятен!
*** Так Иов был праведным, имея не часть добродетели, а всю человеческую добродетель, целую и всеобъемлющую, не так, что от одного худого дела воздерживался, а другое—делал. Так и весы мы называем правильными (δίκαιον), которые всегда оказываются одинаковыми, не такие, на которых золото можно свесить правильно, а свинец — иначе, но такие, которые при взвешивании всех веществ сохраняют одинаковость и всегда равную меру. Так и праведный Иов всегда был одинаков, не только при богатстве сохранял это равенство, но и при всех других обстоятельствах, нигде не выходя за предел. Не может кто-либо сказать, что в денежных делах он любил равномерность, а в обращении с людьми нарушал ее, будучи надменным и презрительным; и этого, происходящая от большого богатства, он избегал, по его словам: аще же презрех суд раба моего или рабыни, прящимся им предо мною, или не якоже аз бех во чреве, и тии быша. Надменность и презрительность составляет, конечно, большую несправедливость. Как корыстолюбивым называем того, кто хочет присвоить себе чужое и не довольствуется своим собственным, так говорим и о надменном, когда он требует от ближнего большего, чем сколько следует, когда он присвояет себе всю честь, а другого хочет лишить её, и это не от иного чего происходить, как от несправедливости. А что это несправедливость, (видно из того), что Бог сотворил одну для всех природу, что дал ближнему все общие и равные свойства; как же ты исключаешь и лишаешь чести, какую дал Бог? Не допуская его соучастия, а присвояя все себе, не делаешь ли его бедным не по имуществу, а в чести? Обоим Бог дал одно существо и преимущество по природе, так как слова: сотворим человека относятся ко всему (человеческому) роду. Как изгоняешь его из отеческого наследия, повергая в крайнюю нищету и присвояя себе общее достояние? Но блаженный Иов не был таким, почему и говорил: я не презирал суда (или: прав) раба или рабыни. Поэтому и писатель, называя его праведным, представляете его имеющим не частичную праведность — в торговых или судебных делах, а общую добродетель, подобно тому, о котором сказано: праведнику закон не лежит (1 Тим. 1:9).
*** А мы, братие, не таковы. Ты удивляешься праведнику? Осуждай самого себя. Как часто, если кто-нибудь обвиняется, не говорю рабом, но немного ниже стоящим, если даже обви­няется справедливо, то заграждает уста (противнику), как безстыдно и дерзко осмелившемуся обращаться с ним как с равным. Однако, говорит он, ты осмеливаешься становиться со мною на равную ногу? Ты требуешь справедливости? Допусти справедливое равенство в праве говорить. Обвиняет гордец, и не принимает никакого оправдания, не трогается даже мол­чанием. Если обвиняемый молчит, он осужден: не смеет, говорит, и рта раскрыть; если он говорит, дерзнул, гово­рит, возвысить голос против своего господина. Другой, надутый высокомерием, если его просят о честном или бла­городном человеке и приглашают к третейскому суду, чтобы покончить дело миром и зло покрыть любовью, тотчас надме­ваясь гордостью говорит: я унижусь до этого? Какая гордость! Где же ты стоишь, чтобы это было для тебя унижением? Я унижусь до этого? Как будто это говорит тот, кто ходит по небу и облакам. По той же самой земле ты ходишь, от нее же питаешься, в нее обращаешься, в ней погребаешься. И куда ты снизойдешь? Не стыдишься страданий Господних? Не сты­дишься говорить к равночестному с тобою: я унижусь до этого? Не стыдишься говорить такие слова, зная, что Иисус ради тебя снизошел? На такие мысли и на такое превозношение прилично всегда возглашать вместе с Исаией: «что гордится земля и пепел» (Сир. 10:9)?

Побуждением к этому служила боязнь божественного наказания.

К своему отчету в добродетелях справедливости, милосердия и целомудрия Иов теперь присоединяет слово о терпении, ибо он ограждает себя от жалоб слуг не авторитетом и властью хозяина, но исключительно соблюдением принципов праведности.