Евангелие от Матфея, Глава 27, стих 46. Толкования стиха

Ведь не только в псалме, но также и на кресте для нашего внутреннего человека были сказаны в таинстве слова, чтобы обозначить смерть нашей души: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?.

Эти слова св. Марк передает как "Элои", вместо "Или". (Мк. 15:34) Этот вопль, конечно, не был воплем отчаяния, но только выражением глубочайшей скорби души Богочеловека. Для того, чтобы искупительная жертва совершилась, необходимо было, чтобы Богочеловек испил до самого дна всю чашу человеческих страданий. Для этого потребовалось, чтобы распятый Иисус не чувствовал радости Своего единения с Богом Отцом. Весь гнев Божий, который, в силу Божественной правды, должен был излиться на грешное человечество, теперь как бы сосредоточился на одном Христе, и Бог как бы оставил Его: Среди самых тяжких, какие только можно себе представить, мучений телесных и душевных, это оставление было наиболее мучительным, почему и исторгло из уст Иисусовых это болезненное восклицание.

Одна из вещей, которая меня поражает в евангельском рассказе о распятии Христа Спасителя, это Его слова: Боже Мой! Боже Мой! Зачем Ты Меня оставил? (Мф. 27:46). Это почти последние Его слова, следующее: Совершилось! (Ин. 19:30), все сделано, ничего нельзя прибавить к совершившемуся… Можно задуматься, что они значат. Христос был не только по Своему Божеству, но и по Своему человечеству безгрешен. С Воплощением самая телесность, самая человечность Младенца Христа была за пределом всякого греха, потому что грех в основе своей заключается в отделении нашем от Бога, в отпадении, когда мы это делаем вольной волей, или просто в отделении, которое по безумию, по непониманию нас разлучает с Богом. И в течение всей жизни Христос был полнотой человечества, то есть совершенства человека, каким он призван быть, и полнотой Бога, Каким Он изначально и навсегда является. В день крещения, как я вам уже попробовал объяснить, Христос взял на Себя все последствия греха, не делаясь Сам грешником, Он взял на Себя все, что повлек за собой грех, именно в основе — смертность. И на кресте, когда Он был распят за человеческий род, когда Он Свою жизнь отдавал для того, чтобы спасти весь человеческий род, Он должен был приобщиться последнему ужасу. Он не мог умереть иначе как потеряв Бога, потеряв единство с Ним, не в онтологическом смысле, то есть не в объективном смысле, как бы потеряв общение с Отцом и Сам перестав быть Богом, а, по изъяснению отца Софрония, через метафизический обморок, момент, когда человечество закрыло Ему ви{'}дение того, чем Он является Сам, и того, как Он един с Отцом. И Он умер от этого, Он умер нашей смертью, смертью всего человечества, разделив с нами единственную основную трагедию бытия — без-божие, отлученность от Бога, потерю Бога. И когда я говорил об этом, о без-божии, я, конечно, не хотел сказать, что Христос перестал верить в Бога, отрекся от Него или грехом от Него отпал, а что в какой-то момент по промыслительному действию Бога и Отца Он в Своем человечестве потерял сознание, чем Он является по отношению к Богу и Отцу. ... Если поистине невозможно умереть, не потеряв Бога, то эта фраза приобретает огромное значение: она говорит, что в этот миг Сын Божий потерял Отца и мог умереть, потому что оказался лишенным Бога. Именно это и называется быть безбожником. Греческое слово атеист именно это и означает. И глубина этой потери Бога Христом бесконечно большая, чем любое человеческое переживание безбожия. Атеизм каким мы его знаем — это слепота, неведение, нечуткость и множество других вещей, но это не есть онтологическая, сущностная потеря, которая заставила Воплощенного Господа воззвать: Боже Мой! Боже Мой! Зачем Ты Меня оставил? И с этой точки зрения можно сказать, что после Распятия, Воскресения и Вознесения Христа ничто не осталось вне Христа — в разной степени и по-разному, но никто не может быть большим атеистом, безбожником, чем Христос в тот момент, никто не может быть заклан так, как Вечная Жизнь на Кресте. И когда ранняя Церковь говорила о сошествии Христа в ад, по-еврейски шеол, это место, где Бога нет. Это не место, где человек страдает соответственно тому, как он жил на земле, — это разделенность, полное отчуждение, пропасть между Богом и нами. И Церковь подчеркивает это сошествие в ад, передавая в Евангелии слова "Боже Мой! Боже Мой! Зачем Ты Меня оставил?" В 138-м псалме царь Давид пророчески восклицает: куда пойду от Твоего лица? Земля — подножие ног Твоих. Во ад? Но и там Ты еси…(Пс. 138:7—8). Он там, где Его нет, так сказать; это невозможно выразить логически: все, что было вне Его, чуждо Ему, усвоено Им внутренне. Все содержится в деснице Воплощенного Слова Божия, Который опытно испытал все, даже потерю Бога. ... В центре всего, в центре маленького пригорка Голгофского и в центре мироздания, в средоточии мира стоял Крест. На этом Кресте висел Сын Божий, ставший Сыном человеческим. Он умирал всей глубиной и всем ужасом человеческой смерти. Было совершенное и страшное безмолвие, несколько слов, которые произнес Спаситель, это безмолвие делают более глубоким: они раскрывают тайну Его погруженности в Бога, они раскрывают нам тайну вступления Бога в человеческую судьбу и историю. В самом глубоком средоточии этой тайны — слова Спасителя: Боже Мой! Боже Мой! Зачем Ты Меня оставил? (Мк. 15:34). Это не просто слова пророческого псалма (Пс. 21:2); это момент, когда Христос приобщился не только к телесному умиранию человека, но к той страшной тайне богооставленности, лишенности Бога, безбожия, которое сделало смерть и смертность реальностью земли. Не потеряв Бога, человек не может умереть, не потеряв Бога, Сын Божий не мог приобщиться к самому трагическому, к самому основному, что является драмой человеческой истории, — к обезбоженности. Без нее смерть — не смерть, а успение, она то, чем смерть стала для нас после смерти и воскресения Христовых. Но до смерти Христа смерть была потерей Бога, и то сошествие во ад, о котором повествуют нам иконы воскресения Христова и победы Христовой, было сошествие в то место, где Бога нет и не будет.

И если говорит: «Боже Мой, Боже Мой, вскую Мя еси оставил»? то говорит это от нашего лица; потому что «зрак раба приим, в подобии человечестем быв, и образом обретеся якоже человек: смирил Себе, послушлив быв даже до смерти, смерти же крестныя», и проч. (Флп. 2:7, 8); и как говорит Исаия: «Сей грехи наша носит, и о нас болезнует» (Ис. 53:4). Поэтому, не о Себе болезнует, но о нас; не сам Он оставлен Богом, но оставлены мы, и ради нас оставленных пришел Он в мир.
* * * См. также толкование на Пс. 21:2. *** "А это значит, что Слово, будучи Богом, имело собственное тело и, употребив его как орудие, ради нас сделалось человеком. И поелику Слово было во плоти, то о Нем сказуется свойственное плоти, например: алкание, жажда, страдание, утруждение и всё тому подобное, что удобоприемлемо для плоти. Дела же свойственные Самому Слову, каковы: воскресение мертвых, дарование прозрения слепым, исцеление кровоточивой, – совершало Оно посредством тела Своего. И Слово немощи плоти носило на Себе как собственные, потому что плоть сия была Его, и плоть служила делам Божества, потому что в ней пребывало Божество, и тело было Божие. Хорошо сказал пророк: «понесе» (Ис. 53:4, 11), не сказал: исцелил наши немощи, чтобы Слову как сущему вне тела и исцелившему только оное, что и всегда делало, не оставить людей снова повинными смерти, но Оно носит наши немощи, несет наши грехи, чтобы видно было, что ради нас сделалось человеком, и тело, на себе носящее эти немощи, есть Его собственное. И как Само Слово не потерпело вреда, «вознесши, – как сказал Петр, – грехи наша... на теле Своем на древо» (1 Пет. 2:24), так мы, люди, освободились от своих страстей и исполнились правды Слова. Конечно, когда нужно было восставить Петрову тещу, «огнем жегому» (Мф. 8:14), тогда по – человечески простер руку, а Божески прекратил болезнь. Теперь же, поелику Слово соделалось человеком и Себе усвоило свойственное плоти, сие не касается уже тела по причине бывшего в теле Слова, но истреблено Им, и люди не остаются уже грешными и мертвыми по своим страстям, но, восстав силою Слова, навсегда пребывают бессмертными и нетленными. Итак, если Он плакал и возмущался, то и плакало и возмущалось не Слово как Слово, но это свойственно было плоти; если и молился, «да мимоидет чаша», то не Божество страшилось, но и эта немощь свойственна была человечеству. И слова «вскую Мя еси оставил?», по сказанному выше, Ему же опять, хотя нимало не страждущему (потому что Слово было бесстрастно), приписали однако же Евангелисты. Ибо Господь соделался человеком; и это совершается и говорится Им как человеком, чтобы Ему Самому, облегчив и эти страдания плоти, соделать плоть свободною от них. Посему не может быть и оставлен Отцом Господь, всегда сущий во Отце, как и прежде нежели изрек это, так и по произнесении этих слов.

Вспоминая эти слова Христовы, и ты воскликни к Нему в великом умилении сердца, воскликни к Богу, говоря: «Боже Сыне, Слово Божие, Христе Спаситель мой, страждущий ради меня на Кресте плотью, услышь меня, вопиющего Тебе: Боже Мой, зачем Ты оставил меня? Подыми падшего! Оживи умерщвленного множеством грехов, чтобы не погиб я во грехах! Прими мое покаяние и человеколюбно помилуй!»

Это изречение Давида. Признес по-еврейски, чтобы оно было понятно одним евреям, знающим писания Давида. Марк написал (Мк. 15:34): «Елои, Елои». «Или» значит Боже мой, а «Елои» – Бог мой. Измученный страданиями от гвоздей. Иисус Христос, как человек, говорит: «Боже Мой, Боже Мой, вскую Мя еси оставил?» т. е. зачем ты ниспослал Меня, чтобы так страдать. Сказал это, уверяя, что как истинно Он вочеловечился, так и был распят истинно, а не призрачно, как говорили многие из еретиков. Он и не возопил бы так, если бы не чувствовал боли. Можно и иначе сказать: умирая уже за людей, Иисус Христос воскликнул это в лице рода человеческого; в Себе Самом, говорит Григорий Богослов, Он изображает то, что свойственно нам, потому что прежде мы были оставлены и отвергнуты, а потом, т. е. теперь, мы опять приняты и спасены страданиями Иисуса Христа.

Побежден был Господь смертью, заставившей Его молчать, пока не взошел на Крест; напротив, Христос победил смерть, когда возведен был на Крест. Пока смерть связывала Одного на Кресте, многие, кои связанными находились в преисподней, были освобождены узами Одного. Божественная природа Его отдала человеческую, потому что она покинула и оставила ее при страдании святой Ефрем имеет в виду слова: «Боже, Боже Мой, для чего Ты оставил Меня?». Однако Божество не так отступило от человечества, чтобы (совсем) отделиться, но сокрылось от умерщвленного и убийц по своей силе. Ведь если бы Божество проявило себя, то Тот, Кто был умерщвлен, не убоялся бы, и если бы оно открылось, то убийцы не могли бы умертвить Его. Но Божественная природа оберегала и охраняла человеческую, дабы (последняя) не погибла, поскольку охраняющая природа знала о себе, охраняемая же природа не знала о себе святой Ефрем говорит здесь о теле Господа, лежащем во гробе. Потом же Божество явило себя и умерщвленному, потому что он не был оставлен (во гробе), и убийцам, так как они не могли выполнить своего дела, то есть охранить гроб и удержать в нем умершего. *** Он показывает не что другое, как то, что Он действительно облечен плотию, которая боится смерти. Потому что ей свойственно и бояться смерти, и раскаяваться, сомневаться и скорбеть. Он то оставляет ее (плоть свою) необитаемою и лишенною собственного могущества, чтобы, показавши слабость ее, уверить и в (действительном) существовании (ее) природы, то скрывает ее (плоть), чтобы ты научился, что Он был не просто человек.

В начале Двадцать первого псалма есть неправильность, и то, что находится в середине, – слова: «Воззри на Меня,» является лишним, потому что в еврейском тексте читается: «Боже Мой, Боже Мой, почему Ты Меня оставил» (Пс. 21:2). Итак, нечестивы те, которые думают, что этот псалом сказан от лица Давида, или Эсфири и Мардохея, потому что даже евангелисты взятые из него свидетельства относят к Спасителю; так, например: делят ризы мои между собою и об одежде моей бросают жребий и пронзили руки мои и ноги мои (Пс. 21:19, 17).

Преподавая утешение другим, Господь Сам имел величайшую нужду в утешении. Со времени распятия протекло около трех часов; боль от ран, тяжесть в голове, томление в сердце, пламень во всех внутренностях усилились до крайней степени. Никогда пророчества не исполнялись с такой силой, как теперь исполнялись на Нем слова св. Давида о Мессии: «излияхся, яко вода, и рассыпашася вся кости моя, сердце мое бысть яко воск, таяй посреде чрева моего; изсше яко скудель крепость моя, и язык мой прильпе гортани моему, и в персть смерти свел мя еси. Ископаша руце мои и нозе мои; исчетоша вся кости моя. Обыдоша мя пси мнози; смотриша и презреша мя» (Пс. 21:15–18). Божественный Страдалец, вероятно, Сам остановился мыслью на этом пророчестве... Сила уходила вместе с жизнью... Угасающий взор все еще стремился к небу, но оно было мрачно – ни одного луча света, ни одного утешения... Правосудный Отец как будто оставил Сына, страждущего за грехи людей... Мысль эта довершила меру страданий, и без того ужасных: человеческая природа изнемогла... «Елои, Eлoи», – воскликнул Божественный Страдалец, – «лима савахфани!» (Боже Мой, Боже Мой, вскую Мя еси оставил?) (Мк. 15:34) Ответа не было... Он заключался в наших грехах: Господь, по замечанию св. Киприана, для того вопросил Отца, чтобы мы вопросили самих себя и познали свои грехи. «Ибо, – продолжает священномученик, – для чего оставлен Господь? Дабы нам не быть оставленными Богом; оставлен для искупления нас от грехов и вечной смерти; оставлен для показания величайшей любви к роду человеческому; оставлен для доказательства правосудия и милосердия Божьего, для привлечения нашего сердца к Нему, для примера всем страдальцам». Это единственное толкование жалобной молитвы Иисуса, которое надо знать и всегда помнить Его последователям. Полный смысл этой молитвы есть и должен быть для нас тайной... Впрочем, в ней не видно никакого сомнения или огорчения. Уже повторение слов: «Боже Мой, Боже Мой», – показывает противное. Видна только жалоба на тяжесть мучений – и внешних, и внутренних, а особенно на видимое как бы затмение Божественного единства Его со Отцом, которое заменяло доселе все утешения, и теперь, нарушившись, составило последний предел внутренних страданий и верх креста; то есть видно такое чувство, которое столь же свойственно человечеству, сколько Божеству прилично бесстрастие.

Слова же: «Боже мой, Боже мой, вскую мя ecи оставил», – Христос изрек как усвоивший Себе наше лице. Ибо Отец не мог бы быть назван Его Богом, если бы Христос не поставлял Себя наряду с нами, причем в отвлеченных представлениях ума видимое отделяется от того, что созерцается умом; равно Христос никогда не был и оставлен собственным Божеством, но мы были покинуты и пренебрегнуты. Посему Он молился таким образом, как усвоивший Себе наше лице¹.
*** Иной перевод. Слова же: Боже мой, Боже мой, вскую Мя еси оставил? Он сказал, так как имел наше лицо Своим собственным. Ибо ни Бог Отец Его не был бы поставляем вместе с нами, если бы именно, при помощи тонких представлений ума, не было разделено видимое от того, что воспринимается умом, ни Он, с другой стороны, никогда не был оставлен Своим Божеством, но мы были покинутые и пренебреженные; так что Он молился об этом, усвояя Себе наше лицо.
* * * См. также толкование на Гал. 3:13.

Для того Он и говорит после этого чуда: «Или, Или, лама савахфани», чтобы они знали, что Он еще жив, и что Он совершил его, и, таким образом, укротили бы свою ярость. Из этого они могли видеть, как Он даже до последнего издыхания чтит Отца, и не есть богопротивник. Он взывает пророческим голосом, свидетельствуя до последнего часа об истине ветхого завета, и не только пророческим, но и еврейским, чтобы им было понятно и внятно. Во всем этом показывал Он Свое единомыслие с Отцом Своим.

Возопи же Иисус гласом велиим: Боже Мой, Боже Мой, векую Μя еси оставил?. Неужели мы будем утверждать, что Само Слово Бога Отца нуждалось в помощи свыше? Но разве это не совершенная нелепица? Ведь вместе с Богом и Отцом Оно кладет начало всему, и утверждает небеса собственным Духом, и именуется, и поистине есть Господь сил (См.: Пс. 32:6; Пс. 23:10). Но Он будто бы оказался слабым против иудейских козней, и для Него неодолимыми оказались руки распинателей? И это притом, что пророк Исайя говорит: Аще вси языцы, аки капля от кади, и яко претяжение веса вменишася, и аки плюновение вменятся? Кому уподобисте Господа, и коему подобию уподобисте Его?(Ис. 40:15, 18) Однако следует знать, что хотя слуги иудейской синагоги пришли, имея стражу из воинов, а вождем — предателя, но когда они искали Его, чтобы схватить, то Он вышел навстречу, говоря: кого ищете? И они ответили на это: Иисуса Назореа. Тогда Спаситель сказал им: Аз есмь. И идоша вспять и падоша на земли (Ин. 18:4-6). Как же тогда мог оказаться слабым Тот, Кто одним только голосом изобличил бессилие злоумышленников? Что именно означают Его слова: Боже Мой, Боже Мой, векую Μя еси оставил? Так вот, мы утверждаем, что, когда праотец Адам попрал данную ему заповедь и пренебрег божественными законами, то природа человеческая некоторым образом оказалась оставленной Богом, а через это она стала проклятой и одержимой смертью. Но когда, намереваясь преобразовать в нетление то, что страждет, пришло Единородное Слово Божие, восприняло семя Авраама и уподобилось братьям (Евр. 2:16—17), Оно должно было вместе с этим древним проклятием и прившедшим тлением прекратить и то оставление, которому подверглась в начале природа человека. Итак, будучи как бы одним из оставленных, ради чего и Само Оно подобно нам приобщилось крови и плоти (См.: Евр. 2:14), Оно говорит: вскую Μя еси оставил, что очевидно свойственно Тому, Кто разрешает постигшее нас оставление и словно о Самом Себе умоляет Отца и призывает Его оказать такое же благоволение к нам, какое оказано Ему Самому, и притом первому. Ведь Христос стал для нас началом и причиной всякого блага, так что если даже скажут, что как человек Он получил нечто от Отца, то в этом Он позаботился для нашей природы, будучи Сам преисполненным всего и совершенно ни в чем не нуждаясь, как Бог.

άνεβόησεν aor. ind. act. от άναβοάω кричать, ήλί евр. “Боже Мой!” λεμά евр. почему? σαβαχθάνν арам. “Почему Ты Меня покинул?” (Allen). Не в смысле “ушел”, а в смысле “забыл обо Мне”. В Пс. 21 псалмопевец жалуется на то, что Бог молчит, в то время как он страдает, θεέ voc. от θεός Бог (BD, 25). έγκατέλνπες aor. ind. act. от έγκαταλείπω покидать, бросать в беде (об использовании прист. см. МН, 305).

Здесь Иисус цитирует Пс. 21:2 — текст, который, возможно, читался в храме наряду с другими текстами Писания в это время дня. Его противников не остановило то, что этот псалом кончается оправданием и триумфом (Пс. 21:26—32). Если в Евангелии от Марка, цитата приводится полностью на "арамейском языке, то у Матфея — на еврейском.

Когда воззвал на кресте: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?, то воззвал Он от лица нашего: ибо не за Себя страдал Он, а за нас, и не сам Он был оставлен Богом Отцом (это и невозможно по единству и нераздельности Их существа), но мы были оставлены, для примирения коих с прогневанным Божеством Он и восходил на крест.* *Святой Григорий Богослов, слово 30, в “Творениях святых Отцов” III, стр. 82-83; святой Афанасий: “когда Он говорит: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил, то говорит это от лица нашего, потому что Он, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной, и проч (Флп. 2:7-8), и, как говорит Исаия, Он взял на Себя наши немощи и понес наши болезни (Ис. 53:4); и поэтому Он не за Себя болезнует, но за нас, и не Он сам оставлен был Богом, но мы, для коих оставленных Он и пришел в мир” (слов. прот. Ариан в Хр. Чт. 1840, III, стр. 169-170). Святой Иоанн Дамаскин: “Христос никогда не был оставлен Отцом... След., Он так говорил по усвоению Себе нашего лица, и потому, что поставил Себя наряду с нами; ибо мы были повинны греху и прокляию, как непокорные и преступные, и за то оставленные Богом” (Точн. Излож. прав. веры кн. IV, гл. 18, стр. 278)

Отцы Церкви, отвечая арианам на их рассуждения, не оставили без внимания ни одного из тех мест Священного Писания, на какие ссылались еретики в оправдание своей мысли о неравенстве Сына с Отцом. Когда воззвал Господь на кресте: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?», — то воззвал от лица всего человечества. Он пришел в мир для того, чтобы перестрадать с человечеством его вину и его отдаление от Бога, его оставленность Богом, ибо, как говорит пророк Исайя, Он «Грехи наши носит и о нас болезнует» (Ис. 53:4). Так изъясняет эти слова Господа св. Григорий Богослов.

Христос не был оставлен Отцом и Божественным Сыном, так как в противном случае выходило бы, как ложно представляют себе ариане и евномиане, что Христос боялся страданий… Но кто принудил Спасителя воплотиться и вознестись на крест?.. Не против воли, а добровольно и с великой радостью пошел Он на крест... Вместо нас говорит Христос: Боже, Боже мой, вонми ми. Христос изображает в Себе наше лицо. * * * Когда слышишь Господа, вопиющего с креста: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил? – знай, что говорит Он это от имени всех рожденных от Адама людей и, будучи Ходатаем… со стороны Им защищаемого вопиет к Судии: мы несем на себе вину, мы ограблены, унижены. Ведь если бы все мы, от Адама проистекшие люди, не были оставлены Богом, то и не подверглись бы поруганию тысяч грехов и не начали бы приносить жертвы и воздавать поклонение камням, деревьям, водам, безжизненым звездам, обезьянам, псам, волкам, крокодилам, злым демонам, да и самому диаволу.

(Мк. 15:34). Спаситель висел на кресте около шести часов. Смерть Его приближалась. Физические и нравственные страдания Его сделались невыносимыми. Никакими человеческими словами и описаниями нельзя выразить всей глубины этих страданий. Можно разве сказать только, что они были противоположны всевозможным земным наслаждениям. Страдания равнялись как бы отречению Иеговы от Своего верного Раба, Своего возлюбленного Сына. Это значит, что в это время была изведана Христом тайна самых величайших страданий. Когда Христос «пролился, как вода, все кости Его рассыпались и сердце Его сделалось, как воск, растаяло посреди внутренности Его, сила Его иссохла, как черепок, и язык Его прильнул к Его гортани», когда «разделили ризы Его», — в это последнее, самое крайнее и ужасное из человеческих бедствий, — в это время из уст Страдальца послышался страшный предсмертный вопль, указывавший, что всякая надежда на спасение и возвращение к жизни теперь исчезла. Слова Христа единственные, которые приводят Матфей и Марк за время страданий на кресте. Они взяты из 24 псалма. На древнем еврейском языке здесь всего четыре слова: эли, эли, лама азабтани. Еврейское «азабтани» заменено арамейским, равным по значению, «савахфани»; а «лама» (по лучшим чтениям) — лема (lema), которое писалось, впрочем, разно: lema, lama, lima, lhma. Азабтани от евр. глаг. азаб — оставлять, покидать, лишать помощи. В кодексе D у Марка zagqanei, которое было позднейшей ассимиляцией греческого с еврейским словом. Арамейское савахфани евангелисты переводят греческим egkataleipw, значит, и просто оставляю и оставляю кого-либо беспомощным во время бедствий и страданий (ср. Деян. 2:27; Рим. 9:29; 2 Кор. 4:9; 2 Тим. 4:10, 16; Евр. 10:25; Евр. 13:5). Перевод сделан для того, чтобы указать, какой действительный смысл заключался в этих словах Христа, бывших непонятными для лиц, Его окружавших. Некоторые говорят, что здесь выражено было Христом «субъективное чувство, которое нельзя смешивать с объективным оставлением Его Богом».

Пророческое «Или, или» произносится на еврейском диалекте, чтобы показать, что Он не сражается с ветхозаветным Писанием. А «для чего Ты Меня оставил?» сказал для того, чтобы показать, что Он соделался истинным человеком, а не по видимости только, ибо человек имеет естественное желание жить, будучи жизнелюбив. Поэтому как скорбел и тосковал пред крестом, показывая естественно свойственную нам боязнь, так теперь говорит: «для чего Ты Меня оставил», — обнаруживая свойственную нам любовь к жизни. Ибо Он был воистину человек и подобен нам во всем, кроме греха. Впрочем, некоторые понимали так, что Спаситель, принимая на Себя лицо иудеев, говорит: «для чего Ты оставил народ иудейский, Отче, чтоб сделал он такой грех и предан был погибели?». Как происшедший от иудеев, Христос «для чего Ты оставил Меня» говорит вместо: «для чего Ты оставил Мое сродство, Мой народ, что они сделали такое зло себе».