Евангелие от Иоанна, Глава 19, стих 14. Толкования стиха

В который час распят Господь (поскольку из-за свидетельства другого евангелиста, который сказал: был час третий, и распяли Его (Мк. 15:25), — обычно возникают серьезные споры), мы рассмотрим, насколько сможем, по воле Господа, когда дело дойдет до того места, где рассказывается о распятии См.: Блж. Августин Гиппонский. Толкование на Евангелие от Иоанна. 117, 1—2. — Пер.

***

После суда и осуждения Пилатом на судилище Господа Иисуса Христа около шестого часа взяли и повели. И, неся крест Свой, Он вышел на место, называемое Лобное, по-еврейски Голгофа; там распяли Его (Ин. 19:17—18). Так вот, евангелист Марк говорит: был час третий, и распяли Его (Мк. 15:25). Что это значит, кроме того, что Господь в час третий был распят языками иудеев, а в шестой час — руками воинов? Чтобы мы поняли, что пятый час уже прошел и было какое-то начало шестого, когда Пилат сидел на судилище, что выражено у Иоанна словами «около шестого часа», а когда Его привели, прибили к древу вместе с двумя разбойниками и у креста случилось то, о чем рассказывается в Евангелии, полностью завершился шестой час,] с которого часа вплоть до девятого солнце затмилось, и сделалась тьма, — об этом есть свидетельство трех евангелистов: Матфея, Марка и Луки (Мф. 27:45; Мк. 15:33; Лк. 23:44). Но поскольку иудеи стремились переложить убийство Христа с себя на римлян, то есть на Пилата и его воинов, Марк, умолчав про тот час, в который Христос был распят воинами, Col. 1945 что происходило уже с шестого часа, упомянул только третий час, в который они, надо полагать, могли кричать перед Пилатом: распни, распни Его! (Ин. 19:6), — чтобы стало очевидно, что не только те распяли Христа, то есть не воины, которые повесили Его на древе в час шестой, но и иудеи, которые в час третий кричали, чтобы Он был распят.

Есть и другое решение этого вопроса, а именно что не следует здесь понимать шестой час дня, ибо Иоанн не говорит: «Было же около шестого часа дня» или просто: «около шестого часа». Но говорит: «Тогда была пятница (parasceve) перед Пасхою, около шестого часа. Parasceve же по-латыни — praeparatio (приготов-ление), но это греческое слово иудеи охотно используют в подобного рода случаях, даже те из них, которые больше говорят на латыни, нежели на греческом. Итак, было приготовление Пасхи; Пасха наша, как говорит апостол, есть закланный Христос (см. 1 Кор. 5:7). И если мы подсчитаем приготовление этой Пасхи от девятого часа ночи, ибо тогда, по-видимому, первосвященники вынесли приговор Господу, сказав: повинен смерти (Мф. 26:66), еще когда Его слушали в доме первосвященника (отсюда уместно предположить, что приготовление истинной Пасхи, тенью которой была Пасха иудейская, то есть приготовление заклания Христа, началось с того момента, когда первосвященники вынесли приговор о том, что Он должен быть заклан), так вот, от того часа ночи (а это, как предполагается, был час девятый) до третьего часа дня, когда, по свидетельству евангелиста Марка, был распят Христос, прошло шесть часов, три ночных и три дневных В древности суточные часы считали отдельно: двенадцать дневных и двенадцать ночных. Поэтому девятый час ночи — это девятый час от заката, третий час дня — третий час от рассвета. Таким образом, синедрион вынес свой приговор за три часа до рассвета, а казнь произошла через три часа после рассвета. — Пер. .

Отсюда это приготовление Пасхи, то есть приготовление заклания Христа, которое началось с девятого часа ночи, длилось около шести часов, то есть пятый час уже завершился и начинался шестой в момент, когда Пилат поднялся на судилище; так вот, это самое приготовление, которое началось с девятого часа ночи, длилось до тех пор, пока не произошло заклания Христа, которое и приготавливалось, а это произошло, по Марку, в третий час, но не в третий час приготовления, а дня, так же как шел шестой час не дня, а приготовления, если считать, разумеется, шесть часов от девятого ночного до третьего дневного.

Из этих двух решений данного трудного вопроса пусть каждый выберет то, который захочет. Но с большим основанием решит, какой из них лучше выбрать, тот, кто прочтет серьезные рассуждения «О согласии евангелистов»См.: Блж. Августин Гиппонский. О согласии евангелистов. III, 13, 40—50. — Ред. . Если же смогут быть обнаружены другие решения, пусть еще лучше будет защищена незыблемость евангельской истины от клеветы неверующей и нечестивой тщетности.

Теперь же после этого краткого рассуждения давайте вернемся к рассказу евангелиста Иоанна.

Суд над Иисусом выливается в осуждение Его обвинителей. Иудеи, которые хотели всю ответственность за казнь переложить на Пилата, публично отреклись от своего царя в пользу завоевателей. Требование римских законов выносить обоснованный приговор вынудило иудеев отказаться от власти Бога в пользу земной языческой власти.

Приказав ввести Иисуса, Пилат сел на судейское место. Водворилась тишина, все ожидали, что он сейчас объявит свой приговор. Сообщая об этом, Евангелист Иоанн поясняет, что это было в пятницу перед пасхой, и был час шестый. Шестой час еврейского исчисления соответствует нашему двенадцатому часу; но так как Евангелисты Матфей, Марк и Лука свидетельствуют, что, когда Иисус был уже распят, от часа шестого до девятого была тьма, то надо полагать, что Евангелист Иоанн, писавший свое Евангелие не для евреев, исчислял часы дня по способу римскому, то есть с полуночи, как и мы теперь исчисляем. Поэтому следует признать, что Пилат сел на судейское место около шести часов утра (подробности см. в приложении 2-м).

Се, Царь ваш!

Когда ввели Иисуса, Пилат, указав на Него, сказал: се, Царь ваш!. Что хотел он выразить этим возгласом? Хотя Евангелист и не дает ответа на этот вопрос, но надо полагать, что Пилат и тут еще пытался освободить Иисуса от казни, и что, указывая на Него, как на Царя Иудейского, он как бы так говорил: «Вы обвиняете этого Человека в присвоении царской власти, в наименовании Себя Царем Иудейским; вы считаете Его из-за этого врагом кесаря, намеревающимся лишить его власти над вами; вы и меня называете недругом кесаря за то, что я не соглашаюсь с вами; но посмотрите же сами на Него, неужели Он может быть опасен могущественному кесарю? Ведь только вы и считаете Его опасным; и если вы правы в этом, значит, Он действительно Царь ваш!»

Совесть римлянина и на сей раз не была глуха. Смелое указание Иисуса Христа на Судию Небесного, явный намек на несчастную участь, ожидающую Его гонителей, твердая решимость исполнить Свое великое предназначение, прозрение в тайну совести Пилатовой, кажется, совершенно устранили неблагоприятную перемену мыслей, которая могла произойти в последнем из-за молчания Господа на его вопросы и даже угрозы. Если судья не слышал от Подсудимого признания в том, что Он есть Сын Божий, то не слышал и отрицания. Между тем, мог полагать, что необыкновенный Узник имеет какие-либо особенные причины не открывать тайны Своего лица и происхождения. Поэтому, выйдя из претории, Пилат, по замечанию св. Иоанна, не только не изменил прежнюю позицию защитника невиновности Иисусовой, но еще усерднее начал искать возможность спасти Его от смерти. Молчание евангелиста не позволяет сказать с уверенностью, к чему именно обращался прокуратор для достижения этой цели и что было сказано им первосвященникам.

Прокуратору явно нельзя было утверждать, что Обвиняемый не признает Себя виновным в присвоении имени Сына Божьего, ибо кроме того, что Господь не отрекся перед ним от этого наименования, первосвященники могли вдруг представить свидетелей того, что Он называл Себя Сыном Божьим; нельзя было Пилату заявить, и что обвинение Иисуса Христа в наименовании Себя Сыном Божьим не составляет преступления, достойного смерти, ибо не его было дело судить о тяжести преступлений, касающихся иудейской религии. Но тем с большим правом Пилат мог объявить первосвященникам, что подсудимый Узник если в чем-либо и виновен, то уже наказан за то слишком; и несправедливо было бы за одно и то же наказывать так жестоко дважды; мог снова отклонять от себя окончательное решение дела под предлогом необходимого совещания с Иродом, к области которого принадлежал Иисус Христос, мог даже, как представитель кесаря, явно принять Господа под защиту римского правосудия, как человека, гонимого синедрионом по личным мотивам.

Как бы то ни было, защита Пилата была так действенна, что первосвященники принуждены были оставить обвинение Господа в нарушении отечественных законов и почли за лучшее снова обратиться к одному уголовному извету — к измене кесарю. Во время последнего Пилатова допроса фарисейские и саддукейские лжеполитики имели полную возможность договориться между собой и найти средство, как усилить этот извет и сделать его неотразимым для прокуратора. «Итак, ты хочешь, — вскричали гордо первосвященники, — избавить Его от казни? Поступай, как угодно, но знай, что если ты Его отпустишь свободным, то ты не друг кесарю: всякий, кто называет себя царем, есть противник кесарю». Наущенная чернь кричала то же самое, упрекая Пилата в неверности своему государю.

При этих неожиданных словах внезапно исчезла вся твердость Пилата…

«Друг кесарев» — было такое наименование, которым гордились знатнейшие люди в Риме, начальники обширнейших провинций. Сам Ирод Великий почитал за особенную честь именоваться и слыть в народе другом Августа. Тем более должен был дорожить этим наименованием римский всадник, который еще весьма далек был от того, чтобы повелитель света назвал его своим другом…

«Если освободишь Его, то ты враг кесарю», — слова эти, сказанные перед всем народом устами целого синедриона, были ужаснее грома. Из них открывалось, что первосвященники готовы перенести дело на суд кесаря, чтобы там обвинять вместе с Иисусом Христом и Пилата как изменника, который нерадит о чести и выгодах своего владыки. Для Пилата эти угрозы тем более имели силу, чем менее он в качестве правителя Иудеи свободен был от проступков, за которые по справедливости и с успехом можно было обвинять его перед кесарем, особенно таким врагам, которые действовали в Риме и золотом, и происками.

Еще бы не так ужасало обвинение перед кесарем в измене, если бы на римском престоле сидел тогда Август или ему подобный. Можно было надеяться, что полубог римский великодушно рассмотрит дело в истинном его виде и не поставит Иисусу Христу в вину одного наименования себя царем. Но Рим стонал тогда под железным скипетром Тиверия — чудовища, которое, не имея доверия и жалости даже к родным, питаясь сомнениями и притворством, терзало всякого по малейшему подозрению; у которого самые бесстыдные изветы всегда находили отклик и награду.

Кроме будущей опасности со стороны кесаря, нужно было страшиться и настоящей — со стороны народа. Необузданная, наущенная фарисеями толпа становилась час от часу наглее и мятежнее. Свирепый крик ее уже показывал, что она готова на любое насилие. Горсть преторианцев ничего не значила в сравнении с бесчисленным множеством иудеев, собравшихся со всего света на праздник Пасхи. Кроме опасности народного возмущения, за него пришлось бы еще отвечать перед кесарем. Что же, если бы Тиверий узнал, что единственной причиной возмущения был отказ римского прокуратора народу иудейскому, требовавшему казни для личного врага Тивериева, каким считали мнимого домогателя престола иудейского?!

Подобные мысли могли смутить и не Пилата, человека с не окончательно заглушенной совестью, имеющего понятие о справедливости и некоторую склонность к ней, но из детства привыкшего, по примеру вельмож римских, ставить свою выгоду выше нравственности, смотреть не столько на совесть, сколько на обстоятельства — угождение кесарю почитать высшим законом своих действий, казаться справедливым, где можно это делать без вреда для себя, по крайней мере, важного; человека, не знакомого с истинной религией, с лучшими переживаниями и надеждами рода человеческого, теми переживаниями, которые создают истинных героев добродетели, теми надеждами, без которых самая возвышенная нравственность зыбка и ненадежна.

Чтобы для защиты невиновного отказаться всенародно от дружбы с кесарем, презреть опасность для собственной жизни, для такой высокой жертвы и в язычестве необходим был твердый дух Регула, бескорыстие Цинцинната, но дух Регулов и Цинциннатов давно оставил Капитолий, наполненный льстецами Августа и рабами Тиверия.

Добавим еще одну мысль. Если некоторые из древних учителей Церкви предполагали, будто Иуда продал своего Учителя в надежде, что Он посредством сверхъестественных сил освободится из рук Своих врагов, то еще основательнее предположить, что Пилат, решившись осудить Иисуса Христа на смерть, вероятно, надеялся, что боги, если Он их сын, не замедлят спасти Его от казни, столь позорной для их божеского достоинства.

Сообразив все это, легко понять, каким образом крик народа и первосвященников пересилил ослабевшую волю судьи.

Решившись уступить необходимости, Пилат взошел на судейское место для окончания суда. Господь, доселе остававшийся в претории, был выведен на лифостротон для выслушивания приговора. Обвинители также приблизились; вместо шума наступила тишина: все ожидали, что скажет Пилат и чем закончится дело, столь необыкновенное.

«Се Царь ваш!» — воскликнул невольно Пилат, при взгляде на Того, Которого надлежало теперь, вопреки совести и желанию, осудить на смерть.

Бе же пяток Пасце (тогда была пятница перед Пасхою), час же яко шестый. Час шестый,—это по нашему счету, двенадцатый, полуденный, так как на востоке счет часов дня начинался с нашего седьмаго, утром, а счет часов ночи с нашего седьмаго, вечером. В указании сего часа у еванг. Иоанна есть некоторая разница против сказаний прочих евангелистов. Прочие евангелисты повествуют, что от шестаго или около шестого часа уже была тьма но всей земле, так как Господь уже висел распятый на кресте (Мф. 27:45. Мк. 15:33. Лк. 23:44); по сказанию же еванг. Иоанна, в шестом часу еще происходит суд над Ним. Как согласить это разноречие? Вот как пишет об этом блаж. Феофилакт: «не сказал Иоанн: час был шестый, но как бы нерешительно и с неуверенностию: был час как бы шестый. Посему нисколько не должно быть важно для нас, что евангелисты, повидимому, несовершенно согласны друг с другом, если даже допустим это разногласие. Ибо смотри, не все ли они сказали, что И. Христос был распят? А что о часе говорят — один, что это был третий час, а другой—как бы шестой, то вредит ли это сколько нибудь истине?" Ениск. Михаил объясняет сказанное разноречие таким образом: «на востоке день, как к ночь, делятся вообще на 4-ре части, по три часа в каждой (Мф. 14:25 и др.); потому почти всюду в новом завете упоминается только о третьем, шестом и девятом часах (Мф. 20:3—5), и потому же так часто при указании на эти часы стоит оговорка как бы, около". Се царь ваш! Пилат крепко защищал Господа, но когда Синедрион стал угрожать ему жалобою на измену Кесарю, то решимость его освободить Господа была сокрушена, и он, в раздражении делает упрек Синедриону словами: Се царь ваш! Но народ в изступлении, возбужденный своими начальниками, закричал: смерть! смерть Ему! (возьми, возьми—распни Его)! «Не говорят да будет убит, замечает Зигабен, но да будет распят, дабы и самый род смерти показывал в Нем злодея". Пилат еще в большем раздражении, еще с большим упреком восклицает {говорит): Царя ии вашего распну? И вот тут евреи совсем отреклись от Богоправления, отдавшись язычникам: первосвященники (архиерее) от лица всего народа отвечали: нет у нас (не имамы) царя, кроме (токмо) Кесаря. И тогда Пилат осудил Господа на распятие—предал (иредаде) Его им— иудеям—на распятие (да распнется), и они взяли и повели (поемша ведоша) Его на распятие. По Евангелию Матфея (27 гл.), Пилат, осудив И. Христа, взял воды и умыл руки пред народом и сказал: не виновен я в крови Праведника сего, смотрите вы. И отвечая, весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших. У евреев при нахождении трупа убитаго человека, был обычай умывать руки в доказательство того, что умывающий неповинен в пролитии крови сего человека (Втор. 21:6). Пилат, решаясь осудить И. Христа, пользуется этим иудейским обычаем, чтобы снять с себя ответственность в смерти Его. Понятно, что это омовение рук не сделало Пилата безответным в смерти невинно осужденнаго им Господа, потому что он, как правитель и главный начальник в Иудее, должен был защитить и отпустить И. Христа, несмотря ни на что со стороны иудеев: но этого он не сделал. Он даже не принимал никакой меры к тому, чтобы успокоить народную ярость и злобу, хотя неоднократно объявлял, что не находит в И. Христе никакой вины. Следовательно, человекоугодие довело Пилата до поступка против Бога, совести и закона. «Бойся, христианин, человекоугодия, поучает при сем один из пастырей: оно часто побуждает и заставляет действовать против долга, против чести, против совести, нередко прямо—ко вреду другим». Ап. Павел прямо сказал: если бы я угождал людям, то не был бы рабом Христовым (Гал. 1:10). Кровь Его на нас и на детях наших, т. е. мы принимаем ответственность за смерть Христову на самих себя и не только на себя, но и на свое потомство. «Такова безразсудная ярость, такова злая страсть!» восклицает при этом св. Златоуст. Иудеи и были и.и казаны по этому заклятию за отвержение И. Христа. В 36-м году от времени распятия Христова они возмутились против римлян. Тогда римляне разрушили Иерусалим, сожгли храм и из иудеев многих посекли мечами, многих распяли на крестах, иные умерли от открывшагося в осажденном Иерусалиме голода и болезни, а оставшиеся в живых были разсеяны по всему свету.

Что был час шестой, когда жестокосердые распяли Его нашего ради спасения, это пример нам, чтоб с силою вооружились против всякого уныния и малодушия, пока умрет грех, по написанному, что Он крестом убил вражду.

Откуда эта противоречивость в Пилате? Откуда такое раздвоение воли в одном и том же человеке? Пока предстоял Пилат свету лица Христова — от всего сердца хотел он отпустить Праведника. Но когда обуяла его тьма иудейская, он согласился с делами тьмы. Это семя, павшее в терние. Пока над семенем сиял лик Христов, оно проросло и взошло. Но как только лишилось оно света — тотчас заглушил его мрак терния.

Пока Господь Иисус владычественно говорил Пилату о Царе Небесном:
"Ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше",
— Пилат чувствовал себя побеждаемым страхом пред Богом.
Но когда толпа иудеев крикнула Пилату:
Если отпустишь Его, ты не друг кесарю,
— Пилат был полностью сломлен страхом перед царем земным. И страх за плоть возобладал над страхом за душу, как и поныне это порою случается.

Пилат был учеником светской мудрости.
А светская мудрость не дает сил, но вселяет страх.
Светская мудрость поддерживает не душу, а тело.
Светская мудрость вселяет страх не за душу, а за плоть и за всё плотское.

Вот и в Пилате наблюдаем мы ясный и несчастный пример того, каких людей — минуя Бога и наперекор Христу — воспитывает светская мудрость.

Впрочем, слабохарактерная и шаткая душа Пилата — это показательный тип не только язычников, но и неутвержденных христиан. Некоторые христиане изо дня в день неощутимо, а подчас и бессознательно, то порываются освободить Христа от мрачного и преступного иудейского инстинкта в себе, то, опять, повинуясь этому инстинкту, равнодушно отправляют Его на распятие. Это, как правило, бывает в том случае, когда тот или иной христианин нарушит какую-либо Христову заповедь во имя исполнения некой своей телесной прихоти. То свет этой заповеди озарит сердце слабовольного христианина, то плотская тьма настолько над ним сгустится, что он полностью ей уступает.

Господи долготерпеливый, не отврати света лица Твоего от нас ни на мгновение ока — дабы не одолела нас тьма. Господи, помоги нам пребыть чадами света до конца. Тебе слава и похвала вовеки. Аминь.

пятница перед Пасхою. В оригинале: "тогда был день приготовления перед Пасхой". Это выражение часто считают относящимся ко дню приготовления к празднованию Пасхи (т.е. к четвергу). Если это так, то, согласно Евангелию от Иоанна, Иисус был распят в то самое время, когда приносились в жертву пасхальные агнцы (см. ком. к Ин. 13:1 - Ин. 17:26), однако это противоречит тому, что говорится в синоптических Евангелиях, где распятие Иисуса совершается в пятницу. Возможно, однако, что здесь имеется в виду день приготовления к субботе пасхальной недели - пятница (греч. слово "параскеве" - "день приготовления", обычно означает пятницу).

се, Царь ваш! До последнего момента Пилат именует Иисуса Царем Иудейским. Может быть, таким способом он пытался смягчить иудеев. Позднее он написал этот титул на кресте Иисуса (ст. Ин. 19:19), возможно, как оскорбление иудеям, чтобы отомстить им за то, что они вынудили его дать согласие на казнь.