1-ое послание ап. Иоанна, Глава 4, стих 12. Толкования стиха

(Рассуждение 7-е) Бога никто никогда не видел: Он невидим, Его нужно искать не оком, но сердцем. Но подобно тому как если бы мы захотели увидеть это солнце, мы стали бы очищать телесное око, которым можно увидеть свет, – так и желая увидеть Бога, будем очищать то око, которым можем увидеть Бога. Где же это око? Слушай Евангелие: Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят (Мф. 5:8). Но пусть никто не мыслит о Боге по хотению очей. Ибо тогда он представляет себе или некую огромную фигуру, или простирающуюся повсюду какую-то необозримую величину, наподобие этого света, который он видит телесными очами и продлевает, сколько возможно, в пространстве; а то воображает себе некоего почтенного вида старца. Не помышляй ни о чем таком. Есть о чем тебе помыслить, если ты хочешь помыслить о Боге: Бог есть любовь. Какой облик у любви? Какой у нее вид? Какой рост? Какие ноги? Какие руки? – Никто не может сказать. И однако есть у нее ноги, ибо они ведут в Церковь; есть у нее руки, ибо они подают бедному; есть у нее глаза: ими она распознает, кто в нужде: Блажен, – сказано, – кто помышляет о бедном и нищем (Пс. 40:2). Есть у нее уши, о них Господь говорит: Кто имеет уши слышать, да слышит (Лк. 8:8). Все это – не части тела, расположенные каждая в своем месте; у кого есть любовь, тот сразу все это видит разумом. Обитай в любви – и она будет обитать в тебе; пребывай в любви – и она пребудет в тебе. Ведь разве может кто-либо любить то, чего не видит? Но отчего тогда вы, слыша о любви, ободряетесь, одобряете, хвалите? Что я вам показал? Разве я показал вам какие-либо краски? Предложил вам золото или серебро? Выкопал драгоценные камни из спрятанных сокровищ? Что из этого показал я вашим очам? Разве изменился мой облик, пока я говорил? Я ношу плоть, я в том же обличье, в котором вышел к вам. И вы в том же обличье, в котором пришли. Но звучит хвала любви – и вы кричите от восторга. Конечно, вы ничего не видите. Но как любезна вам она, когда вы ее хвалите, так пусть любезно вам будет сохранять ее в сердце. Послушайте, братья, что говорю я: я призываю вас, насколько дает Господь, овладеть великим сокровищем. Если бы вам показали какой-либо сосуд чеканный, позолоченный, искусно сделанный, и он прельстил бы ваш взор и привлек бы к себе стремление вашего сердца, и по душе были бы вам и работа искусника, и вес серебра, и блеск металла – разве не сказал бы себе тогда каждый из вас: “Вот бы мне этот сосуд!” И напрасно было бы так говорить: это было бы не в вашей власти. Или, если бы кто-то все-таки захотел им овладеть, он стал бы думать, как украсть сосуд из чужого дома. Но когда перед вами восхваляется любовь – если угодно, берите, владейте ею. Не нужно ни у кого красть, не нужно думать, как ее купить, она дается даром. Примите ее, обнимите ее, ничего нет сладостней ее. И если так приятно о ней воспоминание, то как приятно обладание! Но если вы захотите соблюдать любовь, братья, прежде всего не думайте, что она может быть вялой и расслабленной, не думайте, что можно соблюсти любовь в мягкости, а точнее сказать – не мягкости, а попустительстве и небрежении. Не так соблюдают любовь. Не думай, что ты любишь своего раба, если не бьешь его, или что сына любишь, если не подвергаешь его взысканиям, или что любишь своего соседа, если не порицаешь его: это не любовь, а расслабленность. Пусть любовь твоя будет горячей к исправлению, к улучшению; и если нравы добры, то пусть они тебе будут приятны, а если злы, то улучшай и исправляй их. Люби в человеке не заблуждение, а человека, ибо человека создал Бог, а заблуждение создал сам человек. Люби то, что создал Бог, не люби того, что создал сам человек. Если любишь одно, разрушаешь другое; если дорожишь одним, исправляешь другое. Но если иногда приходится быть суровым, делай это из любви, во исправление. Вот почему любовь была ознаменована голубем, сошедшим на Господа. Именно под видом голубя пришел Святой Дух, Который призван был излить в нас любовь. Почему так? У голубя нет желчи, и однако он сражается за гнездо клювом и перьями, он бывает яростен, но без горечи. Так же поступает и отец: когда он наказывает сына, наказывает, чтобы научить. Как я говорил, обманщик, чтобы продать, ласкает с горечью; отец, чтобы исправить, наказывает без желчи. Такими будьте и вы по отношению ко всем. Смотрите, братья, на этот великий пример и великое правило: всякий имеет сыновей или хочет иметь сыновей, или, если решил вовсе не иметь детей по плоти, стремится иметь сынов духовных – и кто же не исправляет своего сына? Кто не получает взыскания от отца? А притом кажется, что он суров и яростен. Бывает любовь с яростью, бывает благожелательность с яростью, с яростью, но как-то без желчи, по образу голубя, а не ворона. Это все приводит мне на мысль сказать вам, что нарушители любви и учинили раскол: как они возненавидели саму любовь, так ненавидят и голубя. Но голубь обличает их: он сходит с небес, небеса отверзаются, и он упокоевается на главе Господа. Зачем? – Чтобы прозвучало: Вот Тот, Кто крестит (Ин. 1:33). Отойдите, разбойники, отойдите, расхитители Христова достояния. На вашем достоянии, где вы желаете господствовать, вы посмели установить надписание¹ Сильного. Но Он знает Свои надписания, Он отстоит Свое достояние. Он не упраздняет надписаний, но входит во владение. Так, у возвращающегося в Кафолическую Церковь не отнимается крещение – иначе было бы стерто надписание Императора². Но что происходит в Кафолической Церкви? Мы признаем надписание; владелец входит в законное владение, в то владение, куда разбойник входил без права.
*** (Рассуждение 8=е) Сладостно имя любви, но еще сладостнее сама она в осуществлении. Мы не можем говорить о ней всегда. У нас много дел, и разного рода обязанности разрывают нас между собой, так что языку нашему недосуг всегда говорить о любви, а ведь это было бы для него лучшим делом. Но хотя о ней невозможно все время говорить, возможно все время сохранять ее. Вот только что мы пропели Аллилуйя – разве мы поем все время? Едва ли малую частицу часа, даже не весь час пели мы Аллилуйя – и готовы перейти к другим делам. А как вы знаете, слово Аллилуйя означает “хвалите Бога”. Кто хвалит Бога языком, тот не всегда может это делать, кто хвалит Бога житием своим, тот всегда может. Дела милосердия, чувствования любви, святость благочестия, нетление чистоты, скромность трезвения – все это надо соблюдать всегда: когда мы в обществе и когда дома, когда на людях и когда в своей опочивальне, говорим ли, молчим ли, делаем ли что или свободны – всегда надо соблюдать это, потому что все эти добродетели, которые я назвал, внутри нас. Но кто может назвать их все? Они как войско полководца, который восседает внутри в твоем уме. Ибо как полководец делает, что ему заблагорассудится, при помощи своего войска, так Господь Иисус Христос, начинающий обитать в нашем внутреннем человеке, то есть в уме, посредством веры, располагает этими добродетелями как слугами. И посредством этих добродетелей, которые невозможно увидеть глазами (и однако когда их упоминают, их хвалят, a не хвалили бы их, если бы не любили, и не любили бы, если бы не видели; а раз не полюбили бы их, если бы не увидели, значит, они видны, но другому оку, то есть внутреннему взору сердца) – посредством этих невидимых добродетелей видимо приводятся в движение члены тела. Ноги отправляются в путь. Но куда? – Куда двинет их добрая воля, которая на службе у доброго полководца. Руки приступают к делам. Но к каким? – К каким повелит любовь, внушенная Святым Духом. Итак, члены тела, когда они движутся, видны, а Тот, Кто отдает повеления внутри, не виден. А Кто отдает повеления внутри – об этом знает, пожалуй, лишь Тот, Кто отдает повеления, и тот, кто их получает. В самом деле, братья, когда читалось Евангелие, вы слышали, если, конечно, предоставили не только телесный слух, но и сердечный, – что сказало оно? Не творите милостыни вашей пред людьми с тем, чтобы они видели вас (Мф. 6:1). Разве оно хотело сказать, чтобы все, что мы делаем доброго, мы прятали от глаз людских и боялись показаться? Если боишься зрителей, не будет у тебя подражателей – значит, показываться нужно. Но делать нужно не для того, чтобы показываться. Не в том должна быть цель твоей радости, не в том предел твоего веселья, чтобы ты считал, что получил весь плод твоего доброго дела, если тебя увидят и похвалят. Это ничего не значит. Пренебрегай собой, когда тебя хвалят, пусть похвала будет воздана Тому внутри тебя, Кто действует через тебя. Итак, то, что ты делаешь доброго, делай не себе в похвалу, а в похвалу Тому, Кто дает тебе возможность делать добро. От самого себя у тебя злые дела, от Бога – возможность творить добро. И напротив, посмотрите, сколь нелепо поступают извращенные люди. Что они делают доброго, то хотят приписать себе, а если поступают плохо, хотят винить Бога. Обрати это искажение и нелепость: поступай как бы вверх ногами (наоборот), что внизу, поставь наверх, а что сверху – вниз. Ты хочешь поставить Бога снизу, а себя сверху?– Так ты низвергнешься, а не возвысишься, ибо Он всегда наверху. Что же – от тебя хорошее, а от Бога плохое? – Нет, если хочешь сказать вернее, говори так: от меня плохое, от Него доброе, а что доброе у меня, от Него добро, потому что все, что я делаю от себя – плохо. Такое исповедание укрепляет сердце и сооружает основание любви. Ибо если мы должны прятать свои добрые дела, чтобы люди их не видели, то как же речение Господа, которое Он произнес в Нагорной проповеди? Там, где сказал Он это, там несколько ранее сказал: Да просветятся дела ваши пред людьми. И не остановился Он на этом, не здесь положил конец, но добавил: И да прославят они Отца вашего, Который на небесах (Мф. 5:16). А что говорит Апостол? Церквам Христовым в Иудее лично я не был известен, а только слышали они, что гнавший их некогда ныне благовествует веру, которую прежде истреблял, – и прославляли за меня Бога (Гал. 1:22–24). Посмотрите, как Павел не стал полагать цели в самовосхвалении из-за того, что так стал известен, но в восхвалении Бога. А что до него, то он сам признает себя разорителем Церкви, злобным гонителем и злодеем, не сами мы об этом догадываемся. Павлу угодно, чтобы мы называли его грехи и тем самым прославляли Того, Кто исцелил такую болезнь. Рука врача рассекла огромную рану и исцелила ее. Голос с неба простер гонителя и воздвиг проповедника, убил Савла и вызвал к жизни Павла. Ведь Савл был гонителем святого мужа, от того и имя было у него такое, когда он преследовал христиан; а потом из Савла стал Павлом. Что значит Павел (Paulus)? – Маленький. Итак, когда был Савл, был гордый, превознесенный, когда стал Павлом, стал смиренным, малым. Мы так и говорим: “Увидимся через малое время” (paulo post), то есть через небольшое время. Послушай, как он стал малым: Я наименьший из Апостолов (1 Кор. 15:9); мне, наименьшему из всех святых, – говорит он в другом месте (Еф. 3:8). Среди Апостолов он был как воскрылие одежды, но коснулась его Церковь язычников, как бы страждущая от кровотечения, и исцелилась (ср. Мф. 9:20–22). Итак, братья, я сказал вам, говорю, и если бы мог, никогда бы не умолчал об этом: пусть дела будут у вас то одни, то другие, в зависимости от времени, от часа, от дня. Разве всегда нужно говорить? разве всегда молчать? разве всегда подкреплять тело? разве всегда поститься? разве всегда подавать хлеб нуждающемуся? разве всегда одевать нагого? разве всегда посещать больных? разве всегда примирять ссорящихся? разве всегда погребать мертвых? Иногда нужно одно, иногда другое. Эти дела начинаются и завершаются. Но Тот, Кто повелевает делать эти дела, не может иметь начала или завершения. Да не престанет любовь внутри, а дела любви пусть совершаются в зависимости от времени. Как написано: Братская любовь да пребывает (Евр. 13:1). Однако возможно, что некоторых из вас волнует с тех пор, как мы начали толковать это Послание блаженного Иоанна, почему более всего он призывает только к братской любви. Кто любит брата, – говорит он, и еще: Нам дана заповедь, чтобы мы любили друг друга (1 Ин. 2:10; 1 Ин. 3:23). Он настойчиво упоминал братскую любовь, но любовь Божию, то есть ту, которой надо любить Бога, он упоминал не столь настойчиво, хотя и не совсем умолчал о ней. Но о любви к врагу он умолчал вовсе, кажется, по всему Посланию. В то время как он столь рьяно проповедует нам любовь и призывает к ней, он не говорит нам, чтобы мы любили врагов, но говорит, чтобы мы любили братьев. А ведь только что, когда читалось Евангелие, мы слышали: Если вы любите любящих вас, какая вам за это будет награда? Не так же ли поступают и мытари? (Мф. 5:46).Так почему же апостол Иоанн так призывает нас к братской любви для достижения совершенства, а Господь говорит, что недостаточно нам того, если мы любим братьев, но любовь эту мы должны простереть до того, чтобы она достигла и врагов? Кто доходит до врагов, тот не минует и братьев. Словно огонь, любовь сперва непременно переходит на ближайшее, а потом уже распространяется на более отдаленное. Брат тебе ближе, чем любой другой человек. И опять же, тот, кого ты не знаешь, но кто не враждует с тобой, тот больший тебе товарищ, чем недруг, который враждует с тобой. Распространи любовь свою на ближних и не называй это распространением. Можно сказать, ты самого себя любишь, когда любишь тех, кто тебе близок. Распространи любовь свою на незнакомых, которые не сделали тебе никакого зла. Превзойди и этих, приди к тому, чтобы любить врагов. Именно это велит Господь. Почему же Иоанн умолчал о любви к врагу? Всякая любовь, даже та, что называется плотской, которую обычно называть не любовью, а любовной страстью (название “любовь” обычно применяется к более возвышенным вещам и подразумевает более возвышенные вещи), и все же – всякая любовь, дражайшие братья, включает в себя доброжелательность к тому, кто является предметом любви. Ибо мы должны людей ценить не так, и не можем ценить их так (можно сказать и “любить”: этим словом воспользовался и Господь, когда говорил: Петр, любишь ли ты Меня?), – не так должны мы любить людей, как иногда мы слышим от чревоугодников: “Люблю дроздов”. Как именно? – спросишь ты. Он любит так, что убивает и поглощает. Он говорит, что любит их, а любит он их для того, чтобы их не было, любит для того, чтобы погубить. И все, что мы любим съестного, любим для того, чтобы потребить и восстановить свои силы. Разве так нужно любить людей, чтобы их потребить? – Нет, есть некая дружественность с доброжелательством, которая заставляет нас иногда отдавать что-то тем, кого мы любим. А что если нечего отдать? – Для того, кто любит, довольно одного доброжелательства. Не должны мы желать, чтобы были несчастные для наших дел милосердия. Ты даешь хлеб голодному, но лучше бы никто не голодал, и тебе не приходилось бы давать никому. Ты одеваешь нагого, но лучше бы все были одеты, и не было бы в том нужды. Ты погребаешь мертвого – о если бы настала когда-нибудь такая жизнь, где никто не умирает! Ты примиряешь тяжущихся – о если бы настал наконец оный вечный мир Иерусалима, где никто не ссорится. Ибо все эти благодеяния вызваны нуждой. Убрать несчастных – и прекратятся дела милосердия. Дела милосердия прекратятся, но угаснет ли жар любви? Подлиннее твоя любовь к счастливому человеку, которому тебе нечего дать; эта любовь будет чище и намного искреннее. Ведь если ты подашь несчастному, может статься, что ты хочешь превознестись перед ним и хочешь подчинить себе того, кто стал причиной твоего благодеяния. Он попал в нужду, ты оделил его; из-за того, что ты дал, ты кажешься как бы большим, чем тот, кому ты дал. А ты пожелай, чтобы он был равным тебе и чтобы вы оба были под Одним, Которому никто ничего не может дать. Ибо в этом-то горделивая душа превзошла меру и стала некоторым образом алчной, потому что корень всех зол алчность (1 Тим. 6:10). А еще сказано: Начало всякого греха гордыня (Сир. 10:13). И иногда мы задаемся вопросом, как согласуются эти два высказывания: Корень всех зол алчность и Начало всякого греха гордыня. Если начало всякого греха гордыня, то и корень всех зол гордыня. Но конечно, корень всех зол – алчность; мы обнаруживаем алчность и в гордыне: человек стремится перейти свою меру. Что значит быть алчным? – Выходить за пределы достаточного. Адам пал из-за гордыни: начало всякого греха, сказано, гордыня. Но может быть, из-за алчности? Кто более алчен, чем тот, кому Бога не было довольно? Вот, братья, мы прочли, как человек был сотворен по образу и подобию Бога – и что сказал о нем Бог? И да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над зверями, и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле (Быт. 1:26). Разве сказал Он: “Да обладает властью над людьми?”. Сказал: “Да обладает властью”, дал власть по естеству. Над кем пусть обладает властью?– “Над рыбами морскими, и над птицами небеснымии над зверями, и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле”. Почему у человека власть над ними по естеству? – Потому что человек имеет власть оттого, что он создан по образу Бога. А в чем человек был создан по образу Бога? – В разумении, в уме, во внутреннем человеке, в том, что разумеет истину, различает правду и неправду, знает, Кем он создан, может уразуметь своего Творца, хвалить своего Творца. Такое разумение у того, кто имеет благоразумие. Поэтому так как многие стерли в себе образ Бога злыми похотениями и как бы угасили само пламя разумения дурными нравами, взывает к ним Писание: Не будьте как конь, как лошак несмысленный (Пс. 31:9). Это как если бы было сказано: Я поставил тебя выше коня и лошака, Я создал тебя по образу Моему, Я дал тебе власть над ними. Почему? – Потому что у зверей нет разумной души, ты же разумной душой постигаешь истину, разумеешь то, что превыше тебя; подчинись тому, что превыше тебя, и будут ниже тебя те, над которыми ты поставлен. Но так как во грехе человек оставил Того, под Кем должен был быть, он подчинен тем, над кем быть был должен. Поймите, что я говорю: есть Бог, человек, скоты. Скажем так: над тобою Бог, под тобою скоты. Признай Того, Кто над тобой, чтобы тебя признали те, кто под тобой. Потому и когда Даниил признал Бога над собою, признали его над собою львы (Дан. 6:21–24). Если же ты не признаешь Того, Кто над тобою, ты пренебрегаешь высшим и попадаешь во власть низшего. Чем была поэтому укрощена гордыня египтян? – Жабами и мухами (Исх. 8:2–14, 16–29). Бог мог наслать и львов, но львами надо устрашать кого-то великого. Насколько они были горделивы, настолько более презренными и никчемными созданиями сломлена была их жестоковыйность. Но Даниила львы признали, потому что он подчинился Богу. А что же мученики, которые сражались со зверьми и были растерзаны укусами зверей – разве они не подчинялись Богу? Или, может быть, три мужа были рабами Божиими и не были рабами Божиими Маккавеи? Признал огонь рабами Божиими трех мужей, которых не попалил и у которых даже одежду не повредил (Дан. 3:50) – и не признал Маккавеев (2 Мак. 7:1–42)? Признал он Маккавеев, признал и их. Но нужен был некий бич испытания, с позволения Господа, Который сказал в Писании: Бьет же всякого сына, которого принимает (Евр. 12:6). Думаете, братья, железо пронзило бы чрево Господне, если бы Сам Он не позволил, и висел бы на древе, если бы Сам не восхотел? Разве не признало Его собственное творение? Или, может быть, Он преподал верным Своим пример терпения? Некоторых Господь избавил видимо, некоторых не избавил видимо, однако всех избавил духовно, духовно никого Он не оставил. По видимости кажется, что Он некоторых оставил, а некоторых, как кажется, избавил. Для того Он избавил некоторых, чтобы ты не подумал, что Он не может избавить. Он засвидетельствовал, что может это сделать, чтобы там, где Он этого не делает, ты разумел сокровенную Его волю, а не подозревал затруднение. Но знайте, братья: когда мы избежим все эти сети смертности, когда пройдут времена искушения, когда истечет поток века сего и мы вновь обретем ту первую одежду, то бессмертие, которое утратили, согрешив, когда тленное сие облечется в нетление, то есть плоть эта облечется в нетление, и смертное это облечется в бессмертие, тогда уже совершенных сынов Божиих, которых не нужно будет испытывать или бичевать, признает все творение: все подчинится нам, если мы здесь подчинимся Богу. Итак, христианин должен жить так, чтобы не похваляться, возвышаясь над другими людьми. Бог дал тебе быть выше зверей, то есть быть лучше зверей. Это у тебя от природы, ты всегда будешь лучше, чем зверь. Если ты хочешь быть лучше, чем другой человек, ты будешь завидовать ему, когда увидишь, что он равен тебе. Ты должен желать, чтобы все люди были равны тебе, и если ты превосходишь кого-либо мудростью, ты должен стремиться к тому, чтобы и он был мудр. Пока он остается непонятливым, он учится у тебя; пока он еще не научен, он нуждается в тебе, и ты оказываешься учителем, а он ученик: поэтому ты выше, так как ты учитель, а он ниже, так как он ученик. Если ты не стремишься сделать его равным, значит, ты хочешь, чтобы он оставался учеником. А раз ты хочешь, чтобы он всегда оставался учеником, значит ты будешь ему завистливым учителем. Но если ты будешь завистливым учителем, то как же ты сможешь быть учителем? Пожалуйста, не учи никого своей зависти. Послушай, как Апостол говорит из глубины благоутробия любви: Ибо желаю, чтобы все люди были, как и я (1 Кор. 7:7). Как мог он хотеть, чтобы все были равны? – Потому он и был выше всех, что по любви своей хотел, чтобы все были равны. Итак, человек превзошел меру, он захотел быть слишком алчным и стать выше людей, хотя был создан выше скотов – а это и есть гордыня. И посмотрите, какие дела вершит гордыня; вложите в сердце свое, сколь похожи ее дела на дела любви и как будто бы даже равны им. Питает голодного любовь, питает и гордыня; любовь питает ради восхваления Бога, гордость – ради восхваления ее самой. Одевает нагого любовь, одевает и гордыня; постится любовь, постится и гордыня, погребает мертвых любовь, погребает и гордыня. Все добрые дела, которые хочет творить любовь и творит, поворачивает в противоположную сторону гордыня и гонит их, как своих коней. Но любовь глубже, она отнимает свое место у гордыни, которая не сама превратно погоняет, но превратно погоняема. Увы человеку, чей колесничий – гордыня, он неизбежно рухнет в пропасть. Но кто умеет распознать, что это не гордость совершает добрые дела? Кто может это увидеть? По чему это можно понять? Мы видим дела: питает милосердие, питает и гордыня; принимает странника милосердие, принимает и гордыня; заступается за бедного милосердие, заступается и гордыня. Что это значит? – Значит, по делам отличить не можем. Осмелюсь высказать нечто; впрочем не я говорю, а Павел: умирает любовь, то есть человек, имеющий любовь, исповедует имя Христово, принимает мученичество – но и гордость исповедует имя Христово и даже принимает мученичество. Один имеет любовь, другой не имеет любви. Но тот, у кого нет любви, услышит от Апостола: И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы (1 Кор. 13:3). Итак, божественное Писание призывает нас вернуться внутрь от показа внешней видимости, и от этой поверхности, которая выставляется перед людьми, оно зовет нас вернуться внутрь. Вернись к своей совести и спроси ее. Не смотри на то, что цветет на поверхности, но какой корень в земле. Укоренилась в тебе страсть (cupiditas)? – Тогда может быть видимость добрых дел, однако дела не могут быть добрыми. Укоренилась любовь? – Будь спокоен, от нее не произрастет ничего плохого. Горделивый может ласкать, любовь может быть суровой. Один будет одевать, другой наносить удары. Но тот одевает, чтобы понравиться людям, а тот бьет, чтобы наказанием исправить. Больше пользы приносит удар любви, чем милостыня гордыни. Поэтому вернитесь внутрь, братья, и во всем, что вы делаете, обратитесь к свидетельству Бога. Посмотрите, коль скоро и Он видит, с каким внутренним расположением вы действуете. Если сердце ваше не обличает вас, что вы действуете напоказ, это хорошо, будьте спокойны. Но когда вы делаете добро, не бойтесь, что другие вас увидят. Бойся делать ради того, чтобы тебя хвалили, а другой пусть видит и восхваляет Бога. Ведь если ты скроешься от глаз человеческих, ты скроешься от подражания других людей и отнимешь похвалу у Бога. Двоим ты подаешь милостыню, двое алчут: один хлеба, другой правды. Между этих двух голодных (так как сказано: Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся (Мф. 5:6)) ты поставлен доброделателем. Если тобой движет любовь, она жалеет обоих и желает помочь обоим. Один из них нуждается в пище, другой ищет пример для подражания. Одного ты питаешь, другому покажи себя примером – и ты дал милостыню обоим: первого ты побудишь благодарить за прекращенный голод, второго – подражать предложенному примеру. Итак, жалейте как милосердные, потому что, любя врагов, вы любите в них братьев. Не думайте, что Иоанн ничего не заповедал о любви к врагам, коль скоро он не умолчал о любви братской. Вы любите братьев. Как, спросишь ты, мы любим братьев? – Спрошу тебя, как ты любишь врага. Для чего ты любишь врага? Чтобы он был здоров в этой жизни? а если ему от этого нет проку? Чтобы он был богат? а что если эти богатства ослепят его? Чтобы он женился? а если это отравит ему жизнь? Чтобы у него были сыновья? а если они будут плохими? Значит, ненадежно все, что ты можешь желать твоему врагу от любви к нему, – все это ненадежно. Пожелай ему, чтобы он получил вместе с тобой вечную жизнь, пожелай, чтобы он стал твоим братом. А если, любя врага, ты желаешь, чтобы он стал тебе братом, значит, любя его, ты любишь брата. Ибо ты любишь в нем не то, что есть, а то, что ты хочешь видеть. Если не ошибаюсь, я когда-то уже говорил вам об этом, возлюбленные. Возьмем кусок дуба. Увидел умелый плотник необработанный еще кусок дерева, срубленный в лесу, приглянулся он ему, захотел он что-нибудь из него сработать. Не для того приглянулось ему это дерево, чтобы так оно и осталось. Он увидел в творческом замысле, чем оно будет, а не полюбил то, что есть. И любит он то, чем будет это дерево, а не то, чем оно является. Так и Бог возлюбил нас грешных. Мы говорим, что Бог возлюбил грешников, ибо Он сказал: Не здоровые имеют нужду во враче, но больные (Мф. 9:12). Для того ли Он полюбил грешников, чтобы мы всегда оставались грешниками? Он, словно мастер, увидел дерево из леса и помыслил об изделии, которое может из него сработать, а не о лесном дереве. Так и ты смотришь на врага твоего, как он нападает на тебя, неистовствует, уязвляет словами, дышит оскорблениями, преследует ненавистью – и понимаешь, что в этом он человек. Ты видишь, что все это зловредное делает человек, но видишь в нем и то, что он создан Богом. Но в том, что он человек, его создал Бог³. А что он тебя ненавидит, это уже его дело, что завидует он, это его дело. Что же ты говоришь тогда в уме своем? “Боже, милостив будь к нему, оставь ему грехи, всели в него страх, измени его”. Ты любишь в нем не то, что он есть, а то, чем ты желаешь ему стать. Значит, любя врага, ты любишь в нем брата. А посему совершенная любовь есть любовь к врагам, и эта совершенная любовь заключена в братскую любовь. И пусть никто не говорит, что апостол Иоанн преподал нам нечто меньшее, а Господь Христос преподал большее: Иоанн учил нас, чтобы мы любили братьев, Христос нас учил, чтобы мы любили даже и врагов (Мф. 5:44; Лк. 6:27–28, 32–36). Пойми, почему Господь учил тебя любить врагов. Разве с тем, чтобы они всегда оставались врагами? Если Он учил тебя любить с тем, чтобы они оставались врагами, ты их ненавидишь, а не любишь. Посмотри, как Сам Он возлюбил, то есть как Он, не желая, чтобы они оставались гонителями, сказал: Отче! прости им, ибо не знают, что делают (Лк. 23:34). Он хотел, чтобы переменились те, кого Он просил простить. Кому Он желал перемениться, тех из врагов удостоил сделаться братьями и действительно сделал их таковыми. Он был распят, погребен, воскрес, взошел на небо, послал ученикам Святого Духа, те стали проповедовать имя Его, во имя распятого и убитого стали творить чудеса; увидели это убийцы Господа – и те, кто в неистовстве пролил кровь Его, теперь с верою пили ее. Вот что вышло мне сказать вам, братья, пусть и длинновато, но так как надо было особенно сильно призвать вас к любви, нужно было восхвалять ее именно так. Если в вас нет никакой любви – я ничего не сказал. Но если есть она в вас, то мы как бы подбавили масла в огонь; а в ком ее не было, в том ее, может быть, зажгли наши слова. В одних возросло то, что было, в других начало быть то, чего не было. И это все мы сказали для того, чтобы вы не ленились любить врагов. Неистовствует человек против тебя? – Он неистовствует, ты молись, он ненавидит, ты милосердствуй. Тебя ненавидит лихорадка его души; будет он здоров – и возблагодарит тебя. Как врачи любят больных? Разве они любят их именно как больных? Если они любят их как больных, то желают, чтобы они вечно болели. Они любят больных с тем, чтобы те не оставались больными, но из больных стали здоровыми. А сколько они иногда терпят от одержимых! Какие оскорбительные слова! А часто и побои. Но врач преследует болезнь и прощает человеку – и что сказать мне, братья? Любит ли он своего врага? – Нет: он ненавидит врага своего – болезнь, ее он ненавидит; любит человека, от которого терпит побои, а недуг ненавидит. Ибо кто его бьет? – Болезнь, недуг, лихорадка. Он изгоняет то, что враждует с ним, чтобы остался тот, кто будет ему признателен. Так и ты: если враг твой ненавидит тебя, и ненавидит неправедно, знай, что в нем господствует мирское похотение (cupiditas saeculi), поэтому он тебя и ненавидит. Если ты тоже ненавидишь его, то и ты воздаешь злом за зло. А к чему ведет воздаяние злом за зло? Оплакивал я одного больного, который ненавидел тебя, а теперь оплакиваю двух, если и ты поддался ненависти. Но допустим, он гонится за твоим имуществом, что-то отнимает у тебя из того, что у тебя есть на земле – ты ненавидишь его за то, что он на земле чинит тебе утеснения. Не терпи утеснений – переселись на небо горе, сердце твое будет там, где ширь, и никаких утеснений не будешь ты терпеть в надежде вечной жизни. Посмотри, что он у тебя отнимает; да и этого он бы не отнял у тебя, если бы ему не позволил Тот, Кто “бьет всякого сына, которого принимает”. Этот твой враг – он как Божий врачебный нож, который должен тебя исцелить. Если Бог знает, что тебе полезно, чтобы он тебя ограбил, Бог позволяет ему наносить тебе удары. Бог лечит тебя через этого человека, а ты желай исцеления ему. Бога никто никогда не видел. Смотрите, возлюбленнейшие: Если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает, и любовь Его совершенна есть в нас. Начни любить – и ты вступишь на путь совершенствования. Начал ты уже любить? Начал обитать в тебе Бог; люби Того, Кто начал обитать в тебе, чтобы, обитая в тебе все совершеннее, Он делал тебя совершенным. Иной перевод. Не то же ли делают и мытари (Мф. 5:46)? Итак, почему апостол Иоанн так усиленно ради нашего совершенствования учит нас некоей братской любви, а Господь говорит, что нам недостаточно любить братьев (Ср. Мф. 5:43-48), но следует распространить эту любовь и на врагов? Тот, чья любовь достигает и врагов, не обходит вниманием братьев. Необходимо, чтобы она, как огонь, сперва объяла то, что ближе, а затем таким образом распространялась на то, что удалено.

Вот что совершит с нами любовь, говорит он. В нас будет обитать Бог, Которого никто никогда не видел.

Любовь к ближнему, которого видим, вводит нас в общение с Богом, Которого не видим. Это общение с Богом, столь живое и тесное, что Бог пребывает в нас, как в храме Своем, достигается, если мы любим друг друга, любим тех, которые соединены с нами братскими узами, как чада Божьи. Любовь друг к другу сродняет нас с Богом потому, что Он Сам есть Любовь, существо любвеобильное. Любовь Его простирается на всех людей, даже на не ведущих Его, не чтущих Его, но в полной мере она являет себя в тех, которые не только чтут и любят Его, но по любви к Нему любят и ближних: любы Его совершенна есть в нас, если мы полны любви друг к другу.

Так как Бог невидим, никто Его никогда чувствами не видел, потому что не может видеть бестелесное телесный взгляд. Но поскольку некоторые еретики разделяют Божественность, говоря, что Ветхий Завет показывает Бога видимым, на том основании, что некоторые сообщают, что видели Его, Новый же - невидимым, вследствие устных высказываний и из-за того, что в Евангелии написано: Бога никто никогда не видел, - то должно исследовать, какую, согласно их мнению, Бог должен иметь субстанцию, чтобы быть видимым. И если ум их не расстроен, они назовут Его телом, так как никакая иная субстанция чувственно невидима, кроме телесной. И когда бы они с этим согласились, то сообразили бы, какую бессмыслицу, полную нечестия, воспроизводят. Ведь Бог тогда окажется и нетленным и делимым, и неодушевленным и одушевленным. Все это будет неожиданным и непоследовательным, так как неодушевленное не познает, потому что и не чувствует.

Как велика обязанность любить ближних, и как благотворна и спасительна истинная любовь к ближним, это показывает Апостол в предложенных словах. Как бы так говорит: «Бог обитает во свете неприступном; Бога, в Его беспредельном и непостижимом существе, никто никогда не видал. Потому не можем мы показывать любовь свою к Богу, непосредственно созерцая лице Его. Но человек носит образ Божий, и если мы, по заповеди Божией, любим друг друга: то Бог, по беспредельной благости Своей, нашу любовь к человекам приемлет как любовь к Нему Самому, и соединяется с нами или пребывает в нас, и наша любовь к Богу становится истинною, совершенною любовью, какой требует от нас Бог, по данной от Него заповеди, – чтобы любящий Бога любил и брата своего (1 Ин. 4:21).

Бога никтоже виде нигдеже. Мысль, по-видимому, отрывочная, но она имеет прямое отношение к тому, что Апостол сказал выше о любви к Богу и Богопознании. Любовь человека к Богу не должна быть только выражением его благодарности Богу за любовь, которую Он являет к людям. Она должна быть лучшим средством приближения к Богу и познания Его. Чтобы лучше познать предмет, нужно приблизиться к нему, видеть его; Бога же нельзя видеть, и никто никогда Его не мог видеть и познать, как мы видим и познаём другие ограниченные предметы. Только любовь может приблизить нас к Богу так, что через неё мы можем осязать и ощущать Его (Деян. 17:27), только через любовь Бог делается видимым и доступным человеку. Видимым Он сделался, во-первых, потому, что по любви к людям послал на Землю Своего Единороднаго Сына, Который исповедал Его (Ин. 1:18); видимым, далее, Он становится нам, когда мы любим друг друга и привлекаем к себе любовь Божию, потому что в ближних мы любим образ Божий и, усовершаясь в любви, более и более уподобляемся Богу. Взятое безотносительно, это выражение показывает непостижимость существа Божия и недоступность лицезрения Его не только для человека, но и для ангелов. И потому все Боговидения, о которых говорится в Ветхом и Новом Заветах, нужно понимать как чувственныя, как видения следа славы Божией, а не самого Лица Его (Сравните Исх. 33:23).

Любовь вводит Бога в душу, и она всегда живет Им и, таким образом, видит Бога, Который иначе невидим. Бог из-за любви вочеловечился, воплотился, стал Человеком. Так же и человек: через любовь он “обожается”, обоготворяется, делается богом по благодати. Невидимый Бог через любовь становится воплощенным, видимым. Любовь переносит любящего в любимого, воплощает одного в другом. Их жизни становятся одной, их души - одной, их сердца - одним. Они чувствуют себя одним, хотя есть и остаются двумя раздельными личностями. Это действует для всех членов Церкви. Взаимной любовью принадлежащие Церкви воплощаются один в другом, один во всех и все в одном; живут один в другом, один во всех и все в одном. Так же, подобным образом, и мыслят, и чувствуют, и действуют все вместе, и вообще подвизаются со всеми святыми (Еф. 3:18). Это то, что написано в Деяниях Апостолов: У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее (Деян. 4:32). Живя любовью Христовой, человек вводит Бога в душу свою, живет Им, мыслит Им, чувствует Им, действует Им. Одним словом, Бог в нем пребывает, поскольку Бог есть в нем самая непосредственная жизнь, самая непосредственная реальность, самый очевидный опыт, самое живое знание. И когда Бог пребывает в человеке, тогда и любовь его совершенствуется. Ведь от Бога постепенно изливается на человеческую душу Божественная любовь, возрастая в каждом совершенстве, посредством остальных святых добродетелей, до тех пор, пока не исполнится любовью вся человеческая сущность, которая не знает границ любви, поскольку Божественная любовь безгранична, поскольку Бог есть любовь. Бог посредством любви живет в человеческой душе, поэтому она и совершенна.

πώποτε в любое время, когда бы ни. τεθέαται perf. ind. med. (dep.) от θεάομαι видеть, замечать (см. 1:1). Имеется в виду постоянное созерцание, которое соответствует вечному общению (Westcott). άγαπώμεν praes. conj. act. от άγαπάω любить. Conj. с έάν используется в cond. 3 типа, которое рассматривает условие как возможное, μένει praes. ind. act. от μένω пребывать, τετελειωμένη perf. pass. part, от τελειόω завершать, достигать цели, совершать (см. 2:5).

В откровенном Писании Первое послание Иоанново утверждает: «Бога никтоже нигдеже виде» (1 Ин. 4:12). А апостол Павел говорит: Бог «един имеяй бессмертие, и во свете живый неприступнем, Егоже никтоже видел есть от человек, ниже видети может» (1 Тим. 6:16). Нужно понять, что апофатический путь восточного богословия не есть заимствование у философов. Бог христиан более трансцендентен, нежели Бог философов. У Плотина Единый, Абсолют, который невозможно назвать, все же в известном смысле продолжает человеческий интеллект и, в конечном счете, мир. Вселенная представляется как проявление, как известная деградация абсолюта, хотя и безо всякого катастрофического процесса; вспомним отвращение Плотина к гностикам. Но для него космогония совпадает с теогонией. Для христиан же, напротив, между Богом живым, Святой Троицей, и тварным миром, как в мысленном отношении, так и в чувственном, разрыв радикальный и полный. Отцы Церкви использовали философскую технику отрицания, чтобы проповедовать абсолютную запредельность Бога живого: апофатизм православного богословия – не технический прием погружения в себя, в некий абсолют более или менее «со-природный» духу; он – поклонение Богу живому, совершенно непостижимому, непознаваемому, не поддающемуся объективизации потому, что Он – Бог личный, потому, что Он – свободная полнота личного бытия. Апофаза есть включение в человеческий язык, в язык богословия, таинства веры. Потому что этот непознаваемый Бог открывает Себя, потому что в Своем свободном личном бытии Он превосходит самую Свою сущность, Он может дать возможность реально к Себе приобщиться. «Бога никтоже виде нигдеже: Единородный Сын, сый в лоне Отчи, Той исповеда». Это таинство веры, как личная встреча и онтологическая причастность, и есть единственное основание богословского языка, языка, который через апофазу открывается безмолвию обожения.

Бога никто никогда не видел (ср. Ин. 1:18 и прим.), по Его существу и внутренним совершенствам, ибо существо Его невидимо (ср. 1 Тим. 6:16). Если мы любим и проч.: смысл речи в связи таков: Бога никогда никто не видел, ибо Он обитает в неприступном для всех свете; потому мы не можем являть свою любовь к Нему, непосредственно созерцая лицо Его. Но человек носит в себе образ Божий, и если мы по заповеди Его любим друг друга, то Он нашу любовь друг к другу приемлет как любовь к Нему Самому и пребывает в нас и соединяется с нами, и любовь Его к нам и наша к Нему становится истинною и совершенною (1 Ин. 2:5), такою, как Он Сам требует от нас в отношении к Нему, к ближним и к себе (Ин. 14:21, 23).

Но после этого Апостол как будто совершенно неожиданно для читателя и без всякой связи с предыдущим продолжает: Θεὸν οὐδεὶς πώποτε τεθέαται· ἐὰν ἀγαπῶμεν ἀλλὴλους, ὁ Θεὸς ἑν ἡμῖν μένει, καὶ ἡ ἀγάπη αὐτοῦ τετελειωμένη ἐστὶν ἐν ἡμῖν. Ἐὰν ἀγαπῶμεν ἀλλὴλους совершенно ясно воспринимает конец 11 стиха: ὀφείλομεν ἀλλὴλους ἀγαπᾷν и, следовательно, во второй половине 12 стиха несомненно выступает связь с предыдущим. Не менее ясна связь второй половины 12 стиха и с 13 стихом: ὁ Θεὸς ἐν ἡμῖν μένει воспринимается и изъясняется в ἐν αὐτῷ μένομεν καὶ αὐτὸς ἐν ἡμῖν. Таким образом, вопрос сводится к тому, что означают начальные слова 12 ст. и какой смысл их в связи речи? Всеми признается, что они стоят в ближайшем отношении к понятию ἀγαπᾷν ἀλλήλους. Но этим, кажется, и оканчивается согласие экзегетов, – в дальнейшем каждый остается при особом мнении. Как и в других случаях, мы не станем перечислять различных решений этого вопроса и остановимся только на одном обычном изъяснении, что невидимого Бога мы не можем любить непосредственно, но только чрез посредство любви к братьям. Такое изъяснение противоречит воззрениям Апостола Иоанна, а также и связи речи, и не находит для себя никакой поддержки в IV, 20, который обыкновенно привлекают на помощь. Что мы можем и должны любить Бога, хотя Он невидим, это ясно само собою, и в Св. Писании нельзя указать и следа той мысли, что Бога мы можем любить только в братьях. 20 стих не только не подтверждает указанного толкования, но даже основан на совершенно противоположном. Любовь к Богу предполагается у христиан, как несомненный факт, и Апостол опровергает то ложное воззрение, что можно любить Бога и в то же время ненавидеть своего брата: в ком есть любовь к Богу, тот необходимо должен любить брата, ибо совершенно невозможно, чтобы ниспавший до нелюбви к брату мог оказаться способным к возвышенной любви к невидимому Богу. С точки зрения правильного нравственного развития и особенностей человеческой природы это совершенно немыслимо. Следовательно, в 20 ст. совершенно нет речи о возможности или невозможности для человека любить невидимого Бога; вместе с этим исчезает даже кажущееся основание для противоположения невидимого Бога и видимых братьев – Θεὸν οὐδεὶς πώποτε τεθέαται и ἐὰν ἀγαπῶμεν ἀλλήλους. Правильнее устанавливать противоположность между Θεὸν οὐδεὶς πώποτε τεθέαται и ὁ Θεὸς ἐνἡμῖν μένει и изъяснять в том смысле, что 12 стих указывает высочайший плод исполнения нравственного обязательства ко взаимной любви, вытекающего из понятия об истинной любви, ее сущности и источнике. Хотя Бога никто никогда не видит и видимое общение с Ним невозможно, однако, несмотря на это, мы можем иметь самое тесное общение с Ним: Он пребывает в нас, и мы в Нем (ср. 18 ст.). Но это общение имеет место только тогда, когда наша деятельность, наши отношения к ближним всецело проникнуты любовью, составляющею существо Божие. Уяснивши связь общей мысли стиха с предыдущим, обратимся теперь к подробностям. Начало и конец богословия Апостола Иоанна есть общение с Богом, и Апостол всюду оттеняет его; о богообщении он говорит и в разбираемом стихе, именно поэтому он с особенною выразительностью ставит дополнение Θεόν в начале предложения. При этом обращает на себя внимание то обстоятельство, что Θεόν стоит без члена, тогда как далее стоит – ὁ Θεός. Различие между ними заключается в том, что без члена Θεός употребляется тогда, когда говорится о Боге, как Он есть, о Боге Самом в Себе (Ин. 1:18); а с членом, – когда мыслится о Нем в Его отношении к нам, как Он представляется в нашем сознании738. Первое представляет объективную, а второе – субъективную идею Бога. Бога Самого в Себе, в Его существе, никто никогда не видел – οὐδεὶς πώποτε τεθέαται. Как по ходу речи, так и по общему употреблению у Апостола, глагол τεθέαται должен удержать свое собственное значение – внимательно рассматривать что-либо чувственными глазами с намерением проникнуть в его сущность, постигнуть, его внутреннее значение. Понимание τεθέαται в смысле духовного созерцания, духовного уразумения, противоречит воззрению Апостола Иоанна на возможность познания Бога и требовало бы пояснений, в роде: «собственно естественными силами», «как Он есть», «непосредственно и по Его бесконечному существу и т. п. Πώποτετεθέαται указывает на опыты прошедшего времени. «Апостол как бы призывает весь сонм святых: как ни тесно было их общение с Богом, однако никто из них не видел Бога».739 Ноperf. выдвигает еще ту сторону, что и в настоящем никто не достигает познания Бога таким путем; при условиях настоящего бытия, оно совершенно невозможно (cp. 1 Тим. 6:16). Однако в будущем мы «узрим Его, якоже есть» (III, 2; Mф. 5:8). Если же мы любим друг друга, то невидимый Бог не только близок к нам, но и в нас пребывает, становится душой нашей жизни: ἐὰν ἀγαπῶμεν ἁλλήλους, ὁ Θεὸς ἐν ἡμῖν μένει. Как и в других местах, так и здесь, любовь является не условием или причиною пребывания в нас Бога и не сопровождает только пребывания в нас Бога, как нечто независимое, а вытекает из последнего и потому служит верным знаком пребывания в нас Бога. Апостол ставит ἐν ἡμῖν пред μένει, чтобы тем сильнее оттенить общение Бога именно с нами. Что таково именно отношение между любовью к ближним и пребыванием в нас Бога, доказывают и следующие слова стиха. К общему положению, что Бог в нас пребывает, Апостол, сообразно с сказанным доселе о существе Бога, прибавляет, в чем ближайшим образом состоит это пребывание Бога в нас: καὶ ἡ ἀγάπη αὐτοῦ τετελειωμένη ἐστὶν ἐν ἡμῖν. Как и в II, 5, толкователи спорят о том, как понимать ἡ ἀγάπη αὐτοῦ, – «Его любовь к нам», «наша любовь к нему», и даже «взаимное отношение любви между Богом и нами». Но в целом отделе нет и речи о нашей любви к Богу; поэтому αὐτοῦ genitiv. не objectiv., но subjectif. – любовь Божия без ближайшего определения ее объекта: любовь, которую имеет Бог, которая отвечает Его природе и которую Он дал нам (cp. II, 5). Рожденный от Бога получает эту любовь и делает ее своею; сна становится действующим и заправляющим принципом жизни христианина, проявляясь в неизменной любви к братьям; чем больше жизнь христианина проникается любовью, тем эта любовь становится совершеннее именно в нем. Но в существе своем и в своем источнике она есть ἡ ἀγάπη αὐτοῦ; и чем более человек усвояет ее, тем ближе она к цели, для которой дана человеку. На высшей ступени его нравственного совершенства, характеризуемом постоянною любовью к ближнему, о ней можно сказать, что она вполне достигла своей цели (τέλος), совершилась в нем: τετελειωμένη ἐν αὐτῷ ἐστίν.

Кроме того, если любовь по сущности своей от Бога, то наша любовь к ближним заменяет нам недостаток непосредственного созерцания Бога. Бог совершенно недоступен чувственному созерцанию, и никто никогда не видел Бога (cл. Ин. 1:18; Ин. 6:46) в Его существе (см. 1 Тим. 6:16), лишь в будущей жизни праведники "узрят Его, яко же есть" (1 Ин. 3:2; Мф. 5:8). Но если любить Бога для нас первейший долг, то возможное наше с Ним общение совершеннейшим образом отражается в нашей любви к ближним: любовь к братьям показывает, что Бог пребывает в нас, и любовь Божия во всей ее полноте и совершенстве имеет в нас свое обитание.

Бога, говорит, никто никогда не видал. Говоря о любви к братьям, он в пример любви указал Бога, Который по любви к нам предал Единородного Сына Своего на смерть. Иной, выслушав сие, мог спросить: на каком же основании говоришь ты о предметах невидимых? В ответ на такой вопрос он говорит: я и сам говорю, что Бога никто никогда не видел; но из любви друг к другу мы узнаем, что Бог есть в нас. И говорит это справедливо, потому что многие невидимые для нас предметы мы познаем из их действий. Например, души никто не видал, но из действий и движений мы убеждаемся, что она в нас есть и действует. Так и любовь Божию к нам мы узнаем чрез некоторое движение и действие.