К Римлянам послание ап. Павла, Глава 4, стих 21. Толкования стиха

Бог Сам дает веру народам, так как Он в состоянии исполнить обещанное. Но если именно Бог производит нашу веру, чудесным образом промышляя в сердцах наших так, чтобы мы поверили, то неужели следует опасаться, что Он не исполнит всего? (Ср. 2 Кор. 1:20)

И (апостол) не сказал просто – поверив, но – «известен быв». Таково-то свойство веры, она яснее доказательств разума и более убеждает, и невозможно, чтобы другой помысел, проникнув в область веры, поколебал ее. Тот, кто следует доказательствам разума, может и изменить свои убеждения, а кто утверждается на вере, тот уже заградил свой слух для доводов, разрушающих веру. Потому, сказав, что (Авраам) оправдался верою, (апостол) доказывает, что он верою и прославил Бога. Это главным образом и свойственно жизни, как и сказано: «да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят ваша добрая дела, и прославят Отца вашего, иже на нeбecеx» (Мф. 5:16). Вот в этом и проявляется вера. Но с другой стороны, как дела требуют силы, так и вера. Здесь (в делах) часто и тело разделяет труд, а там (в вере) проявляется преуспеяние одной души; таким образом, и труд ее больше, как скоро никто не разделяет с нею подвигов. Замечаешь ли, как (апостол) доказал, что все то, что свойственно делам, как-то: иметь похвалу у Бога, нуждаться в силе и труде и опять прославлять Бога, — в большей степени принадлежит вере? Сказавши же о том, что (Бог) силен исполнить то, что обетовал, апостол, мне кажется, провозглашает о будущем, потому что Бог обетовал не одно настоящее, но и будущее, образом которого служит настоящее.    Итак, не веровать свойственно уму слабому, малому и скудному, так что, всякий раз как кто-нибудь станет хулить нас за веру, то мы в свою очередь будем укорять их в неверии, как людей несчастных, малодушных, неразумных и слабых, которые ничем не лучше ослов. Как веровать свойственно душе возвышенной и благородной, так неверие служит признаком души неразумнейшей, низкой, опустившейся до безумья животных. Потому, оставив тех (неверующих), будем подражать патриарху и прославим Бога, как и он воздал Ему славу. Что же значит: «воздал славу Богу?» Значит: уразумел Его правду, Его бесконечное могущество и, составив себе надлежащее понятие о Боге, совершенно уверился в (Божиих) обетованиях.    Итак, станем и мы прославлять Бога верою и делами, чтобы и нам получить в награду прославление от Него, как Он и сказал: «прославляющыя Мя прославлю» (1 Цар. 2:30). Но если бы не было обещано и никакой награды, то удостоиться славить Бога само по себе было бы славою. Если люди, возглашающие славословие пред царями, хвалятся только одним этим, хотя бы и не получали от того никакой другой выгоды, то рассуди, какая нам хвала, когда чрез нас прославляется наш Владыка, а с другой стороны, какое наказание поступать так, чтобы Он хулился чрез нас, тем более, что и прославления Он желает для нас же, потому что сам не имеет нужды в этом деле. Какое, по твоему мнению, существует расстояние между Богом и человеком? Разве не такое же, какое между людьми и червями? Впрочем, указав и такое расстояние, я еще ничего не сказал, да и вообще нельзя об этом сказать ничего определенного. Но неужели ты пожелаешь от червя иметь великую и громкую себе славу?    Итак, если ты и при сильном стремлении к славе не пожелал бы этого, то будет ли нуждаться в твоем прославлении Тот, Кто свободен от такого желания и бесконечно выше тебя? Однако, и не имея нужды в твоем прославлении, Он говорит, что желает его ради тебя. И если Он не погнушался сделаться рабом ради тебя, то почему ты удивляешься, что по тому же побуждению Он принимает и другое? Он ничего не считает недостойным Себя, что бы ни способствовало нашему спасению. Итак, зная это, будем избегать всякого греха, которым Бог хулится. «Якоже... лица змиина, — сказано, — бежи от греха» (Сир. 21:2). Если ты подойдешь к греху, он угрызнет тебя, но он не сам к нам подходит, а мы добровольно бежим к нему. Так устроил Бог, чтобы мы не подпали владычеству диавола, потому что иначе никто бы не мог противостоять его силе. Потому Бог удалил его, как какого-нибудь разбойника и мучителя; он не смеет напасть, если только не застигнет кого-нибудь в своих владениях безоружным и одиноким; не дерзает приблизиться, если не увидит, что мы идем пустынею; а эта пустыня и жилище диавола есть не иное что, как грех.    Итак, нам нужны щит веры, шлем спасения и меч духовный, чтобы не только не потерпеть нам зла, но, если диавол захочет напасть на нас, отсечь ему голову; нам нужны непрестанные молитвы, чтобы попрать его ногами. Диавол бесстыден и нагл; к тому же нападает снизу, однако, и таким способом побеждает. А причина этого та, что мы сами не стараемся оказаться выше его ударов: ведь он не может подняться высоко, но пресмыкается по земле, и потому змий есть его образ. А если Бог такое указал ему место в начале, тем более таков он ныне. Если же ты не знаешь, что значит нападать снизу, я попытаюсь объяснить тебе способ такой борьбы. Итак, что значит нападать снизу? Одолевать посредством земных вещей, посредством удовольствий, богатства и всего житейского. Потому, если диавол увидит, что кто-нибудь парит к небу, то, во-первых, он не может наскочить на него, а во-вторых, если и решается, то быстро сам упадет: ведь он не имеет ног, — не бойся, не имеет и крыльев, — не страшись, он ползает только по земли и пресмыкается среди земных дел. Пусть же у тебя не будет ничего общего с землею, тогда тебе не потребуется и труда. Диавол не умеет сражаться открыто, но, как змий, скрывается в терниях, часто притаиваясь в прелести богатства. Если ты посечешь это терние, то он, тотчас придя в робость, убежит, а если ты умеешь заговорить его божественными заклинаниями, то тотчас ранишь его. Есть у нас духовные заклинания — имя Господа нашего Иисуса Христа и сила креста. Это заклинание не только изгоняет дракона из его логовища и ввергает в огонь, но даже исцеляет раны.    Если же многие, хотя и произносили (это заклинание), но не исцелились, то это произошло от маловерия их, а не от бессилия произнесенного; также точно многие прикасались к Иисусу и теснили Его, но не получили никакой пользы, а кровоточивая жена, прикоснувшаяся не к телу, но к краю одежды Его, остановила долговременные токи крови. Имя Иисуса Христа страшно для демонов, страстей и болезней. Итак, станем Им украшаться, Им ограждаться. Так и Павел сделался велик, хотя он и был одинакового с нами естества, но вера сделала его совершенно иным, и таково было в нем обилие даров что и одежды его имели великую силу. Какого же оправдания достойны мы, если тень и одежды апостолов отгоняли смерть, а у нас даже молитвы не усмиряют страстей? Какая причина этого? Большое различие в духе. Естественные способности у нас с Павлом общие и равные: одинаково с нами он родился и воспитан, обитал на той же земли и дышал тем же воздухом. Но в остальном он был гораздо лучше и совершеннее нас, именно в отношении ревности, веры, любви. Станем же подражать ему, дадим возможность Христу и чрез нас возвещать: ведь Он желает этого более нас и потому устроил орган слова и не хочет, чтобы он оставался без пользы и без действия, но желает всегда иметь его у Себя в руках. Почему же ты не держишь его в готовности для руки художника, но ослабляешь струны, размягчаешь их роскошною жизнью и делаешь гусли для Него вовсе негодными, тогда как следовало бы натянуть и настроить струны, натереть духовной солью? Если Христос увидит, что душа наша так настроена, то извлечет из нее звуки. А когда это произойдет, ты увидишь ликующих ангелов, архангелов и херувимов. Итак, сделаемся достойными пречистых рук; станем просить Господа, чтобы Он прикоснулся к сердцу нашему. Но, лучше сказать, и просьбы не нужны: сделай только сердце свое достойным такого прикосновения, и Господь первый притечет к тебе. Если Он притекает к тем, которые хотят прибегнуть к Нему (так Он превознес похвалами Павла, не бывшего еще таковым), то чего Он не сделает, когда увидит, что ты совершенно приготовился? А как скоро Христос извлечет звуки из души нашей, то несомненно снизойдет на нас Дух и мы будем лучше неба, имея не солнце и луну отпечатленными на теле нашем, но самого Владыку солнца, луны и ангелов, в нас поселившегося и шествующего.    Я говорю это не для того, чтобы нам воскрешать мертвых, очищать прокаженных, но для того, чтобы мы явили чудо, которое больше всего этого, именно — любовь. Где только есть это благо, там немедленно является Сын со Отцем и снисходить благодать Духа. «Идеже бо, — говорит Христос, — еста два или трие со́брани во имя мое, ту есмь посреде их» (Мф. 18:20). Иметь вокруг себя лиц любимых означает сильную привязанность, свойственную сильно любящим. Но кто же, спросишь, настолько ничтожен, чтобы не захотеть иметь с собою Христа? Мы, враждующие друг против друга. Может быть кто-нибудь засмеется надо мною и скажет: что ты говоришь? Ты видишь, что все мы собрались под одними и теми же стенами, в одной и той же церковной ограде, составляем одно согласное стадо, ни с кем не препираемся, руководствуемся все одним пастырем, все вместе слушаем, что говорят нам, воссылаем общие молитвы) — и ты упоминаешь о брани и вражде? Да, напоминаю о брани и говорю это в полном уме, не потерявши рассудка. Я вижу то, что вижу, и знаю, что мы находимся в одной общей ограде, под властью одного пастыря. Но потому я особенно и плачу, что при стольких побуждениях к единодушию мы восстаем друг на друга. Опять спросишь: какую же распрю видишь ты здесь? Здесь — никакой, но когда разойдемся, один обвиняет другого, иной явно оскорбляет, этот завидует, лихоимствует и грабит, тот притесняет, иной предается постыдной любви, иной сплетает тысячи козней. И если бы можно было раскрыть наши души, то вы увидели бы все это в точности и согласились бы, что я не безумствую.    Не видите ли вы в воинских лагерях, что воины, по заключении мира, сложив с себя оружие, без всякого прикрытия и защиты входят в неприятельский стан? А когда они защищены оружием, везде стражи, дозоры, ночи без сна и постоянно горят костры, то это уже не мир, а война. Это можно наблюдать и среди нас: мы друг друга остерегаемся и опасаемся, каждый с соседом перешептывается на ухо, а как скоро увидим, что подходит посторонний, замолчим и все на виду прикроем: это свойственно не людям доверчивым, но чрезмерно осторожным. Но, скажешь, мы делаем это не затем, чтобы обидеть, а затем, чтобы не подвергнуться обиде. Потому-то я и скорблю, что, живя среди братьев, мы во избежание обиды нуждаемся в охране, зажигаем так много огней и расставляем стражу и дозоры. А причина этого — частая ложь, частые обманы, общий недостаток любви и непримиримая вражда. Вследствие этого, конечно, и случается видеть, что многие доверяют больше язычникам, нежели христианам. Какого стыда, конечно, заслуживает это, скольких слез, скольких стенаний! Что же мне делать? — говоришь ты, — этот человек груб и несносен. А где твое любомудрие? Где апостольские уставы, повелевающие нам носить бремена друг друга? Если не умеешь обходиться с братом, то как можешь хорошо жить с чужим? Если не умеешь устроиться с собственным своим членом, то как ты можешь привлечь к себе и приспособить постороннего? Но что же я буду делать? Я вижу крайнее неудобство проливать слезы, так как, по примеру пророка, испустил бы обильные источники из очей, видя на этом поле тысячи браней, которые ужаснее виденных пророком. Он, видя вторжение варваров, говорил: «чрево мое болит мне» (Иер. 4:19), а я вижу, что подчиненные одному военачальнику восстают друг на друга, грызут и терзают члены друг друга, одни из-за денег, другие из-за славы, иные просто без всякой причины смеются и издеваются друг над другом, наносят друг другу тысячи ран, вижу и мертвых,. более обезображенных, чем на войне, вижу, что осталось одно пустое имя братства, и не могу придумать, как достойно оплакать такое печальное зрелище.    Итак, устыдитесь, устыдитесь этой трапезы, которой все мы приобщаемся; устыдитесь Христа, за нас закланного, и жертвы, здесь предложенной. Даже разбойники, принимая участие в пище, перестают уже быть разбойниками для тех, кого они делают своими сотрапезниками: трапеза переменяет их нравы и делает смиреннее овец тех, которые в другое время лютее зверей. А мы, участвуя в этой трапезе, приобщаясь этого брашна, вооружаемся друг против друга, тогда как следовало бы делать это против диавола, враждующего со всеми нами. Потому, конечно, мы с каждым днем становимся слабее, а он сильнее. Мы не вместе друг с другом ополчаемся на него, но вместе с ним восстаем друг на друга и пользуемся им, как вождем, в этих бранях, тогда как всем нам надлежало бы против него одного сражаться; взамен этого мы, оставив его в покое, обращаем стрелы против братьев. Какие стрелы? спрашиваешь. Стрелы языка и уст. Ведь не только стрелы и копья, но и слова наносят раны, которые даже гораздо болезненнее нанесенных стрелами. Как мы можем прекратить эту борьбу? — спросишь. Если поймешь, что, говоря худо о брате, ты источаешь из уст своих грязь, если будешь представлять, что клевещешь на того, кто составляет один из членов Христовых, что поедаешь собственную плоть свою, что страшный тот и нелицеприятный суд делаешь для себя еще более строгим, что стрела твоя убивает не пораженного ею, но тебя, пустившего ее. Но он обидел в чем-нибудь и сделал зло? Поскорби, но не говори худо; заплачь, но не ради своей обиды, а вследствие погибели обидчика, как и Владыка твой плакал об Иуде не потому, что сам был распинаем, но потому, что Иуда предал Его. Он оскорбил тебя и укорил? Помолись Богу, чтобы Он скорее над ним умилосердился. Он брат твой, разрешил те же самые болезни рождения, он твой сочлен, призван к одной с тобою трапезе. Но он очень часто нападает на меня, говоришь ты. Значит, тебе высшая и большая награда, и в этом случае тебе особенно и справедливо отложить свой гнев, так как он получил смертельный удар, его поразил диавол.    Итак, не наноси ему ран и ты, не падай с ним и сам: пока стоишь, ты можешь спасти и его, а если нанесением обиды ниспровергаешь и себя самого, кто потом поднимет вас? Тот, раненный (поднимет)? Но он лежит и не сможет. Или ты, с ним вместе павший? Но как ты, неспособный подать руку помощи самому себе, поможешь другому? Итак, стой мужественно и, держа перед собою щит, своим долготерпением извлеки из битвы своего мертвого брата. Его уязвил гнев? Но не уязвляй и ты, а прежде всего извлеки стрелу. Если мы так станем обходиться друг с другом, то скоро все сделаемся здоровыми, а если станем вооружаться друг против друга, то, наконец, не нужно будет и диавола для нашей погибели. Всякая война тяжела, особенно же война междоусобная. Но эта борьба тяжелее и междоусобной, насколько важные права христианского общества, а лучше сказать права и самого нашего родства. Некогда брат убил Авеля и пролил родственную кровь, но это убийство беззаконнее того, насколько важнее наше родство и насколько ужаснее эта смерть. Каин поразил тело, а ты изострил меч против души. Но ты первый потерпел зло? Не терпеть, но причинять зло — вот что значит подвергнуться злу. Смотри же: Каин умертвил, Авель умерщвлен, но кто оказался мертвым? Тот ли, который вопиет по смерти и о котором сказано: «глас крове брата твоего вопиет ко Мне» (Быт. 4:10), или тот, который в жизни трепетал и боялся? Конечно, Каин, который жалок более всякого мертвеца. Видишь ли, насколько лучше подвергнуться обиде, хотя бы (обида) простиралась и до убийства? Пойми, что гораздо хуже делать неправду, хотя бы кто-нибудь дошел и до убийства. Каин поразил и убил брата, но последний увенчан, а первый наказан; Авель был несправедливо истреблен и умерщвлен, но он, умирая, обвинял, одерживал верх и смирял, а оставшийся в живых молчал, покрывался стыдом, побуждался и делал все вопреки своему желанию. Он убил брата, так как видел, что он любим, надеясь лишить его и любви, но лишь увеличил к нему любовь, и Бог, по смерти его, больше искал его, говоря: «где есть Авель брат твой» (Быт. 4:9)? Ты не потушил любви завистью, но сильные воспламенил ее; не умалил честь убийством, но увеличил ее. Прежде сам Бог подчинял тебе брата, но, так как ты умертвил его, он по смерти будет твоим судьею: такова у Меня любовь к нему. Итак, кто из них был осужден: наказывающий или наказанный? Тот ли, кто получил от Бога столь великую честь, или тот, кто был предан новому и необыкновенному мучению? Ты не убоялся его живого, говорит (Бог), потому убойся мертвого; ты не трепетал, намереваясь приблизить меч, потому, проливши кровь, ты будешь объят непрестанным страхом; при жизни он был твоим рабом, и ты не терпел его, за то по смерти он сделался грозным для тебя господином. Итак, помышляя об этом, будем, возлюбленные, избегать зависти, потушим злобу, воздавая друг другу любовь, чтобы получить нам благие плоды ее, как в настоящей, так и в будущей жизни, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.

πληροφορηθείς aor. pass. part, от πληροφορέω наполнять полностью, полностью убеждать; pass, быть полностью убежденным, уверенным (BAGD; TDNT). Каузальное part, или сопутств. έπήγγελται perf. ind. pass, от έπαγγέλλω обещать. ποιήσαι aor. inf. act. от ποιέω делать. Inf. как дополнение δυνατός, "он был способен сделать".

 Если за дела закона нельзя получить наследства обетования, то остается вера, получать по вере, следовательно, по милости, а если по милости, то и сомневаться нельзя в исполнении обетования, ибо милость Божья и верна, и безгранична. Такой порядок течения вещей в духовной жизни установил Бог, дабы обетование было непреложно. Под условием веры оно и может, при таком порядке, простираться на всех, на все семя, не только подзаконных – иудеев, но и язычников, уверовавших подобно Аврааму, поэтому-то он и есть отец всех верующих. Так называет его Писание.
 Писание называет Авраама отцом многих языков, а не одного иудейского, следовательно, отцом не по плоти, а по вере (см. Быт. 17:5). Следующие слова – пред Богом, и до конца стиха, связываются со словами конца предыдущего стиха – который есть отец всем нам перед Богом и далее. Смысл их такой. Авраам, наш отец по суду Божию, по родству не по плоти, а по духу, по чувствам, по побуждениям, по вере. Далее Апостол указывает существенные черты веры Авраама, чтобы указать, какова должна быть и наша вера. Главное в его вере было то, что он веровал, не имея никакой опоры для своей веры ни в себе, ни в окружающих обстоятельствах, а только потому, что так сказал ему Бог. Это видно из всей его истории. Ему Бог обещал многочисленное потомство. Он поверил, хотя был бездетен. Наступила старость, омертвение для деторождения, а он продолжает верить в Бога, могущего оживить и мертвенное, разрешить омертвевшую утробу Сарры рождением сына, верить в Бога, называющего несуществующее, как существующее, Который по Своему всеведению видит, что у него будет сын, а по Своему всемогуществу исполнит Свое обетование.
 Авраам, устаревши, и не имея детей, хотел сделать наследником своим Елиезера, своего домоправителя, но Бог явился ему и сказал. «Не он будет наследником тебе, но из тебя самого произрастет семя, и семя многочисленное. Смотри, сколько звезд на небе. Таково будет семя твое» (ср. Быт. 15:4-5). Авраам по человеческим соображениям не имел надежды, чтобы родилось от него с Саррой что-нибудь, но поверил Богу, что родится, возымев упование паче упования, ибо знал, что для Бога все возможно (Амвросиаст). Шли года, Авраам и Сарра все более старели, а Господь медлил исполнением обетования.
 Авраам не допустил ослабеть своей вере и надежде, в исполнение обетования Божия о многочисленном от него потомстве, несмотря на то, что сам он был почти столетний старец, а Сарра не только была престарелою, но и бесплодною. И это потому, что он смотрел не на себя и Сарру, а на неложное слово Господа.
  Апостол входит внутрь души Авраама и изображает, что происходило там, когда он слушал обетования Божии. Он видел, что Бог обещал ему невозможное для его плоти, противное природе, но не стал раздумывать, как того можно было ожидать, не встретил обетования неверием или недоверием, он сразу всецело поверил обетованию Божию, хотя Бог не подтвердил обетования чудом, как другим, и пребыл тверд в вере, сохранил ее, несмотря на препятствия.
Чем же укрепился Авраам в вере? Тем, что все предоставил вере, а не разуму, в противном случае и он бы пал. Он дал славу Богу, уразумел Его правду, Его бесконечное могущество, и составив себе надлежащее понятие о Боге, через то совершенно уверился в обетованиях Божьих. Он не просто поверил Богу, но во-первых, непоколебимо, как в своем существовании, убедился в Его бытии – это суть, существо веры, и во-вторых, в том, что Бог, что обещал, силен и исполнить. Такая вера есть возвышеннейший акт духа, и есть плод любви и живого общения с Богом, и как бы исчезновение в Нем сердцем. «Веровать свойственно душе возвышенной и великой, а неверие служит признаком души неразумной и низкой» (Златоуст).
 Ввиду такой высокой и глубокой веры Авраама, и сказано было о нем, что вера вменилась ему в правду. Вера Авраама была подвигом большим, чем дела оправдания, ибо дела могут ограничиваться одной внешнею стороной, вера же обнимает всего человека, поэтому она и вменилась Аврааму в праведность, как награда. Так она вменяется, как награда, в праведность и всем верующим, подобно Аврааму.

 

Авраам возблагодарил Бога, как будто бы уже обрел дар.

«Воздав славу Богу», т. е. уразумел Его правду, Его бесконечное могущество и не стал пытаться объяснять сказанное ему от Бога как-нибудь по своему, в более простом значении (И. Златоуст).

Пример Авраама показывает силу веры вообще (Рим. 4:18–21): верующий, уповая не на свои силы, но на силу Божию, преодолевает формальную логику и доказательства своего разума и наперекор всему доверяется Богу. Бог и вменяет ему в праведность это мужество и исполняет Свои обетования.

жет помочь плотскому человеку его преодолеть, чем еще больше навлекает на него гнев Божий.

Ибо не обратил внимания на немощь естества, но несомненно поверил Творцу оного.

Не подумай, говорит, что Авраам удостоен почестей не по заслугам. Ибо возможно ли это, когда он сверх надежды человеческой поверил с надеждой Божиею, что сделается отцом многих народов, не тех, которые произошли от Измаила (ибо они произошли от Авраама не по вере, но по естеству), но тех, которые подобны ему по вере? По сказанному: "так многочисленно будет семя твое". И, не изнемогши в вере, он не помышлял, что тело его, почти столетнего, уже омертвело, и утроба Саррина в омертвении; не поколебался в обетовании Божием неверием, но пребыл тверд в вере, воздав славу Богу и будучи вполне уверен, что Он силен и исполнить обещанное. Сказав, что Авраам сверх надежды человеческой поверил с надеждой Божиею, теперь доказывает это, говоря, что Аврааму было сказано: умножу семя твое, как звезды небесные и как песок (Быт. 15:5; Быт. 22:17); он же не ослабел в вере, но, пребывая в ней твердым, не обратил внимания ни на собственное тело, уже омертвевшее от времени, ни на сугубое омертвение утробы Сарриной (ибо утроба ее омертвела и от старости, и от бесплодия), и не стал недоумевать, то есть нимало не усомнился, не поколебался мыслью, но пребыл тверд в вере. Заметь, как доказывает, что верующий имеет нужду в большой силе. Многие унижали веру, как дело, не требующее труда, а дела возвышали, как требующие пота и силы. Но апостол говорит, что верующий имеет нужду в великой и мощной душе, дабы отражать внушения неверия, как и Авраам возмог верою. А как возмог верою Авраам? Воздав славу Богу, то есть не посредством человеческих умозаключений уверовав, но помышляя в себе достойное славы Божией и быв уверен, что Бог может сделать невозможное; ибо в этом состоит слава Божия. Почти столетнего сказал приблизительно, потому что в то время Аврааму не было еще ста полных лет.