Исход, Глава 33, стих 23. Толкования стиха

Не следует смущаться, что, будучи невидимым, Он, как повествуется, часто являлся праотцам (Быт. 33, Исх. 33, Чис. 12). Ибо как звук, при посредстве которого слышится мысль, возникающая в безмолвии сознания, не есть то, что есть сама эта мысль; так и тот образ, в котором был видим Бог, невидимый по природе, не был тем, что есть Он сам. И тем не менее в телесном образе был видим сам Бог, как в звуке голоса слышится сама мысль. Знали и праотцы, что, видя в телесном образе невидимого Бога, они видели не то, чем Он был. Так, Моисей разговаривал с Ним (лицом к лицу), и, однако, же просил: «Если я приобрел благоволение в очах Твоих, то молю: открой мне путь Твой, дабы я познал Тебя» (Исх. 33:13). Поэтому, когда надлежало грозным образом объявить через ангелов закон Божий и объявить не одному человеку или немногим мудрецам, а целому роду и многочисленному народу, то перед этим народом совершены были великие чудеса на горе, где этот закон был дан через посредство одного в присутствии множества людей, стоявших в страхе и ужасе перед тем, чтo совершалось. Ибо израильский народ поверил Моисею не так, как поверили лакедемоняне своему Ликургу, думая, будто те законы, которые были им составлены, он получил от Юпитера или Аполлона. Когда еврейскому народу давался закон, которым повелевалось почитать единого Бога, то в присутствии самого народа, – насколько божественное провидение посчитало это нужным, – чудесными явлениями и землетрясениями было показано, что при этом даровании закона тварь служила Творцу.

Но сие ввели мы в речь, следуя порядку рассмотренного относительно к высшему взгляду на сие место; теперь же возвратимся к тому, что следует. Почему тот, о ком Божественный глас свидетельствует, что во многих богоявлениях явственно видел Бога, а именно, когда говорит: «лицем к лицу, как бы говорил кто с другом своим» (Исх. 33:11), при всем этом, как несподобившийся еще того, чего, по свидетельству Писания, должно признать его сподобившимся, молит Бога явить Себя ему (Исх. 33:13); как будто всегда являвшийся не был еще им видим? И глас свыше хотя соглашается теперь уступить желанию просящего и не отрекается даже присовокупить ему сей благодати, однако же вводит еще в отчаяние, объявляя, что просимое им и невместимо для жизни человеческой. Но есть, говорит Бог, некое «у Меня» место, и на месте том камень, а в камне «расселина», в которой повелевает пребывать Моисею. Потом налагает Бог руку на устье расселины, проходит мимо, и Моисей видит «сзади» Повелевшего, и остается в той мысли, что увидел, о чем просил, и что обетование Божественного гласа не ложно (Исх. 33:21-23).

Если взирать на сие, ограничиваясь буквою, то смысл для ищущих оного, не только останется неясным, но даже и нечистым от превратного о Боге понятия. Ибо у того только, что представляется в очертании, есть и переднее и заднее: а всякое очертание есть предел тела: так что представляющий Бога в очертании не признает Его свободным от телесного естества: всякое же тело, без сомнения, сложно: а сложное имеет состав из соединения разнородностей; и о составном никто не скажет, что оно не разлагаемо; а разлагаемое не может быть нетленным: потому что тление есть разложение составного. Посему, если кто задняя Божия поймет буквально: то последовательно и необходимостью доведен будет до сей нелепости, потому что переднее и заднее, без сомнения, бывает в очертании, а очертание у тела; тело же разлагаемо и разлагается по собственной своей природе; так как разлагаемо все сложное; разлагаемое же не может быть нетленным. Посему, кто рабски следует букве, тот по необходимой связи понятий допустят в Боге тление. Но Бог нетленен и нетелесен. Какой же посему смысл приличествует написанному, кроме представляющегося с первого взгляда? Если же в связи речи эта часть написанного принуждает нас отыскивать другой смысл: то конечно надлежит тоже разуметь и о целом. Ибо что разумеем в части, подобным сему необходимо принимаем и целое.

Итак и место у Бога, и камень на том месте, и помещение в камне, которое именуется расселиною, и вшествие туда Моисея, и наложение руки Божией на устье, и прохождение мимо, и воззвание, и после сего видение задних, – основательнее будет рассматривать по закону возведения смысла к высшему взгляду. Посему что же изображается сим? Как готовые к падению тела, как скоро приобретут некое стремление катиться по наклонности, хотя после первого движения и никто не будет понуждать их вновь, сами собою сильнейшим порывом несутся вниз, пока путь их покат и клонится к низу, притом не встречается ничего такого, что противным движением пресекало бы их стремление: так вопреки сему душа, отрешившаяся от земного пристрастия, делается несущеюся горе и скорою в этом движении ввысь, воспаряя от дольнего в высоту. И как свыше ничто не пресекает ее стремления (естество добра к себе привлекает возводящих к нему взоры): то конечно непрестанно становится она выше и выше себя самой, по вожделению небесного, как говорит Апостол, простираясь «вперед» (Флп. 3:13), и будет всегда совершать парение к высшему. Ибо по причине уже приобретенного, вожделевая не оставлять недостигнутою еще выше усматриваемую высоту, непрерывно продолжает стремление к горнему, тем самым, в чем преуспела, непрестанно обновляя усилие к полету. Ибо одна только деятельность, обращенная к добродетели, питает силы трудом, не ослабляя, но увеличивая делом напряжение к нему. Посему говорим, что Моисей, всегда бывший великим, нимало не останавливается в восхождении, не полагает себе никакого предела в стремлении к горнему: но однажды вступив на лестницу, на которой, как говорит Иаков, «утверждается Бог» (Быт. 28:13), непрестанно восходит на высшую и высшую ступень, и не престает возвышаться; потому что и на высоте находит всегда ступень, которая выше достигнутой им. Отрекается он от ложного родства с египетскою царевною; делается отмстителем за Еврея; переселяется жить в пустыню, которой не возмущала жизнь человеческая; пасет в себе стадо кротких животных, видит сияние света; по снятии обуви необременительным делает восхождение к свету; избирается для освобождения родственного и единоплеменного народа; видит тонущего врага, покрываемого волнами; располагается станом под облаком; утоляет жажду камнем; на небе возделывает хлеб; потом воздеянием рук поборает иноплеменника; слышит глас трубы; входит во мрак; проникает во святилище нерукотворенной скинии; изучает тайны божественного священства: уничтожает идола, умилостивляет Божество; возобновляет закон, сокрушенный грехом Иудеев, сияет славою, и превознесенный на такие высоты, пламенеет еще вожделением, ненасытимо ищет большего, и что всегда имел во власти, еще того жаждет; и как не причастившийся дотоле, домогается улучить это, прося Бога, чтобы явил ему Себя, не в такой только мере, в какой вместить он может, но каков Бог Сам в Себе. Мне кажется, что чувствовать это свойственно душе. которая исполнена каким-то пламенеющим любовью расположением к прекрасному по естеству, и которую от видимой ею красоты надежда влечет всегда к красоте высшей, непрестанно приобретаемым всегда возжигая в ней вожделение сокровенного. Почему сильный любитель красоты, непрестанно видимое им принимая за изображение вожделеваемого, желает насытиться видением отличительных черт первообраза. Сие-то и выражает это дерзновенное и преступающее пределы вожделения прошение насладиться красотою, не при помощи каких-либо зерцал, или в образах, но лицем к лицу. Божественный глас дает просимое, в самом отказе не многими речениями показывая какую-то неизмеримую глубину понятий. Ибо щедродаровитость Божия соизволила исполнить желание Моисея; но не обещала ему какого либо успокоения и пресыщения в этом желании. Бог не показал бы Себя своему служителю, если бы видимое было таково, что могло бы успокоить вожделение взирающего. В том и состоит истинное видение Бога, что у взирающего на Него никогда не прекращается это вожделение. Бог говорит: «человек не может увидеть Меня и остаться в живых» (Исх. 33:20). И сие слово показывает не то, будто бы зрение лица Божия для взирающих делается виною смерти (как возможно лицу жизни стать когда либо виною смерти для приближающихся?); но, поскольку, хотя Божество по естеству животворяще, однако же собственно отличительным признаком Божественного естества служит то, что Оно выше всего отличаемого по признакам; то полагающий, что Бог есть нечто познаваемое, уклонившись от сущего к тому, что признано существующим в способном вместить сие представление, не имеет в себе жизни. Ибо подлинно сущее есть истинная жизнь: а сие не доступно ведению. Посему, если животворящее естество превышает ведение, то постигаемое, без сомнения, не есть жизнь: а что не жизнь, то не имеет свойства соделаться сообщающим жизнь. Посему не исполняется желаемое Моисеем в том, в чем вожделение пребывает невыполнимым. Ибо сказанным научается он, что Божество, по естеству Своему, неопределимо, невключимо ни в какой предел. А если бы Божество могло быть представлено в каком-либо пределе; то по всей необходимости вместе с пределом было бы представляемо и то, что за ним, потому что заключенное в пределы, без сомнения, чел нибудь оканчивается; как пределом для живущих на суше – воздух, и для живущих в воде – вода. Посему, как рыба во всех своих пределах объемлется водою, а птица – воздухом, среда воды для плавающего, а среда воздуха для летающего, есть крайняя поверхность предела, объемлющая собою и птицу и рыбу, за которою следует или вода или воздух: так, если Божество представляемо будет в пределе, необходимо Ему быть объемлемым чем-либо инородным по естеству, а объемлющему, как свидетельствует последовательность речи, во много крат превосходить содержимое. Но признано, что Божество по естеству прекрасно; а что разнородно с прекрасным, то конечно есть нечто иное, а не прекрасное, и что вне прекрасного, то заключается в естестве зла. А доказано, что объемлющее во много крат больше объемлемого. Посему думающим, что Божество заключено в пределы, по всей необходимости должно согласиться, что Оно объято злом. И как всегда объемлемое умалено пред естеством объемлющим, то следует произойти преобладанию преизобилующего. Итак заключающий Божество в какой-либо предел допускает возможность над прекрасным возобладать противоположному. Но это нелепо. Посему да не разумеется какое либо постижение невидимого естества. Непостижимому же не свойственно быть объемлемым. Напротив того всякое вожделение прекрасного, привлекаемое к оному восхождению, всегда возрастает вместе с желанным шествием к прекрасному. И сие-то значит в подлинном смысле видеть Бога, никогда не находить сытости своему вожделению. Но кто видит, как только можно ему видеть, тому надлежит непрестанно возгораться вожделением увидеть еще больше. И таким образом никакой предел не пресечет приращения в восхождении к Богу, потому что и прекрасному не отыскивается никакого предела, и никаким пресыщением не пресекается усиливающееся вожделение прекрасного.

Но какое это место, разумеемое Богом? какой это камень? И что опять за вместимость в камне? Какая это рука Божия, закрывающая устье пещеры в камне? Какое это Божие мимохождение? что такое задняя Божия, видение чего обещает Бог дать Моисею, просившему зрения лицем к лицу? Без сомнения, всему этому, и в отдельности взятому, надлежит быть чем-то великим и достойным великодаровитости Дающего, чтобы обетование сие можно было признать более величественным и превысшим всякого, бывшего уже великому служителю, богоявления. Посему, как же из сказанного уразумеет кто ту высоту. на которой н Моисей после стольких восхождений желает еще восходить; и Сам, «любящим Бога..., все содействует ко благу» (Рим. 8:28), под Своим путеводительством облегчает восхождение? «Вот место у Меня» говорит Бог (Исх. 33:21). С объясненным во взгляде сем прежде согласно, может быть, такое понятие. Указав место, Бог не ограничивает указуемого количеством (ибо для неколичественного нет меры), – но умолчанием об очертании относительно к мере руководит слушателя к беспредельному и неизмеримому. Посему слово, кажется мне, выражает таковую некую мысль: поскольку у тебя постоянно вожделение простираться «вперед» не имеешь сытости в продолжение своего течения, не знаешь никакого удовлетворения добром, но всегда желание твое стремиться к большему: то у Меня такое есть место, что проходящему оное никогда невозможно прекратить свое течение. Но сие течение в другом смысле есть стояние. Ибо говорит Бог: «стань на этой скале» (Исх. 33:21). Всего же чуднее это, почему одно и тоже есть и стояние и движение. Кто восходит, тот, конечно, не стоит; и кто стоит, тот не восходит. А здесь самое стояние делается восхождением. Это значит, что, чем кто в большей мере пребывает твердым и непреложным, тем успешнее совершает течение добродетели. А кто непостоянен и поползновен в своих помыслах, не стоит твердо в добре, но влается и скитается, как говорит Апостол (Еф. 4:14), колеблемый и сокрушаемый предположениями и сомнениями о существующем, – тот никогда не взойдет на высоту добродетели; подобно тому, как идущие на возвышение по песку, хотя, но видимому, и переходят ногами большое пространство, трудятся без пользы; потому что ступни скользят всегда по песку в низ; так что, хотя и производится движение, но в движении не происходит никакого поступления вперед. Если же кто, как говорит псалмопение, извлекши ноги из глубокой тины, утвердил их «на камне» (Пс. 39:3), – камень же есть Христос, всесовершенная добродетель, то чем он тверже водружен в добре и «непоступен» по совету Павлову (1 Кор. 15:58), тем удобнее совершает течение, как бы некими крыльями, пользуясь сим стоянием, и твердостью в добре окрыляя сердце к шествию горе.

Посему Показавший Моисею место возбуждает к течению поприщем, а обещая стояние на камне, показывает ему способ божественного течения. Вместилище же в камне, которое в Писании именуется «расселиною», прекрасно протолковал собственными своими словами божественный Апостол, говоря, что разорившим земную скинию соблюдается в уповании храмина нерукотворенная небесная (2 Кор. 5:1). Ибо действительно, кто, как говорит Апостол, «течение» совершил на этом широком и пространном поприще, которое в божественном Писании наименовано местом, и «веру» сохранил (2 Тим. 4:7), или как говорится загадочно, утвердил ноги свои «на камне»: того рука Подвигоположника украсит венцем правды. Но таковая награда в Писании именуется различно. Ибо одно и тоже здесь называется расселиною камня; а в других местах «сладостью рая» (Быт. 3:23), вечным кровом (Лк. 16:9), «обителью» у Отца (Ин. 14:2), «лоном» патриарха (Лк. 16:22), «страною живых» (Пс. 114:8), водою тихой (Пс. 22:2), вышним Иерусалимом (Гал. 4:26), царствием небесным (Мф. 7:21), почестью звания (Флп. 3:14), венцем благодатей (Притч. 1:9), венцем доброты (Прем. 5:17), столпом крепости (Пс. 60:4), весельем за трапезою, съедением с Богом, престолом суда (Пс. 9:8) местом именитым (Ис. 56:5) и селением тайным (Пс. 26:9). Посему утверждаем, что туже мысль имеют и причисляющие сюда вшествие Моисеево в камень. Поскольку у Павла под камнем разумеется Христос; все же упование благ, как веруем, во Христе, в Котором, как познали мы, сокровища благ; то пребывающий в каком либо благе, конечно во Христе, содержащем в Себе всякое благо. А кто достиг сего, и покрыт рукою Божиею, как возвестило слово (рука же Божия есть зиждущая существа сила, Единородный Бог, Которым «все было» (Ин. 1:3), Который и для совершающих течение служит местом, как «путь» их течения, по собственному слову Его (Ин. 14:6), для утвердившихся же делается камнем и для успокоившихся домом): тот услышит тогда призывающего, и будет позади зовущего, то есть, пойдет во след Господа Бога, как повелевает закон. Слыша сие, уразумел великий Давид, и «живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится», сказал: «перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен» (Пс. 90:1-4); а сие значит тоже, что быть позади Бога; потому что плечо принадлежит к задним частям. Да и о самом себе взывает Давид: «к Тебе прилепилась душа моя; десница Твоя поддерживает меня» (Пс. 62:9). Видишь, как согласно с историею псалмопение. Как Давид говорит о восприятии десницею прилинувшего по Богу; так и там касается рука ожидающего Божия гласа в камне, и умоляющего о дозволении следовать позади. Да и Господь, вещавший тогда Моисею, став исполнителем собственного своего закона; подобным сему образом излагает ученикам, раскрывая явный смысл сказанного загадочно. «Кто хочет идти за Мною», а не предо Мною, говорит Он (Лк. 9:23). И умоляющему о вечной жизни предлагает тоже самое. Ибо говорит: «приди, и следуй за Мной» (Мк. 10:21). Но идущий в след видит задняя. Посему Моисей, нетерпеливо желающий видеть Бога, научается теперь, как можно увидеть Бога; а именно, что идти в след Бога, куда ни поведет Он, значит взирать на Бога, потому что мимохождение Божие означает вождение идущего в след. Ибо незнающему пути невозможно безопасно совершить его иначе, как следуя за путеводителем. Посему путеводитель тем самым, что предшествует идущему в след, показывает ему путь. А идущий в след тогда не совращается с прямого пути, когда непрестанно видит задняя вождя. Ибо кто в движении уклоняется в сторону, или направляет взор, чтобы видеть ведущего в лице, тот пролагает себе иной путь, а не указуемый вождем. Почему говорит Бог руководимому: «а лице Мое не будет видимо тебе» (Исх. 33:23), то есть, не становись лицем к лицу пред ведущим: потому что шествие твое непременно будет в противоположную сторону: доброе не в лице смотрит доброму, но следует за ним. Представляемое в противоположности лицем к лицу противостоит доброму. Ибо порок смотрит вопреки добродетели: добродетель же не представляется лицем к лицу противостоящею добродетели. Посему Моисей смотрит не в лице Богу, но видит «задняя» Его. А кто смотрит в лице, тот не будет жив, как свидетельствует Божественный глас: «человек не может увидеть» лице Господне, и «остаться... живым» (Исх. 33:20). Видишь, сколько важно научиться, как ходить в след Богу, а именно, после высоких оных восхождений, после страшных и славных богоявлений, к концу только жизни едва удостаивается сей благодати научившийся стать позади Бога. Кто так ходит в след Бога, тот уже не встречает никакого столкновения с пороком.

Моисей видел задняя Божия, то есть воплощение Сына Божия видел в образе видимом.

Здесь говорится о невозможности виеть Господа, по Его существу, ибо если Господа не мог видеть Моисей, с которым «говорил Господь... как бы говорил кто с другом своим»: Исх. 33:11. 23, но тем более не могли видеть Его другие люди. Посему в Новом Завете прямо сказано: «Бога не видел никто никогда; Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил»: Ин. 1:18; и далее: „Бог явился во плоти": 1 Тим. 3:16; сравн. Кол. 2:9. В тех видах, в каких Господу угодно было являться людям, православные христиане и изображают на св. иконах.

В множественности есть разность, и несходство, и различие, обрестись же вне сего в Боге, истинно Едином и единственном, значит возвыситься выше множественности к созерцаниям о Боге. И это показывает Моисей, который вне полка водрузил скинию (Исх. 33:7, 11–23) ума и потом беседовал с Богом. Ибо небезопасно словом произносимым покушаться высказать неизреченного, ибо произносимое слово заключает в себе двойственность и более. А вернее без гласа единою душою зреть сущее, потому что (тогда) пребывает она в нераздельной единице, а не во множественности.

сзади. Благость Господа скрыла то, что Моисей не смог вынести, и явила то, что он в состоянии был видеть. В Иисусе Христе слава явлена верующим (Ин. 1:14; 2 Кор. 3:18) посредством Святого Духа.

 Видимыя создания Божии, по слову Самого Создателя, представляют только «задняя» Его (Исх. 33:23): лица же Его показать не могут. Свет сотворенных вещей есть не более, как тень Света несотвореннаго; а тень конечно не может быть так ясна, как свет. Имеют и твари свои таинства, которых действия не может не признать естествознание, встречаясь с оным в опыте, но которых истолковать оно не умеет. Можно ли же быть не довольну, если непостижимый Бог предлагает нам таинства, для которых пытливый разум тщетно изощряет свою проницательность? Не сего ли надлежало и ожидать от Непостижимаго Бога?