Евангелие от Матфея, Глава 27, стих 3. Толкования стиха

93.Слезы, лившиеся от теплого чувства, были у Петра, но не было плача у Иуды, чтобы омыть свой грех О смерти Иуды Искариота см.: Мф. 27:3-10; Деян. 1:15-20. . У него были муки совести, язвившие его за попрание святыни. Собственным судом осуждает себя предатель и добровольно принимает кару за свое злодеяние. В нежелании мстить за Себя проявляется благость Господа, а Его божественная природа ясно действует в испытании совести невидимой властью.

Появление Иуды, его раскаяние и смерть

Но не успели они еще выйти из зала суда, как вошел туда Иуда-предатель. При виде осужденного и связанного Иисуса раскаяние стало мучить его, и он торжественно заявил первосвященникам и старейшинам: согрешил я, предав кровь невинную.

Казалось бы, что раскаяние Иуды должно было тронуть судей и доказать им их судебную ошибку в только что произнесенном приговоре; на самом же деле они, вполне соглашаясь с Иудой, что намереваются пролить кровь невинную, спешили как можно скорее пролить ее; и потому, преодолев невольное смущение от такого неожиданного объявления предателем невиновности Того, Кого они единогласно осудили, они с холодным презрением ответили Иуде: «Какое нам дело до твоего греха? ты согрешил, ты и отвечать будешь. Что нам до того? смотри сам».
См. также толкование на стих 5.

Видев Иуда, предавый (предавший) Его (И. Христа), яко осудиша Его (что Христос осужден). Из этого нельзя заключить, что Иуда, предавая Христа, не ожидал, что предательство окончится осуждением Его на смерть, тем более, что Господь прямо и не один раз говорил о Своей близкой смерти ученикам, и притом смерти насильственной от властей иудейских. Вероятно, ослепленная и омраченная сребролюбием, совесть его, как скоро совершилось осуждение Господа, мгновенно проснулась, и пред нею предстал весь ужас его безумнаго поступка (Мих.). Раскаялся, т. е. сознал, какой тяжкий грех сделал он, предав своего Учителя и Господа. Но каково же было его раскаяние? Ему следовало бы обратиться прямо к Богу с своим раскаянием, с мучениями своей совести, повергнуться пред Его безпредельным милосердием и излить свою душевную скорбь в молитве о помиловании и в слезах покаяния; потому что истинное раскаяние в злодеянии не может быть без молитвы и слез: и если нет этих проявлений покаяния, то простое пробуждение совести, мучение ея бывает безплодно и может окончиться самоубийством. Так и случилось с Иудою: у него не было молитвы и слез покаяния пред Богом, и он удавился (ст. 5). Каялся апостол Петр в своем отречении от Христа — он плакал в чувстве искреннняго раскаяния о своем грехе, плакал горько, и — был помилован Богом. Горе и муки падшей и кающейся души — пропуск букваются и облегчаются слезами покаяния и молитвы; душа умягчается и делается пропуск слова способнее плакать и молиться. И милосердие Божие, касаясь больной души Своею благостию, полагает начало внутренняго мира, примирения с совестию (Воскр. Чт.). Иуда, вместо Бога, обратился с своими чувствами раскаяния, с мучениями своей совести, к архиереям, которые подкупали его на зло — возврати (возвратил) тридесять сребренники архиереем и старцем (первосвященникам и старейшинам), глаголя (говоря): согреших (я согрешил), предав кровь неповинную, т. е. предал на пролитие крови, на смерть невиннаго человека. „Это признание Иуды пред иудейскими начальниками, конечно умножает вину как предателя, так и начальников, перваго потому, что он раскаялся, но уже поздно, а вторых потому, что они, тогда, как могли раскаяться и переменить свои мысли, не сделали этого". Они же реша (сказали): что есть нам (что нам до того)? Ты узриши (смотри сам), т. е. отнеслись с презрением и равнодушием к раскаянию Иуды. „Что нам за дело до тебя, до твоих чувств, до твоего положения и до невинности Иисуса? Сам смотри, что выйдет из твоего поступка", как бы так сказали первосвященники Иуде. „Это холодное и даже насмешливое отношение к страшному душевному состоянию Иуды и к свидетельству о невинности Господа Иисуса, замечает еписк. Михаил, показывает крайне нравственное загрубение и нераскаянность врагов Господа".

...Тогда Пилат в отчаянии дал приказ воинам приготовить крест и распять на нем «царя иудейского». Этот страшный в самой своей простоте приказ Пилата слышали тысячи присутствующего народа, и его несомненно слышал и Иуда Искариот. Все его гнусное дело таким образом увенчалось полным успехом, но этот успех не обрадовал его. Последний приказ Пилата прозвучал для него как грозный приговор над ним самим. В полной власти сил злобы и сатанинского ослепления Иуда находился лишь до момента совершения самого предательства в саду Гефсиманском. Уже тогда спокойный укор Спасителя: «целованием ли пре­даешь Сына человеческого?» пронзил его сердце острием внезапного нравственного пробуждения и грозного самообличения, и он в ужасе бежал с места своего сатанинского злодеяния. Ослепляющий дух алчности мог и после этого отчасти поддер­живать в нем бодрость самоизмышленными уверениями, что все затеянное им дело совершится к его – Иудину благополучию, но пробужденный голос совести начал раздаваться в его душе все сильнее, до степени грозного и невыносимого набата. Иуда наверно присутствовал при всех перипетиях суда и поругании над Христом; он слышал и ругательства черни над Страдальцем, и взвизги бичей, и отзвуки заушений, и безумные, исступленные вопли: «распни, распни Его»! Но можно быть уверенным, что сам он далек был от всякого участия в этих зверских неистовствах, и напротив каждый взвизг бича как бы раздавался над его собственною спиною, каждое заушение болезненно отзывалось на его собственных, мертвенно бледных щеках, и вопли: «распни, распни Его» как­ бы относились не к кому другому, как к нему самому – Иуде Искариоту. И о, если бы действительно все это совершалось над ним – злополучным Иудой, а не над тем вон Страдальцем, кроткого взгляда которого он теперь страшился более, чем са­тана может страшиться грозной молнии небесной! И по его душе яркой чередой пронеслись воспоминания последних трех с поло­виною лет его жизни. Наделенный от природы семенем зла, он был одним из тех людей, которые в условиях своего скромного существования с затаенным ропотом сносят свою незавидную долю и готовы воспользоваться первым случаем, чтобы сбросить с себя иго бедности и низкого положения, чтобы разбогатеть и возвыситься – хотя бы для этого пришлось совершить ужасающее преступление. Случай свел его с великим Учителем. Не Он ли Мессия? –мелькнула в Иуде тайная мысль; не Он ли тот ожидаемый Царь – Мессия, который, по народному верованию, должен был явиться по исполнении времен, который выведет иудеев из жалкого подчиненного положения язычникам, покорит для них весь мир, соберет для их обогащения все земные сокровища, оденет самого последнего иудея в багряницу, унизанную жем­чугами и драгоценными камнями, и будет кормить их изы­сканными яствами, какие только может доставлять природа земная? Если так, то вступление в избранное общество такого Учителя есть очевидно дело крайне выгодное и многообещающее, и Иуда, вступая в число последователей Христа, по самому существу своей натуры, на первом плане имел именно земные выгоды. Христос, конечно, провидел его низкую, злоб­ную, своекорыстную натуру; но принятие его в общество апостолов было одним из тех опытов божественного милосердия, которые часто делаются с целью привести зло в соприкосновение с самим источником добра и дать свобод­ной воле человека возможность при помощи этого добра победить гнездящееся в нем зло. Но злая воля Иуды не поддалась обаянию и самого источника добра. Иуда мечтал о власти, богатстве и наслаждении, а бож. Учитель проповедовал о смирении, бедности и страданиях. Он не мог не чувство­вать бесконечной святости и благости своего божественного Учи­теля, но проповедь Его казалась ему не соответствующею величию Мессии. Если вся задача Мессии будет именно такою, ка­кою она являлась из проповеди Пророка назаретского, то Иуда очевидно ошибся в расчете; его мечты о земных благах разле­тались в прах; он даже терял и то, что давала ему прежняя скромная доля, и взамен получал лишь залог неизбежных гонений, презрения и всяких бедствий. Так лучше же, мельк­нула в нем лукавая мысль, воспользоваться хоть чем-нибудь, – и он начал удовлетворять свою алчность воровством из общинной кружки апостолов. Но этого ему скоро показалось мало, потому что апостольская кружка была слишком бедна, а часто и совсем пуста. Нельзя ли поэтому сразу сделать какой-либо более крупный изворот? Дух алчности изобретателен, и обстоятельства благоприятствовали. Иуда ясно видел, с какою нена­вистью вожди иудейские смотрели на опасного для их лицемерия Пророка, и порешил просто продать им своего Учителя, пока еще есть возможность для того. Но такое преступление, взя­тое во всей его наготе, было бы до невыносимости страшно даже и для Иуды, и он, подобно многим другим величайшим преступникам и злодеям, мог измыслить и более или менее благовидные предлоги к тому. Колеблясь между духом алчности и голосом совести, он мог оправдывать свой злодейский шаг и некоторыми благовидными соображениями. Не побудит ли Иисуса этот его шаг оставить свою проповедь бедности и самоуничижения и проявить пред своими врагами все свое мессианское величие, которое скорее бы способно было склонить к Нему народ? Если так, то Иуда очевидно окажет этим лишь услугу своему слишком доброму и смиренному Учителю и таким образом будет в праве рассчитывать на участие в его мессианском царстве. Если же нет, если Учитель погибнет, то зна­чить Он все равно погиб бы; но тогда эта погибель была бы совершенно бесполезною для Иуды, а теперь он верных запо­лучит тридцать сребреников, – сумму, достаточную для того, чтобы купить себе участок земли, а впоследствии может получить в награду и еще взятку с целью сокрытия преступления перед народом. Такие извивы сатанинской логики могли под­держивать в нем алчное возбуждение до самого совершения гнусного дела. Но затем сразу изменилось все. Совершенное им преступление молниеносно озарило его темную душу и обнаружило пред ним самим всю лживость его логики. Бледный от вну­треннего терзания возмущенной совести, он в лихорадочном возбуждении и трепете следил за ходом дела, хотел верить и надеяться – вопреки всякой возможности для этого, что все это приведет к чему-нибудь совсем иному, чем как это было в действительности; с нетерпением ждал какого-нибудь чу­десного мановения со стороны Страдальца, от которого бы потряс­лись самые основы ада. Но все это было лишь одно предположение возмущенного своею собственною преступностью духа Иуды. Вот уже кончено все, и Пилат произнес роковой приговор. Если бы сразу и настежь отворились врата ада, то только картина того, что происходить в нем, могла бы дать доста­точный краски для изображения душевного состояния несчастного предателя в этот момент. Во всяком случае Иуда не выдержал этого момента. Поспешно бросился он по направленно к храму с своею жалкою добычей, из-за которой он навсегда потерял свое славное наследие апостольского звания, чтобы воз­вратить назад своим высокопоставленным покупателям тот кошелек, в котором теперь для него раздавались уже не сладостные звуки сребреников, а как бы шипенья целого гнезда смертельно ядовитых змей.

раскаявшись. Иуда раскаялся, но не отвергся греха (см. ком. к Мф. 3:2).

Слово раскаявшись может иметь смысл как покаяния, так и отчаяния гордости.

Покаяние — это акт осознания человеком неправильности своих поступков, своей жизни. Оно всегда является определенной победой человека над своим «я», актом смирения перед Богом и людьми. Напротив, отчаяние гордости — это протест против очевидного провала своего «я», потеря того фундамента, на котором оно стояло. Об этом пишет преподобный Иоанн Лествичник: «есть отчаяние... которое бывает от гордости и возношения, когда падшие думают, что они не заслужили сего падения» (Лествица. Слово 26. 88).

Апостол Павел указал на закономерные последствия этих двух состояний человека: печаль ради Бога производит неизменное твердое покаяние к спасению, а печаль мирская производит смерть (2 Кор. 7:10). Это и произошло с Иудой.

Преподобный Иоанн Пророк, сподвижник Варсонофия Великого, так ответил на вопрос о покаянии Иуды: «Иуду тогда бы можно было считать покаявшимся, если бы он покаялся Господу, ибо сказано: шед, прежде смирися с братом твоим (Мф. 5:24), с тем, против которого согрешил, а не с иным. А он сделал еще хуже и, удалясь, погубил себя отчаянием, посему и не был принят» (Руководство к духовной жизни в ответах на вопросы учеников. Ответ 462).

Сознательное самоубийство — не случайный акт, совершаемый человеком в результате какого-то тяжелого события, ибо и у многих в жизни бывают трагедии, но лишь единицы так кончают жизнь. Оно является результатом всей духовной и нравственной жизни, взращенной на гордости. Поэтому, когда такому человеку вдруг открывается его моральное ничтожество, он не может этого вынести, не может смириться, и приходит в отчаяние, доходящее до самоубийства. Случай с Иудой-предателем — яркий пример именно такого психологического состояния.

Игумен Никон (Воробьев), комментируя публичное отречение от Христа профессора Ленинградской духовной академии протоиерея Александра Осипова (см. номер газеты «Правда» от 5 декабря 1960 года), писал: «Когда Иисус Христос, после насыщения пяти тысяч, стал говорить о хлебе жизни, многие отошли от него, потому что не могли принять Его слов. Они поступили честно. Их плотское мудрование не могло возвыситься до Духа Истины. Но Иуда не покинул Иисуса Христа, потому что носил ящик с деньгами и пользовался ими для себя. Он надеялся и на большее. Наравне с другими он ожидал воцарения Мессии со всеми выгодами для себя. Когда же узнал, что Иисус Христос не собирается на земле устроить Свое царство, узнал, что его ожидает смерть, то использовал для себя и это: он перешел в лагерь врагов Его, предал Христа и получил тридцать сребреников. Ведь все равно Ему умирать!

Недаром отрекающихся в настоящее время от Христа сравнивают с Иудой. Делается это не для оскорбления отпадших (они достойны великой жалости), а потому что в обоих случаях есть общее душевное устроение: без веры, а лишь по выгоде шли за Христом, по выгоде и продали. Однако предатели никогда и нигде не пользовались доверием, а тем более уважением. „Мавр сделал свое дело, мавр может уйти“» (Нам оставлено покаяние. Письмо 230).