Евангелие от Матфея, Глава 13, стих 3. Толкования стиха

Притча о сеятеле приводится у трех евангелистов – Матфея, Марка и Луки, что подчеркивает ее особую значимость. Она хорошо известна: о ней говорят в воскресной школе, ее толкуют в проповедях, а объяснение, которое дает ей Христос, настолько исчерпывающе, что может возникнуть мысль: я слышал это столько раз, о чем еще здесь можно говорить? Однако это обманчивое знакомство с притчей может «закрыть нам уши» для того, о чем хочет сказать ею Господь. Именно об опасности такой невосприимчивости к слову Божию идет речь! Нам кажется, что Священное Писание хорошо знакомо и понятно нам – настолько, что мы не считаем необходимым регулярно обращаться к нему.

Вспоминается присказка о том, что в Церкви есть книги читаемые и почитаемые, и Евангелие, к сожалению, относится к последним. Оно в массивном окладе лежит в алтаре на престоле, его выносят на всенощном бдении для поклонения народу, на молебнах верующие проталкиваются поближе, чтобы священник возложил его им на голову – но что эта книга действительно означает в нашей жизни? Обычно мы довольствуемся отрывками, которые слышим на воскресной литургии в храме, хотя это лишь малая часть Евангелия. Некоторые ставят перед собой задачу прочесть Новый Завет за время Великого поста, после чего их интерес вновь ослабевает. И лишь немногие считают чтение Писания неотъемлемой частью своей духовной жизни, духовным хлебом, без которого душа умирает.

«Земля во время бездождия иссыхает и не дает плода. Пойми, что так и душа, если не напоит ее роса Божьего слова и благодати, иссыхает и становится бесплодна. Тело наше изнемогает от голода и жажды и, если не подкрепится пищей, – умирает, так и душа: если не питается и не напояется словом Божьим, изнемогает, а потом и умирает. Как телу на всякий день ищешь пищи и пития, так и душе нужно непрестанно искать пищи, пития и утешения от слова Божьего, чтобы, обессилев от голода и жажды, она не умерла навеки… Что телу нашему хлеб, то душе слово Божье» (святитель Тихон Задонский).

Щедрая рука

Палестинские поля представляли собой длинные полоски земли, разделенные тропинками или дорогами. Сельскохозяйственной техники в то время не было, и семена просто разбрасывали. Вполне возможно, что Христос, рассказывая притчу, видел вдали одного из таких сеятелей. Не все нынешние школьники видели, как растет хлеб, а тогда каждый знал, как засеять поле и получить урожай. Поэтому, наверное, выслушав притчу, люди недоуменно переглядывались и говорили между собой: «Ведь это очевидные вещи, что Он хотел этим сказать?» Об этом же Его спрашивают наедине апостолы, и Христос в виде исключения (обычно Он не изъяснял притчи) объясняет им Свои слова.

Вначале дается иллюстрация очень важной мысли: Бог сеет везде. Он не делит людей на «восприимчивых» и «невосприимчивых», но желает достичь сердца каждого человека независимо от пола, возраста, национальности, социального положения и уровня доходов. Он обращается и к тем, чье сердце настолько ожесточено, что не принимает Его слова. Палестинские сеятели работали аккуратно, старались, чтобы дорогие семена попали только на ту почву, где могли дать всходы. Но сеятель из притчи сеет везде, бросает семя даже туда, где оно не сможет прижиться, хотя он, конечно, знал, где находится тернистая, каменистая земля, и при желании мог обойти ее.

Как и в других притчах, мы видим, что логика Бога отличается от человеческой. Образ семени, символизирующего Евангелие, очень емкий. В каждом маленьком, на первый взгляд безжизненном зернышке заключается огромный потенциал новой жизни. В другом месте Христос сравнивает Царство Божие с горчичным семенем: Оно – как зерно горчичное, которое, когда сеется в землю, есть меньше всех семян на земле; а когда посеяно, всходит и становится больше всех злаков, и пускает большие ветви, так что под тенью его могут укрываться птицы небесные (Мк. 4:31–32). Посеянное семя приносит такой же плод, поэтому плод Евангелия в верующем сердце идентичен учению Христа.

«Какое семя сеется, такой и плод от него родится: от пшеницы пшеница, от ржи рожь, от овса овес, и рожденное от плоти есть плоть (Ин. 3:6). Так и Божье слово, как семя, брошенное на землю сердец человеческих, рождает подобный себе плод. Божье слово есть семя духовное, доброе, небесное, святое, животворящее и, посеянное в сердце человеческом, рождает человека подобным себе, то есть делает его духовным, добрым, небесным, святым, живым» (святитель Тихон Задонский).

Согласно Евангелию от Матфея, сеющий доброе семя есть Сын Человеческий (Мф. 13:37), и это – основное значение притчи. Однако Бог сеет семя Благой Вести и через нас, называющих себя христианами, – через наши слова и дела. К сожалению, у нас часто возникает соблазн не сеять ни при дороге, ни в терновнике, ни на камне, мы стараемся не говорить о Боге, о вере с теми, кто кажется нам бесперспективным. Однако мы не знаем до конца сердца людей, не можем судить об их склонностях или предвидеть их ответ. Поэтому каждый из нас призван, подобно сеятелю из притчи, сеять слово Божие везде, где можно, надеясь, что Господь рано или поздно даст ему взойти. Мы не должны прятать семена Евангелия в карманах, смущаясь маловерным страхом либо тем, что подумают о нас люди, иначе слово останется в нас бесплодным. Если наше свидетельство о Христе не примут, виновным будет слушающий и не слышащий, в противном случае бремя ответственности ложится на нас, поскольку слова идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа (Мф. 28:19) относятся не только к апостолам, жившим две тысячи лет назад, но сопровождают Церковь на протяжении всей ее земной истории.

Боязнь проповедовать объясняется слабостью нашей веры; мы полагаем, что к делу благовестия о Христе призваны немногочисленные избранники, подобно апостолу Павлу, обладающие даром речи, солидным багажом богословских знаний, – в общем, не мы. Но ученики Христа, бесстрашно проповедавшие всему миру, были простыми рыбаками, а в посланиях апостола Павла упоминаются мужчины и женщины, которые в меру сил и возможностей участвовали в распространении Благой Вести (см.: Рим. 16).

У святого Иустина Философа (II в.) находим свидетельство, что христианство проповедовали не только миссионеры, каждый христианин стремился привести своих близких к вере: «У нас его (христианское учение) можно услышать и научиться ему от людей, которые даже не умеют писать, необразованных и безыскусных в речи, хотя мудрых и верующих в мыслях».

Миссионерский успех ранней Церкви был связан с тем, что все эти люди не стремились продемонстрировать свою мудрость и красноречие, но проповедовали Христа распятого, для Иудеев – соблазн, а для Еллинов – безумие (1 Кор. 1:23). Апостол Павел неустанно проповедовал иудеям и язычникам, понимая, что именно через христиан Бог обращается к миру: …для Иудеев я был как Иудей, чтобы приобрести Иудеев; для подзаконных был как подзаконный, чтобы приобрести подзаконных; для чуждых закона – как чуждый закона, – не будучи чужд закона пред Богом, но подзаконен Христу, – чтобы приобрести чуждых закона; для немощных был как немощный, чтобы приобрести немощных. Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых. Сие же делаю для Евангелия, чтобы быть соучастником его (1 Кор. 9:20–23). «Соучастие» в Евангелии предполагает, что мы не только слышим его, но и делимся радостью о Христе с другими.

Возникает цепная реакция, о которой говорит святитель Иоанн Златоуст: «Как искра, когда коснется дров, зажигает их, делает новым источником пламени и, таким образом, простирается дальше и дальше, так и проповедь».

Нередко нас обескураживает ответ тех, кому мы пытаемся проповедовать: мол, мы живем в другом мире, у него совсем другие законы, Евангелие – не для современных людей. Но за две тысячи лет ничего не изменилось, Иисус Христос вчера и сегодня и вовеки Тот же (Евр. 13:8), и точно такими же грешными остались люди. Как и две тысячи лет назад, слово Благой Вести слышат по‑разному. В Евангелии «слышать» обозначает способность внутреннего восприятия, включающую в себя духовное понимание. У евангелиста Луки мы читаем: …наблюдайте, как вы слушаете (Лк. 8:18), а апостол Марк расставляет акценты немного иначе: …замечайте, что слышите (Мк. 4:24). Церковь из года в год читает за богослужением одни и те же тексты, чтобы содержание обрело в нашем сердце новое качество, чтобы слова Христа отозвались в нем по‑новому. Итак, семя в притче одинаково – это слово Божие, меняется только почва – мы видим четыре ее вида. Заглянув в свое сердце, мы поймем, что речь здесь идет не только о четырех категориях людей; зачастую все эти реакции на призыв Божий присутствуют в нашей душе.

Притча о сеятеле

Так и в данном случае, Он напомнил им их родные поля, местами заросшие колючим кустарником, тернием, местами же каменистые, покрытые тонким слоем рыхлой почвы, и, сравнивая с таким полем стоявшую перед Ним толпу, сказал: вот, вышел сеятель сеять; и когда он сеял, иное упало при дороге, и налетели птицы и поклевали то.

В тот же день, когда Господь окончил поучать народ притчами, двенадцать Апостолов и окружавшие Его попросили разъяснить им эту притчу, и Господь разъяснил.

Вот, вышел сеятель сеять. Семя есть слово Божие (Лк. 8:11). Сеятель слово сеет (Мк. 4:14). Но кто же этот сеятель? В другой притче о плевелах Иисус Христос под именем сеятеля подразумевал Себя, Сына Человеческого, как это видно из данного Им Своим ученикам объяснения той притчи: сеющий доброе семя есть Сын Человеческий (Мф. 13:37); в объяснении же этой притчи Он не говорил, кого надо считать сеятелем. Поэтому надо признать, что сеятелем считается здесь прежде всего Сам Иисус Христос, а затем и все Апостолы, преемники их и все проповедники, устно или письменно сеющие слово Божие.

Как разнородна бывает почва, в которую бросает сеятель семена, так разнохарактерна бывает и толпа народная, перед которой выходит проповедник, сеятель слова Божия. 

Что такое притчи, которыми, как говорится здесь, И. Христос учил народ много? Притча, это — речь, выраженная в каких либо образах или предложенная иносказательно, т. е. где говорится об одном, большею частью обыденном, житейском, а нужно понимать о другом, духовном. Притча — не то, что басня, где допускается много и неправдоподобнаго, напр., разговор животных, растений; это — род загадки. Приточная речь употребляется для того, чтобы нагляднее объяснить какой-либо нравственный или духовный предмет. Притчи употреблялись и древними пророками; а во времена И. Христа оне были в особенно большом употреблении, и И. Христос часто учил притчами, как видим в Евангелии и, напр. в настоящей 13 главе Евангелия от Матфея их несколько. Учил Господь так потому, что учение, предложенное в притчах, и понятнее, и занимательнее — понятно и для детей, и занимательно для людей всякаго возраста, пола и состояния. „Господь говорил притчами, пишет св. Златоуст, для того, чтобы сделать слова Свои более выразительными, облечь истину в живой образ, глубже напечатлеть ее в памяти и как бы представить глазам". Притча действует не на один ум, но и на сердце и на воображение слушателя, и потому истина, в ней предлагаемая, легче удерживается в памяти. Притчи Христовы отличаются от всех других необыкновенною простотою, ясностью, чистотою и важностию. Содержание их по большей части заимствовано от предметов, занятий и обстоятельств обыденной жизни, что и делает их понятными для всех. Оне относятся к Нему Самому, как Спасителю мира, к Его жизни, учению, царству, или церкви, и указывают на отношение к Нему людей разнаго рода (Мих.). Касательно объяснения притчей св. Златоуст замечает следующее: „в притче не нужно все изъяснять по буквальному смыслу, но, узнав цель, для которой она сказана, обращать сие в свою пользу и более ничего не испытывать" (Толк. На Мф. 20:1.), т. е. не всякую частную черту образа или подобия в притче непременно должно объяснять, потому что не всякая частная черта к ней имеет таинственное значение. Это мы и увидим при объяснении самых притчей.

Се изыде сеяй сеяти (вот вышел сеятель сеять). Это — первая притча Христова; образ в ней заимствован от известнаго всем действия — сеяния семени на поле. Проповедание или учение имеет большое сходство с сеянием. 1) Как сеятель бросает семя в землю, так проповедник или учитель влагает слово в слух и сердце слушателей. 2) Как из семени произрастают растения и плоды; так и от учения происходят в жизни слушателей добрыя дела. 3) Семя произрастает различно — хорошо на хорошо приготовленной, худо на худо приготовленной земле; так и учение действует различно: иные слушают и исполняют учение, а иные и слушают, но не исполняют.

Случай в доме Симона фарисея с достаточностью показал, что для пробуждения дремлющей совести народа и уяснения великих истин нового царства недостаточно простого обыкновенного учения. Необходима была такая форма, которая бы изумляла и поражала слушателей своею увлекательностью, наглядностью и выразительностью, – именно форма, которая такою неожи­данностью поразила Симона фарисея, изобличив его ложное, нечеловеколюбивое отношение к кающейся грешнице. Так как подобная форма видимо поразила и всех слушателей, то Христос и воспользовался ею для дальнейшего уяснения проповедуемого Им учения. Отселе Он начал ряд знаменитых притчей, которые отмечают собою период высшего развития проповеди Христовой.

Притча (машал) была небезъизвестна иудеям, так как уже и в ветхом завете были попытки уяснения тех или других истин подобным способом (Суд. 9:7; Исх. 5:1; Иез. 13:11 и сл.), и к этому времени она находилась в постоянном употреблении у раввинов. Главною особенностью ее служит представление нравственной или религиозной истины в более живой форме, чем это возможно при простом изложении, причем с этою целью учитель пользуется самыми обы­кновенными и общеизвестными явлениями из природы или обыден­ной жизни, явлениями, сравнение с которыми наглядно рисует пред глазами слушателей излагаемую истину и неизгладимо запечатлевает ее в памяти их. По своей сущности притча приближается к басне, насколько она допускает возможность измышленных событий; но отличается от нее тем, что посто­янно держится правдоподобия и не допускает присвоения тем или другим выводимым в ней действующим лицам таких свойств, которые чужды им по природе. Будучи чрезвычайно проста, она вместе с тем всегда отличается серьезным и возвышенным характером, и из самых простых явлений извлекает глубочайшие истины, способный неизгладимо запечатлеться в сознании слушателей. Вся окружающая жизнь давала неистощимый материал для притчей; Христа, который с истинно божественною мудростью воплощал в них истины царства небесного. Сеятель на ближайшем косогоре, плевелы в поле, обычный росток горчичного семени, закваска в тесте, сокровище, слу­чайно найденное пахарем, и многое другое в этом роде служило для Него поводом к изложению под самой увлекательной формой глубочайших истин, какие только способен воспринимать ум человеческий. Если и другие учители пользовались не без успеха приточною формою назидания, то только у Христа эта форма полу­чила тот истинно божественный и возвышенный характер, кото­рый сделал притчу одним из сильнейших орудий внедрения величайших истин царства Божия в сердце человечества.

По выходе Спасителя из дома Симона фарисея, за Ним последовало множество народа, жаждавшего послушать Его божественного учения. Христос направился к берегу озера. Толпа была велика и теснила Его к самой воде, не давая возможности свободно разноситься Его голосу. Поэтому Он, как было и раньше, вошел в лодку и с ее возвышенной кормы, как бы с некоторой кафедры, обратился к толпившемуся у берега на­роду с поучением, именно притчами. Первым из этих дивных приточных поучений была притча о Сеятеле, изображаю­щая самое начало насаждения слова Божия в сердце человека. В такой стране как Галилея ничего не могло быть общеизвестнее и понятнее тех образов и картин, которые излагаются в этой притче; да и самый сеятель мог быть тут же на глазах у всех, засевая только что вспаханное поле на близ держащем косогоре, спускавшемся к озеру.

притчами. Притча — это иносказание, уподобление, содержащее мудрость. Большинство Иисусовых притчей являются иллюстрациями, поясняющими Его главные мысли, но в них есть внутренняя глубина, постичь которую помогут только правильные взаимоотношения с Иисусом. Только Своим ученикам Иисус пояснял смысл притч (о сеятеле — ст. 18-23 и о плевелах — ст. 36-43).

(Мк. 4:2; Лк. 8:4).

Слово «притча» по производству с греческого (parabolh) значит «прикидывание», «сравнение», «уподобление» (но едва ли — «пример»). Термин этот означает такую речь, где отвлеченная истина, нравственная или духовная, объясняется при помощи разных событий и явлений в природе или жизни. Так, напр., мысль, что человек должен оказывать помощь своим ближним, выражается в притче о милосердном самарянине, мысль о любви Бога к кающемуся грешнику — в притче о блудном сыне. Если бы эти мысли не были выражены при помощи ярких образов, то были бы общими местами и скоро забылись. Но известно, что такой же метод раскрытия общих истин при помощи образов и сравнений употребляется и в баснях. Похожи ли притчи Христа на басни? И если не похожи, то в чем различие? Между басней и притчей есть сходство, но только внешнее. Как в притче, так и в басне берутся для сравнения не только люди, но и разные предметы природы (напр., плевелы, зерно горчичное и проч.), и даже животные (напр., овцы, свиньи в притче о блудном сыне, псы в притче о богатом и Лазаре и т. д.). Поэтому некоторые сближали притчу с басней и говорили, что это — одно и то же. Но даже простой, беглый и общий взгляд на притчи и басни может показать, что притча совсем не то, что басня. Этот общий взгляд можно подтвердить раэбором некоторых частностей. В басне если действуют, напр., животные, они всегда выдвигаются на первый план; в притчах Христа их роль — всегда второстепенная. В басне во всем, что говорят и делают животные или предметы природы (напр., деревья), всегда следует подразумевать речи и действия людей, потому что иначе предметам природы следовало бы приписывать то, чего никогда не бывает в действительности (напр., когда говорят животные или растения); в притчах подобные же образы всегда остаются вполне естественными и действия животных или растений в строгом смысле не могут быть относимы к людям; а о том, чтобы животные и растения когда-нибудь говорили, в новозаветных притчах не упоминается. Наконец, басня вообще есть вымысел, и притом большею частью забавный; для разъяснения нравственных истин в притчах берутся обыкновенно действительные события в природе и жизни. Мы говорим «обыкновенно», потому что так бывает, по-видимому, не всегда. Если еще можно согласиться с тем, что в приточной речи, напр., о страшном суде, отделение овец от козлищ есть образ, который мог соответствовать действительности, т. е. образ не вымышленный, то трудно думать, чтобы в притче о заимодавце и безжалостном должнике (Мф. 18:23–35) количество долга в десять тысяч талантов (= 60 000 000 динариев; динарий = 20 копеек приблизительно), которые царь дал одному из своих рабов, не было вымышленным в целях разъяснения истины об огромном долге человека Богу. На подобные же сомнения наводит и притча о злых виноградарях (Мф. 21:33–41) — действительный или вымышленный этот рассказ, если не обращать внимания на его приложение? Обстоятельство, что некоторые образы в притчах предсказываются вымышленными, давали повод определять слово «притча» (относительно евангельских притчей) так: «притча есть такая форма речи, в которой, при помощи вымышленного повествования, однако же правдоподобного и заимствованного из обыденной жизни, представляются отвлеченные истины, малоизвестные или нравственного свойства». Альфорд определяет притчу так: «это есть серьезный рассказ, в границах вероятности, о каком-либо деянии, указывающий на какую-нибудь нравственную или духовную истину». Некоторые экзегеты считают напрасными попытки определять точно, что такое и чем должна быть притча в ее отличии от всех других способов речи. Некоторые думают, что всякая притча есть вид аллегории. В притче говорится об одном каком-нибудь предмете, который сам по себе имеет свой естественный смысл; но на другой стороне этого естественного смысла, отчасти прикрываемый им, а отчасти раскрываемый, подразумевается другой предмет. Все эти определения годятся, однако, может быть, только для пояснения, что такое притча вообще, но не для притчей Спасителя. Мы должны твердо установить истину, что Спаситель не говорил лжи. При рассмотрении притчей это видно не только из того, что Его притчи имеют огромное жизненное значение, но и из того, что Ему никогда не ставилось никем упрека по поводу Его притчей, — что Он проповедовал вымысел, фантазировал или преувеличивал что-нибудь. Это совершенно необходимо для понимания притчей Спасителя. В них всегда берется какое-нибудь действительное событие, взятое из человеческой жизни или из природы и даже из мира животных и растений. Если возможно какое-нибудь подразделение притчей, их можно разделять только на общие и частные. В общих притчах рассказывается о каком-нибудь действительном событии, настолько частом и обычном, что о вымысле не может быть и речи. Таковы, напр., притчи о сеятеле или зерне горчичном. В частных притчах события, так сказать, единичнее; большею частью можно предполагать, что они совершились только один раз. Такова, напр., притча о милосердном самарянине, или о работниках в винограднике, получающих одинаковую плату за свои труды. Вполне возможно предположить, что подкладкой этих притчей были действительные факты. Труднее, как мы сказали, предположить их в таких притчах, как, например, о злых виноградарях или о безжалостном должнике. Однако кто поручится, что и таких случаев не было в тогдашней действительности? И в то время находились люди, владевшие колоссальными богатствами. Таким образом, во всех притчах мы можем отыскивать вполне верную действительности и невымышленную характеристику тогдашнего времени, жизни, нравов и обычаев. Но замечательно, что, рассказывая о действительных событиях, Спаситель никогда не упоминает о действительных лицах и времени совершения действительных событий, и только два раза (в притче о милосердном самарянине и мытаре и фарисее) указывает на место их совершения, притом в совершенно общих выражениях. Таким образом, все притчи Христа являются пред нами, так сказать, совершенно анонимными. Если, напр., в притче речь о царе, то он никогда не называется по имени. Из притчей во всяком случае видно, что Христос превосходно знал жизнь и видел в ней то, чего другие не видят. Особенность высших и богато одаренных людей заключается в том, что они видят больше, чем другие люди; а Христос обладал этою способностью в высшей степени. Излагая действительные события, Он применял их к нравственной области с такою проницательностью, какая недоступна и несвойственна обыкновенным людям. Ближе всего, может быть, притча подходит к типу, образу или прообразу, с тем лишь различием, что тип обыкновенно есть реальное выражение идеи, а притча словесное. Но все сказанное нисколько не препятствует утверждению, что в разных притчах встречается художественное объединение разных действительных событий и обстоятельств, которое служит выражением особенной, художественной и идеальной правды. Когда, например, художник пишет картину солнечного заката, то объединяет в ней наблюдения, сделанные в различное время, при различных обстоятельствах и в разных местах, и, таким образом, у него выходит идеальная картина, верная действительности во всех частностях, но возвышающаяся над нею по идее, которая, понятно, может быть и не заимствована из реальной жизни природы. Это не вымысел, но художественное сочетание идеи с внешними образами, заимствованными из самой действительности, и такое сочетание есть действительность сама по себе, но только мысленная, идеальная, высшая, художественная. — Семь притчей, изложенных в рассматриваемой главе Матфея, составляют одно целое и относятся к одному предмету, Царству Божию и его развитию; в 53 ст. ясно указывается, что они были сказаны в одно время. Первые четыре из этих притчей, по-видимому, были сказаны народу из лодки (объяснение притчи о сеятеле было здесь вставлено); последние три — ученикам в доме. Первые притчи связываются формулой: «иную притчу»; а в начале последних трех говорится: «еще подобно». По показанию евангелистов Матфея и Марка, не все, однако, сказано было притчами, а «многое». «Потому что, — замечает Иероним, — если бы Христос все говорил в притчах, то народ разошелся бы, не получив для себя пользы. Ясное Христос смешивает с небесным, чтобы на основании того, что народ понимал, обратить его внимание на то, чего он не понимал».

Очень интересно, что в этой главе Иисус в полной мере начинает Свой специфический метод учения притчами. До этого Он уже использовал метод учения, в котором в зародыше был заложен метод притчи. Сравнение (подобие) о соли и свете (Мф. 5:13–16), картина птиц и лилий (Мф. 6:26–30), история о мудром и безрассудном строителях (Мф. 7:24–27), иллюстрации о заплатке к одежде и о мехах (Мф. 9:16.17), картина детей, играющих на улице (Мф. 11:16.17) – это зачатки притчи. Притча – это истина в картинах и образах.

И вот в этой главе мы видим метод Иисуса учения притчами в полном развитии и очень действенным. Как кто-то сказал об Иисусе: «Совершенно справедливо, что Он – один из величайших мировых мастеров коротких рассказов». Прежде чем приступить к подробному изучению этих притч, зададимся вопросом, почему Иисус применил этот метод и каковы его важные преимущества для учения.

а) Притча всегда конкретизирует истину. Лишь немногие могут воспринять и понять абстрактные идеи; большинство же людей мыслит образами и картинами. Мы можем довольно долго пытаться объяснить на словах, что такое красота, но если указать на кого-нибудь и сказать: «Вот красивый человек», то не потребуется никакого объяснения. Мы можем довольно долго пытаться дать определение добра и добродетели, но это никого не просветит. Но когда человек нам сделает добро, тут же поймем, что такое добродетель. Для того чтобы их можно было понять, надо каждое великое слово облечь плотью, каждую великую идею представить воплощенной в человеке; а притча в первую очередь тем и отличается, что она представляет истину в виде картины, которую все могут видеть и понять.

б) Кто-то сказал, что любое великое учение должно исходить от здесь и сейчас, от сиюминутной реальности, с тем, чтобы достигнуть цели там и тогда, в потустороннем мире. Когда человек хочет научить людей вещам, которых они не понимают, он должен начинать с того, что они могут понять. Притча начинается с вещей, понятных каждому из его собственного опыта, а потом ведет к вещам, ему непонятным и открывает глаза на то, чего он до сих пор не видел, собственно, не мог видеть. Притча открывает человеку ум и глаза, начиная с того, где он находится, и что он знает, и ведет его туда, где он должен быть.

в) Великая поучительная ценность притчи заключается в том, что она вызывает интерес. Проще всего заинтересовать людей, если рассказывать им истории. А притча как раз и есть истина, запечатленная в рассказе. «Земная история с небесным смыслом» – это самое простое определение притчи. Люди будут слушать и их внимание можно привлечь лишь, если заинтересовать их; в простых людях интерес можно разбудить рассказами, а притча и есть такой рассказ.

г) Большая ценность притчи заключается и в том, что она побуждает людей самим открывать истину и дает им способность открыть ее. Она побуждает человека думать самому. Она говорит ему: «Вот тебе история. Какая истина заключена в ней? Что она говорит тебе? Продумай это для себя».

Некоторые вещи человеку просто нельзя сказать и объяснить; он должен открыть их для себя сам. Нельзя просто сказать человеку: «Вот это истина»; нужно дать ему возможность самому открыть ее для себя. Когда мы откроем истину для себя не сами, она остается чем-то внешним и полученным из вторых рук и мы почти наверняка скоро позабудем ее. А притча, побуждая человека мыслить самому и делать выводы, показывает ему истину воочию и одновременно закрепляет ее в памяти.

д) С другой же стороны притча скрывает истину от тех, кто слишком ленив, чтобы подумать или слишком ослеплен предубеждениями, чтобы видеть. Притча возлагает всю ответственность совершенно и полностью на каждого человека. Притча открывает истину тому, кто ее ищет, и она скрывает истину от того, кто не хочет ее видеть.

е) Но надо помнить еще одно. Притча, в той форме, в которой ею пользовался Иисус, была выражена в устной форме; люди слушали ее, а не читали. Она должна была впечатлять людей сразу, а не в ходе длительного изучения с помощью комментариев. Истина должна была озарять человека как молния освещает непроглядную ночную тьму. В ходе нашего изучения притч это имеет для нас двойное значение.

Во-первых, это значит, что мы должны собирать всевозможные детали из истории и быта Палестины, чтобы притча поражала нас так же, как тех людей, которые слышали ее впервые. Мы должны думать и изучать и постараться перенестись в ту далекую эпоху и увидеть и услышать все глазами тех, кто слушал Иисуса.

И, во-вторых, в общем, в притче заложена лишь одна идея. Притча – это не аллегория; аллегория – это рассказ, в котором каждая мельчайшая деталь имеет внутренний смысл, но аллегорию нужно читать и изучать; притчу же просто слушают. Надо быть очень осторожными и не делать из притч аллегорий и помнить, что они должны были осенить человека истиной в момент, когда он слышал ее.

Эта картина была понятна каждому в Палестине. Здесь Иисус доподлинно использует настоящее, для того, чтобы перейти к тому, что лежит по ту сторону пространства и времени. Русский перевод Библии хорошо передает смысл греческого: «Вот, вышел сеятель сеять». Иисус как бы указывает на конкретного сеятеля; Он не говорит о сеятеле вообще.

По всей вероятности имело место следующее. В момент, когда Иисус воспользовался в качестве трибуны или кафедры стоящей недалеко от берега лодкой, на соседнем холме действительно сеял какой-то сеятель, и Иисус взял сеятеля, которого все хорошо видели, в качестве примера и предмета Своей речи и начал: «Взгляните на этого сеятеля, засевающего это поле!» Иисус начал с того, что они в этот момент действительно могли видеть, чтобы открыть их уразумение для истины, которой они до того не видели никогда.