В ТОТ период, когда религиозное благочестие находило свое выражение в аскетическом самоотречении и удалении от мира, как это было с назореями, ессеями и другими отшельниками, Иоанн, от природы проникнутый глубоким религиозным чувством и воспитанный в строгих правилах своего семейства, удалился из своего дома и от всех людей в пещеры окрестной пустыни. При той тяжелой смуте, которая дарила в политике и религии, мирная простота такой отшельнической жизни имела непреодолимую привлекательность, так как в ея спокойном отчуждении люди могли достигать своего спасения молитвой, постом и ревностью о законе, не опасаясь ничьего вторжения в свою подвижническую жизнь. Удрученное бедствиями и треволнениями сердце находило себе успокоение в уединении, где весь окружающий мир, с его раздорами, злобами и смятением, с его жестокостью, себялюбием и изменничеством, какбы переставал существовать для них. Псалмопение, точное исполнение закона и спокойное трудолюбие, составлявшия отличительную особенность жизни отшельников в пустыне, невольно внушали особое сочувствие к ним, особенно при виде того, как повсюду кругом их торжествовало зло и нечестие.
Пустыня, в которую удалился Иоанн, тянется по всей восточной части Иудеи, начинаясь почти у Иерусалима и простираясь под различными названиями до Мертваго моря и южной пустыни, как ея отдаленнейшей границы. Она представляет собою безплодное пространство, состоящее из скалистых долин, в некоторых местах суровых и страшных, так как скалы, расщеленныя вековыми землетрясениями, представляли собою непроходимый лабиринт ущельев и горловин иногда в 150 сажен глубиною, хотя только от 4 — 6 сажен в ширину. Кругом царит мертвенная тишина. Можно путешествовать там целый день и не видеть никаких признаков жизни, кроме пустынной перепелки и случайно забежавшей лисицы или залетевшаго коршуна. По холмам растут только сухия и закаленныя травы, не требующия воды, а в долинах самую роскошную растительность представляет белый шильный кустарник, цветущий в марте и апреле. Иудеи удачно называли эту пустыню «Ешемоном», то-есть, «ужасной пустыней», так как нельзя и представить себе более безотрадной местности. В некоторых частях ея не могут жить даже арабы. Уже в северной части глубокия долины, идущия по направлению к Мертвому морю, почти затрудняют всякое путешествие кроме как по узким горловинам, а далее к югу — страна и совсем делается непроходимой. Огромные отвесные овраги, в 1000 — 1500 футов глубиною, а в некоторых местах и весьма широкие, были прорыты бурными потоками, текущими весною по этим стремнинам к Мертвому морю. За исключением весны, в этой местности воду можно находить только в скалистых котловинах или в весьма немногих водяных цистернах, высеченных в давно прошедшее время в известняке и наполняющихся водою от тех дождей, которые изредка перепадают там. Единственным оживленным местом, поистине цветущим оазисом в мрачной пустыне, была ложбина источника Енгеди. Этот источник (теперь Айн Джпди) течет из-под скалы на небольшой равнине на 500 футов над уровнем моря. Вода в нем хорошая и чистая, но неприятно теплая на вкус. Поток длинным водопадом низвергается чрез скалу и теряется внизу среди кустов и исполинской листвы ивы, так-называемых содомских яблонь и терновника. В безмолвной пустыне только и слышится таинственное журчанье источника, с трудом пробивающагося чрез груды, затрудняющих его течение, скал. Окружающая местность великолепна в своем диком и пустынном величии. Внизу виднеются мрачныя воды Мертваго моря, а вверху огромными глыбами поднимаются скалы, идущия все выше и грознее почти до самой крепости Масады Conder в Pal. Ex. Fund. Rep., июль 1875 года. . И в этой местности теперь виднеются развалины единственнаго города, или поселения, какое только когда-либо существовало там. Город этот называется, также как и источник, Енгеди. А кругом его царила безмолвная пустыня, пещеры которой только и могли служить убежищем для отшельников.
В этой-то пустыне, где среди камней извивается ядовитая ехидна (Втор. 32:10, Втор. 8:5) и ползает скорпион, и где лисица, коршун или ворон составляют почти единственные признаки жизни, где царствует нестерпимый зной, а безводные холмы и каменистыя долины служат какбы символами полнейшаго опустошения, в какой-нибудь пещере, быть может в недрах глубокой и узкой горловины, по крайней мере дающей защиту от невыносимаго зноя палящаго солнца, Иоанн и поселился, чтобы быть наедине с Богом и своей собственной душой, и таким образом лучше исполнить свой пожизненный обет, отделявший его от людей. Воспитанный, подобно ап. Павлу, во всей строгости и полном знании и соблюдении закона (Деян. 22:3), он несомненно, подобно ему, во всем относящемся к закону был пламенным ревнителем. В каком возрасте он предался этому отшельничеству — неизвестно, но, невидимому, он жил вдали от людей уже в течение многих лет до своего выступления на проповедь. Евангелие представляет нам живую картину его внешности и образа жизни. Как назорей, он носил длинные волосы, а грубый плащ из верблюжьяго волоса, подпоясанный простым ремнем, повидимому, составлял все его одеяние, дополняемое разве еще столь же грубыми сандалиями. Единственной его пищей были акриды и мед диких пчел, который можно было по местам находить в ущельях скал, а единственным напитком была вода, с трудом находимая в какой-либо из скалистых котловин. Что касается акридов, то мнения касательно их расходятся; но, по мнению большинства изследователей, »то — особаго рода саранча, которая даже и теперь служит пищей во многих местах востока. «Все бедуины Аравии и жители городов в Недже и Геджазе часто употребляют ее в пищу».
«В Медине и Тайфе я видел, говорит Буркгард, особыя лавки с саранчей, где она продавалась известной меркой. В Египте и Нубии ее едят только самые последние бедняки. Арабы, приготовляя ее для еды, бросают ее живою в кипящую воду, в которую прибавляется значительная доля соли, после чего она чрез несколько минут вынимается и сушится на солнце. Голова, ноги и крылья отрываются, тело очищается от соли и совершенно высушивается. Иногда ее едят свареную в масле или посыпают ею пресный хлеб вместе с маслом». «В Палестине акриды употребляются в пищу только арабами, да и то только по окраинам, а в других местах вообще смотрят на нее с отвращением, или в крайности питаются ими только самые бедные люди» Thomson, The Land and the Book, стр. 420. Лондон 1863. . Тристрам в своей «Естественной истории Библии» однако же говорит, что акриды весьма вкусны. Natural History of Bible, стр. 308. «Я нашел их», говорит он, «весьма хорошими, когда их едят по арабскому способу с маслом. По своему вкусу оне несколько походят на маленьких морских раков (креветов), хотя и не имеют их нежности». В Иудейской пустыне во все времена года бывает много саранчи всякаго рода, которая шумно поднимается с земли на каждом шагу.
По Моисееву закону акриды считаются чистыми (Лев. 11:22 Другие однако-же понимают под акридами плоды рожковаго дерева, которыми вместе с свиньями питался блудный сын, или верхушки трав и растений, или дикия яблоки. См. Арх. Михаила толкование на Мф. 3:4. Исидор Пслусиот резко опровергал мнение об акридах, как саранче, но оно теперь преобладает в науке. ), и поэтому Иоанн мог есть их без всякаго смущения. Кроме акрид пустыня давала еще отшельникам дикий мед. Диких пчел в Палестине водится гораздо больше, чем ручных в пчельниках, и большая часть меда, продаваемаго в южных округах ея, получается от диких роев. И действительно, не много еще таких стран, которыя были бы более пригодны для пчел. Сухой климат и малорослая, но разнообразная растительность, состоящая по преимуществу из ароматических трав в роде тмина, мяты и других подобных растений, весьма благоприятна для них, причем сухие уступы известковых скал повсюду представляют удобную защиту и прикрытие для сотов. В пустыне Иудейской пчел водится гораздо больше, чем во всякой другой части Палестины, и до настоящаго времени этот мед служит обычной нищей бедуинов, которые выдавливают его из сотов и собирают в свои мехи Tristram, Nat. Hist. 324 .
В своем родном доме Иоанн мог бы наслаждаться приятною жизнью, — общением любящих родителей, вниманием родственников и друзей, скромными удобствами в настоящем и видами на будущее. Но иныя мысли и иныя стремления занимали его великую душу. Не до житейских удобств было ему, когда зло царствовало кругом и вопль всех истинно верующих и праведных в святой земле возносился к Богу о том, чтобы Он вспомнил о Своем святом завете и послал избавление (Лк. 1:72-73). Они жаждали освобождения от ига язычников, чтобы опять, имея своим царем Бога и всецело обладая своею землею, можно было безбоязненно служить Ему в святилище храма, исполняя обряды закона (Лк. 1:74-75). Израиль уже долго сидел во тьме, жаждая исполнения данных ему обетований, а между тем печальная действительность подрывала, повидимому, всякую надежду на их исполнение. Но если на сердце Иоанна тяжело отзывались скорби народа, то вместе с тем его томили и грехи их. Если на народе Израильском лежала «тень смерти», то это вследствие его собственных грехов и испорченности, так как Бог оставил его лишь потому, что сам он сначала оставил своего Бога. Дворы Его храма были превращены в вертепы разбойников (Мк. 11:17); духовные вожди народа сделались коварны, как ехидны пустыни, и были слепыми вождями слепцов (Мф. 15:14). Те, кто должны бы служить образцом и примером в жизни, именно священники, были предметом презрения и поношения за свое недостоинство. Прежде чем достигнуть своей возмужалости, Иоанну пришлось видеть, как на высоком месте первосвященства произошло девять перемен по воле Архелая или языческаго правителя из Рима, и призрачные первосвященники оскорбляли это высокое достоинство своими личными пороками, своим искательством или равнодушием к своим высочайшим обязанностям или позорною роскошью и надменною гордостью. Сан первосвященника занимали двое из рода Воефа александрийскаго, благодаря родству его с Иродом, но народ проклинал их, так как они окружили себя придворною пышностью и отличались грубым насилием. Затем первосвященническую должность занимал также Измаил, сын Фаби, но дубины его сторонников сделались притчей в Иерусалиме, равно как и его позорная личная роскошь. Занимали его также три члена из дома Анны, именно сам Анна, его сын Елеазар и затем его зять Каиафа, и сам Анна все еще считался самым видным человеком в Иерусалиме; но они ненавидели народ и народ ненавидел их, разсказывая, как они в своей гордой злобе шипели на него подобно ехиднам или подобно змеям предавались своим злым делам. Сыновей их народ клеймил названием сыновей Илия. Нечестие водворилось в лице их на горе Божией. Не был неповинен и сам народ, вследствие чего Тот, Кто был смирен и кроток сердцем, впоследствии так сильно обличал это злое и прелюбодейное поколение, более ожесточенное и безнадежное, чем население Ниневии, Содома и Гоморры, навлекших на себя страшный гнев Божий (Мф. 10:15, Мф. 11:24, Мф. 12:39, 41; Мк. 8:38).
Но в душе Иоанна, вместе со скорбью о бедственности и греховности народа, жило и светлое убеждение, что скоро должен придти давно ожидаемый Мессия, и что лучшим приготовлением к Его пришествию было самоотречение и уничижение, и этой мысли он отдался всем своим существом. В пустыне были и другие отшельники, старавшиеся суровым покаянием очистить себя от всяких скверн плоти и духа I. Флавий описывает нам одного из отшельников в пустыне, с которым он сам жил в течение трех лет. «Его имя было Бан, его домом была пустыня, его единственной одеждой—листья или древесная кора, его единственной пищей то, что выростало само собой, его единственным напитком была вода в источнике, и его ежедневным и еженощным подвигом было купанье в холодной воде. . Но у многих из них главным побуждением служило то, чтобы спасти себя при крушении всех других. Гораздо более достойиыя и возвышенныя побуждения руководили Иоанном. Он удалился в пустыню для того, чтобы размышлять о тайнах царства Божия и содействовать его осуществлению. Его жизнь, вся направленная к приготовлению новаго Мессианскаго царства, не была праздным и пустым одиночеством. Он совершал великий духовный подвиг, я несомненно, по целым дням и ночам, изможденный суровым постом, он предавался пламенно-слезной молитве о том, чтобы Бог наконец в Своем милосердии послал Мессию Своему народу. Мы знаем, как даже Христос «во дни Своей плоти возносил моления и молитвы с крепким воплем и слезами», как Он глубоко скорбел в Своем духе и проводил целыя ночи в горах иди пустынях в одинокой молитве; такую же всепоглощающую ревность должен был чувствовать и Его предвозвестник. Как пророки, так и раввины одинаково учили, что царство Божие могло придти только тогда, когда Израиль приготовится к принятию его самосокрушением и раскаянием. Пробудить это чувство вообще в людях, представляя в своей личности пример борьбы против грехов, и было главной задачей Иоанна. Обличать любовь к богатству было бы тщетно, если бы он сам жил в довольстве и удобствах. Чтобы обличать пустоту греховной жизни людей, он должен был прежде всего сам очистить себя от всякаго упрека в этом отношении. Люди невольно чувствуют благоговение к самоотверженной искренности, и в этом отношении не могло быть никакого сомнения касательно Иоанна. Все чувствовали, что это был человек в полном смысле цельный и искренний. Религия у окружающих людей превратилась в пустую формальность. Внешнее приличие составляло для них сущность человеческой жизни. Но Иоанн показывал, что по крайней мере был в Израиле хотя один такой человек, у котораго религия составляла действительно жизненную силу.
Живя в своей одинокой пустыне, он постепенно возрастал духом в сознании своего великаго назначения. Он был убежден, что близок был гнев Божий на всех делающих злое (а ими был переполнен мир); но в тоже время он знал также, что Бог Авраама даже во гневе помнит милость, и что вскоре должен придти давно обетованный Избавитель. И прововестником Его пришествия он и выступал теперь, почувствовав в себе ту же пламенную ревность, какою одушевлены были древние пророки. Проникнутый глубочайшим религиозным чувством, отличаясь святош простотою и правдивостью в словах и действиях, представляя в себе живое воплощение искренности и самоотречения, и с самых ранних лет имея возможность вполне знать настроение своего народа, он более чем кто либо из его современников, в состоянии был будить спящую совесть Израиля и изобличать самообольщение и грехи даже законников своего времени. Хотя и будучи человеком, имевшим наследственное право на священство, он стоял в стороне от храмового служения, так как его обрядность не давала ему больше внутренняго мира; особенно же устранялся он от священнической аристократии, так как она именно была главным источником греховности народа. Под плащем законнической чистоты и под дешевым ореолом внешней праведности фарисеев его проницательный взор сразу же видел всю бездну злобнаго честолюбия, алчности и лицемерия. Его душа скорбела при виде того, как слепой и безпомощный духовно народ под руководством и влиянием фарисеев довольствовался фарисейскою праведностью, с безсмысленным самоуслаждением полагая, что для его спасения до¬статочно одного звания его в качестве народа Божия. Проникшись духом пророков ветхаго завета и воспламенившись их святою ревностью об Израиле и его Боге» Иоанн требовал высшей правдивости — сердца и жизни. Своим духом от стоял выше обрядоваго закона. Свою духовную пищу он главным образон черпал из глубоких и возвышенных пророчеств Исаии. Сохранившиеся до нас немногие отрывки его проповеди изобилуют образами, заимствованными из этой именно пророческой книги: как у пророка Исаии, так и у него, этими образами были ехиднино порождение, виноградник Божий, срубание высохших дерев, сожжение огнем, молочение хлеба и веяние, равно как и раздача хлеба и одежды бедным.
Жизнь Иоанна в пустыне не была лишь временным пребыванием там. Бея его последующая деятельность, его образ жизни и его пророческая ревность указывают на постоянное пребывание в недрах свободной пустыни, вдали от развлекающаго и разслабляющаго шума житейской суеты. Но хотя и живя в той же пустыне, он однако же не был ессей. Его отношения к народу вообще, его понятия о царстве Божием, его последующая проповедь, его сочувствие даже к мытарям и грешникам, от которых ессеи и фарисеи удалялись как от осквернения, даже его пища, хотя и простая, показывают, что он отнюдь не имел никакого соотношения с этой сектой. Подобно ессеям, он был не женат; подобно им, он отказывал себе во всяких удобствах и обнаруживал пророческое величие в сознании возвышенности своей цели и деятельности. Но хотя живя и неподалеку от ессейскях поселений, доступ в которыя был вполне открыт ему, он предпочитал жить в свободном уединении. И эта именно свобода создала в нем ту нравственную силу, пред которой трепетал и киторою увлекался народ, между тем как ессейство, не обладая никакими жизненными силами, не имело и никакого живительнаго влияния на окружающих.
Ведя суровую уединенную жизнь в пустыне, Иоанн постом и молитвой подготовлял себя к принятию откровения свыше. И откровение это действительно было ему. Он видел, что время уже созрело для наступления суда Божия. За агонией царствования Ирода последовало рабство языческому Риму, разсеявшее всякия надежды. В течение почти поколения он не видел ничего, кроме бедетвенности в стране. В годы его отрочества Квириниева перепись послужила поводом к страшному кровопролитию, за которым последовало такое угнетение, что оно уже ко времени его ранней возмужалости истощило все силы народа и заставило его с отчаянием обращаться с мольбою к Риму об облегчении. Хищные и неправедные правители из римских всадников, старавшиеся только о своем собственном обогащении и безсовестно злоупотреблявшие своею властью, еще более удручали бедственное положение народа; сановники и воины подражали им в беззаконных насилиях; языческие гарнизоны занимали священный город и храм; первосвященство сделалось простой игрушкой в руках верховной власти, святыни народной жизни подвергались оскорблению и осмеянию. С 26 года правителем Палестины состоял Понтий Пилат, человек, котораго можно сравнить только с Гессием Флором, последним римским прокуратором, ужасныя неправды котораго наконец повели к отчаянной войне, закончившейся гибелью Иерусалима. Пилат какбы намеренно оскорблял и нарушал свящевные обычаи народа. Он считал ниже своего достоинства изучить тот народ, которым он управлял. Будучи не только правителем жестоким и вспыльчивым, относившимся высокомерно даже к Антипе и сыновьям Ирода, он был и вообще человек злобный и всегда готовый посредством хитрости и коварства удовлетворить свою ненависть, пылавшую в его груди, по отношению к народу, котораго он не понимал и который в свою очередь ненавидел его от всей души. Население Иерусалима должно было вынести от него целый ряд оскорблений, злобных обид, поношений и кровопролитий. Он был так озлоблен, что даже когда видел свою ошибку и опасался Тиверия, не хотел уступить, потому что не мог согласиться сделать что-либо в угоду своим подчиненным. Его современник Филон обвиняет его во взяточничестве, в делах дикаго насилия, в грабительстве, в оскорбительном обращении со многими, в безумных угрозах, в постоянных беззакониях и в безцельных и крайних жестокостях. «Он был человек злобный и яростный», говорит Филон, «не желавший ничего делать такого, что, по его мнению, могло бы понравиться его подчиненным» Philo, Leg. 1033 . Народ, находясь сод начальством такого правителя, с сожалением вспоминал даже о царствовании Ирода, тем самым показывая, насколько ухудшилось его положение с того времени, как земля сделалась достоянием римлян, и не видел никакой надежды на облегчение.
Все это, несомненно, видел Иоанн. Живя неподалеку от Иерусалима, он мог в подробности знать всю жизнь и все положение народа. Он содрогался при виде недостоинства первосвященников-саддукеев, имевших теперь во главе Каиафу, котораго ненавидел народ Ant. 18:4, 2 , но любил или по крайней мере терпел Пилат. Житейский опыт научил его с презрением относиться к раввинам, которые смиренно склоняли свою голову под постыдное ярмо и подчинялись ему из своих выгод. Но вместе с тем он глубоко скорбел при виде того, как священный закон, данный на Синае, превратился в бездушную обрядность и был только терпим Римом; скипетр народа был сломан, хотя было обещано, что он никогда но отойдет от него; священная гора сделалась твердыней необрезанных воинов, и улицы, по которым раздавались звуки священных песнопений Давида и его величественных хоров, были осквернены символами и музыкой язычников. Никогда раньше Бог не оставлял Своего народа на целые века без Своего могущественнаго покровительства; никогда раньше не терпел Он такого поношения Своего народа; никогда раньше Он не предоставлял его настолько погибели, как теперь. Все поэтому показывало, что скоро должно было проявиться Его покровительство. В книге пророка Даниила предсказывалось, что железное царство Рима продержится недолго (Дан. 7:25, Дан. 11:7 Древности, 10:11, 7 ), а между тем оно уже продолжалось в течение целаго поколения. Но даже и в эти последние дни, проклятие, обрушившееся на дом идумейскаго узурпатора, гибель Антипатра, Фазаила, Ирода, Архелая и многих других из этого ненавистнаго рода, разве не показывали, что гнев Божий уже воспламенился и что мщение Его приближалось? Суды Божии, предсказанные пророками, скоро должны были обрушиться как на отступников в Израиле, так и на врагов его.
Все эти события известны были Иоанну, и в них много было такого, что при обыкновенном состоянии духа могло смущать и удручать самое мужественное сердце. Но суровое подвижничество закалило и озарило его дух, Торжественное безмолвие пустынных холмов и безграничность небеснаго свода с его ночным узором сверкающих звезд сглаживали все противоречия, возникавшия вследствие ограниченности человеческой мысли, и наполняли его душу чувством величия Божества. Что такое человек, дни котораго проходят как миг и который сам по себе есть прах и пыль, пред всемогущим Творцом неба и земли, этой твердыней Израиля? Из истории известно, как часто являлся Он для избавления Своего народа, когда положение его казалось безнадежным. И разве самый гнев Божий, провозглашавшийся пророками, не всегда заключал в себе прикровенное благо? Разве не всегда в Его посещениях проклятие и благословение, поражение и исцеление, смерть и воскресение, шли рука об руку. Собственная жизнь Иоанна в пустыне уже давала залог возможности для спасения и народа. Его молитвы, его покаяние, его отречение от мира, его жизнь в посвящении себя Богу сняли невыносимое бремя с его души, и он нашел мир, покой, благодать и небесное озарение. Он сознавал, что время явления Мессии близко. Еще до его рождения открыто было, что он будет предтечей для Мессии в духе и силе Иеговы, чтобы приготовить народ к принятию Господа. Да и сам он по внушению свыше почувствовал в себе непреодолимое влечение к возвышенной пророческой деятельности, и он стал проповедывать народу о покаянии и приближении явления ожидаемаго Избавителя, имеющаго произнести суд над нераскаянными и даровать милость сокрушенным. Под влиянием Духа Божия, нашедшаго в его очищенном суровою жизнию теле достойный для себя сосуд, он ощутил в душе своей силы занять высочайшее и самое страшное положение, какое только доступно для смертнаго человека, именно положение предвозвестника Мессии и подготовителя путей Ему. Он должен был заровнять те рытвины и горы, которыя в виде грехов и беззаконий лежали на пути Мессии, должен был сделать прямыми пути для Него, т.-е. обличить высокомерных и гордых и поднять смиренных и угнетенных, не щадить никаких кривых путей человеческих и изгладить их неровности призывом к сердечному раскаянию, чтобы сделать их пригодными для мирнаго шествия Христа.
Царство Божие, как оно предносилось Иоанну, было гораздо выше и величественпее всех прежних представлений о нем. В годы его детства, известные учители народа Иуда и Маттафия пытались водворить царство Мессии посредством политическаго возстания, которое потушено было кровью. В его отрочестве Иуда галилеянин с тою же целью прибегал к силе, по только покрыл страну ужасом и бедствием. Несмотря на это, все более усиливалась партия, для которой война с Римом сделалась своего рода символом веры. Даже в Самарии распространено было убеждение, что царство Божие близко, и что оно примет внешнюю политическую форму. Бедственность, тяготевшая над Иудеей, тяготела также и над самарянами, и их национальное соперничество с иудеями заставляло их также искать себе облегчения в надежде на могущество ожидаемаго Мессии. По их мнению, онп именно, а не иѵдеи, жили на почве действительно священной земли, обетованной Аврааму, земли, где патриархи пасли свои стада; на их-де священной горе Моисей зарыл истинные сосуды скинии, которые, по мнению иудеев, находились под храмом Соломоновым, и которые, как они утверждали, чудесно были скрыты после разрушения храма халдеями. Обладание этими сосудами считалось весьма важным, так как, при обычной наклонности на востоке связывать известныя верования с внешними предметами, господствовало общее убеждение, что место, где они скрыты, и будет именно местом явления Мессии. По одному распространенному преданию, когда откроется царство Мессии, ковчег и эти священные сосуды опять будут вынуты из земли. Иеремия, — так гласило иудейское предание, — по указанию Божию повелел скинии и ковчегу последовать за собой на гору Нево, и там он скрыл их, равно как и жертвенник кадильный, в одной пещере, и заделал вход в нее так, что после уже никто не мог найти ея. Тот же пророк заявил, что «это место останется неизвестным, доколе Бог, умилосердившись, не соберет сонма народа. И тогда Господь покажет его, и явится слава Господня, и облако, как явилось при Моисее» (2 Мак. 2:4-8). В позднейшем предании, главным деятелем в этом отношении, вместо Иеремии, выступал ангел. Незадолго до разрушения Иерусалима, этот ангел, сойдя с неба в Иерусалим, сел на храм, чтобы спасти его. Уложив скинию, ковчег, обе каменныя скрижали, эфод и златотканныя одежды первосвященника, жертвенник кадильный, урим и туммим и священные сосуды, он взял их в одно тайное место и громким голосом закричал: «о земля, земля, земля! слушай слово всемогущаго Господа, и прими, что я поручаю тебе, и храни до конца времен, чтобы возвратить опять, когда тебе будет сказано и когда чужеземец не будет обладать ими. Ибо настанет время, когда Иерусалим возстановится опять, чтобы существовать во-веки»! Тогда земля открыла свои недра и поглотила все эти священныя вещи Откровение Варуха. Ceriane, Monumenta Sacra, т.1, ч. 2, гл. 6 » Впоследствии святой тайновидец видел эти священные сосуды на небе. По его свидетельству, побеждающий будет вкушать сокровенную манну (Откр. 2:17), и когда отверзся храм Божий на небе, то явился ковчег завета в храме Его (Откр. 11:19).
Самаряне лелеяли эти надежды не менее горячо, чем и сами иудеи, но придавали им местный колорит и были убеждены, что действительным местом, где сокрыты были эти сокровища, была вершина горы Гаризима. по близости к их родному городу, — горы, с вершины которой племена израильския, привступлении Иисуса Навина в землю Ханаанскую, провозглашали благословения закона.
Как сильно самаряне проникнуты были подобными ожиданиями в эти годы, обнаружилось немного позже. Когда закончилась деятельность Иоанна, не принеся им ожидаемых последствий, произошло одно событие, которое, было лишь окончательным выражением долго накоплявшихся в них чувств. «Один человек», говорит И. Флавий Древности, 18:4, 1 , «не придававший никакого значения лжи и обольщавший народ тем, что могло нравиться ему», порешил поднять народное движение в роде Иоаннова, распространившагося по Иудее и Галилее, в надежде, по всей вероятности, придать ему политическое значение. Распустив по долинам Самарии известие, что в назначенный день явятся новый пророк на горе Гаризиме, на том самом месте, где Монсей скрыл сосуды скинии, он поднял необычайное смятение. Повсюду распространилась молва, что в этот день откроется царство Божие, потому что священные сосуды должны были оставаться скрытыми до его наступления. Это была коварная уловка перенести на Самарию те светлыя надежды, которыя составляли славу Иудеи, так как при этом заявлялось притязание на обладание таинственными сокровищами и законом во всей его чистоте. Тысячи народа стали стекаться в назначенный день в долину между горами Гевалом и Гаризимом, все новые и новые караваны постоянно прибывали с народом в деревню Тиравафу, указанную лжепророком в качестве сборнаго пункта, пока дело не приняло серьезный в политическом отношении оборот, так как и старейшины народа примкнули к этому движению. Пилат встревожился, опасаясь, что народ легко может перейти от поисков за священными сосудами к открытому возстанию. Его прежняя жестокость в действительности уже подготовила народ к этому возстанию Древности, 18:4, 2 . Поэтому он запретил это паломничество и разставил конные и пешие отряды у всех подходов к Гаризиму, чтобы воспрепятствовать восхождению на гору. Но огромная народная толпа, среди которой многие были вооружены, не обратила внимания на это запрещение и силою пыталась проложить себе дорогу к священному месту. Тогда Пилат приказал войскам разсеять народ: последовало жестокое побоище, в котором многие были убиты, остальные обратились в бегство, а главари, попавшие в плен во время или после битвы, были преданы смерти.
Это кровавое событие произошло уже несколько лет спустя после проповедн Иоанна, В 35 г. по Р. X.. вскоре после распятия, хотя некоторые думают, что оно случилось около самаго времени смерти Христа. но оно было лишь одним из проявлений народных понятий касательно царства Мессии, показывая, насколько взгляд на него был проникнут политическими идеями того времени. Иоанн был совершеннно чужд таких воззрений. Если он, как иудей, веровал, что Мессия будет славой Израиля, то откровение этой славы он предоставлял будущему, а сам исключительно ограничивался нравствевными и духовными надеждами. Он отнюдь не был политическим агитатором в роде Иуды галилеянина: его .Мессианское царство было царством не от мира сего.
Уже самая внешность Иоанна могла невольно привлекать к себе внимание народа. Его худощавый став, истощенный скудною пищей и суровыми подвигами, его длинные волосы, не стриженные в течение тридцати лет в знак назорейства, его грубый волосяной плащ и кожаный пояс рисовали в его лице образ одного из древних пророков. Св, Писание описывает величайшаго из пророков, именно Илию фесвитяннна, который, по всеобщему ожиданию, должен был явиться пред пришествием Мессии, совершенно в том же виде, в каком явился Иоанн, именно как «человек весь в волосах, и кожаным поясом подпоясан по чреслам своим» (4 Цар. 1:8); народ же знал из поучений в синагоге, а кто мог читать сам, то и прямо из св. Писания, что грубая волосяная мантия была обычной одеждой древних пророков, как особаго класса. Эта одежда всегда была знаком скорби и сокрушения (4 Цар. 6:30, Иов. 16:15, 3 Цар. 21:27) и, воскрешая воспоминания о священных временах прошлаго, вместе с тем пробу задала в душах народа сознание собственной греховности и нужды в покаянном сокрушении.
Источник
Библейская история при свете новейших исследований и открытий. Новый Завет. С-Пб.: 1895. С. 148-160, 164
