В нашем тексте Ин. гл. 8 начинается с рассказа о жене, ятой в прелюбодеянии, которая была приведена к Иисусу (Ин. 8:1-11). Принадлежность этих одиннадцати стихов вместе с последним (ст. 53) стихом гл. 7 к первоначальной редакции Ин. составляет один из основных вопросов в критике текста Нового Завета, и решается этот вопрос обыкновенно отрицательно.

Кроме кодекса D, отрывок отсутствует во всех древних рукописях Нового Завета. Его нет в кодексах א, В, W, Θ. Его не могло быть в кодексах А и С, современных в этой части Ин., но для отрывка Ин. 7:53 - Ин. 8:11 явно не имевших места. В кодексе L пробел между Ин. 7:52 и Ин. 8:12 позволяет думать, что отрывок был известен переписчику, но тот его сознательно исключил. В позднейших рукописях отрывок обнаруживает значительные колебания текста и помещается иногда на полях, иногда на вкладном листке с повторением Ин. 7:52 и Ин. 8:12. Неустойчивым оказывается и самое его место в составе Нового Завета. Иногда он стоит после Ин. 7:36, иногда — в конце Ин., после гл. 21, а иногда — и в Лк., после Лк. 21:38. У Евсевия есть замечание¹, которое позволяет думать, что Папий знал отрывок как часть Евангелия от Евреев. При делении евангельского текста на короткие параграфы, отрывок, представляющий собою самостоятельное целое и по размерам отвечающий принципу деления, в самостоятельный параграф не выделяется. К этому можно добавить, что в Православной Церкви богослужебное употребление отрывка ограничивается днями, посвященными памяти святых жен (ст. 3-11), а евангельское чтение на литургии в Неделю Пятидесятницы, начинающееся с Ин. 7:37 и кончающееся Ин. 8:12, характерно опускает пререкаемые стихи Ин. 7:53 - Ин. 8:11 (состав чтения: Ин. 7:37-52; Ин. 8:12). Отрывок отсутствует в Syr. Sin.

и Syr. Cur., и в лучших рукописях сирийского перевода Peshitto, в древних рукописях коптского перевода и некоторых латинских рукописях. Столь же неблагоприятно свидетельство отцов. На Востоке первое толкование отрывка принадлежит Евфимию Зигабину в XII веке. Отрывок опущен в комментариях Иоанна Златоуста, Кирилла Александрийского и даже — в позднейшую эпоху — в Благовестнике Феофилакта Болгарского. Его не знали Ориген и Феодор Мопсуестийский. Показательным признается молчание Тертуллиана и Киприана, которых должно было заинтересовать содержание отрывка. Не цитируют его Ириней, Ипполит, Иларий.

Тем не менее на Западе отрывок был известен как часть Ин. в довольно раннюю эпоху. Его имеет кодекс D и некоторые рукописи латинского перевода. Упоминают его латинские отцы начиная с Пакиана Барселонского (IV в.) и Амвросия². Иероним³ знал, что отрывок вызывал возражения. Августин дал ему место в своем комментарии и объяснял его отсутствие во многих кодексах Нового Завета⁴ сознательным его исключением как соблазнительного снисходительным отношением к нарушению супружеской верности. Инициатива исключения могла, по мнению Августина, исходить от мужей, которым было естественно опасаться дурного влияния отрывка на жен. Древнейшее свидетельство в пользу отрывка мы имеем в Дидаскалии, составленной около 250 г., откуда рассказ о жене, ятой в прелюбодеянии, попал и в Апостольские Постановления (около 400 г.). Таковы положительные данные, которые могут быть приведены в пользу оспариваемого отрывка Ин. 7:53 - Ин. 8:11. Недостаточность их, при сопоставлении с даннымии отрицательными, бросается в глаза.

Свидетельство внешнее подтверждается соотношением данных внутренних за и против Иоанновского происхождения отрывка. Силу отрицательного аргумента имеет язык и общий характер отрывка. С точки зрения языка, для отрывка показательны такие слова, как необычные у Иоанна: γραμματεῖς (книжники), λαός, (народ), вместо Иоанновского ὄχλος (толпа), κατακρίνω (осуждать), вместо простого κρίνω (судить), соединение предложений посредством частицы δέ (же), вместо обычного в Четвертом Евангелии οὖν, и т. д. Общий характер отрывка — не Иоанновский, а синоптический. И только противоположение членов синедриона, расходящихся по домам (Ин. 7:53) и Иисуса, идущего на гору Елеонскую, а утром — в храм, где к Нему для учения собирается народ (8:1-2) в духе Четвертого Евангелия.

Решение проблемы сопряжено с немалыми трудностями. Надо открыто признать, что данные отрицательные подавляют силой свидетельства внешнего и убедительностью внутренней. Но безусловное отрицание отрывка было бы неоправданно. Содержание его, несомненно, достоверно. Мы знаем немало Agrapha, неписаных изречений Христа Спасителя и преданий о Его земной жизни, которые не вошли в Евангелия и, тем не менее, заслуживают полного нашего внимания. Употребляя терминологию «формальной школы», отрывок совершенно достоин занять место в ряду первичных элементов евангельского повествования, которые Дибелиус обозначает условным и общего признания не получившим термином Paradigmen. И тут перед нами открываются две возможности.

Первая — отрывок написан автором Четвертого Евангелия и, составляя его изначальную часть, был опущен впоследствии. Различие стиля было бы обусловлено содержанием, сближающим отрывок с Евангелиями синоптическими. Мотивы опущения, кроме указанных бл. Августином, могли бы быть и чисто критические. Известную аналогию представляло бы отношение Дионисия Александрийского к Апокалипсису, за которым он отказывался признать Иоанновское происхождение по причине замечательного несходства между Апокалипсисом и Четвертым Евангелием. Исходя из подобных критических оснований и не учитывая особого содержания отрывка, которое должно было оказать влияние и на его стиль, древние читатели могли бы сознательно исключить его из Ин. Но и то, и другое объяснение должно быть признано неубедительным. Как верно отметил Лагранж⁵, нельзя допустить, чтобы психология ревнивого мужа могла оказывать влияние на исторические судьбы священного текста, и вообще в истории текста Нового Завета случаи произвольного дополнения встречаются гораздо чаще, чем случаи произвольного исключения. К тому же, причины исключения 8:1-11 не распространялись бы на Ин. 7:53, который, однако, в истории текста неразрывно связан с рассказом о грешнице. Что же касается объяснения стилистических особенностей и общего характера отрывка, — то при наличности внешних данных, не получающих удовлетворительного объяснения, оно одно решения вопроса еще не дает.

Остается вторая возможность: отрывок имеет самостоятельное происхождение и в Ин. попал в готовом виде. При этом трудно допустить, чтобы он был введен в состав Евангелия самим Евангелистом. Четвертое Евангелие представляет собою единое целое, и печать Иоанновского духа лежит на нем с первого слова до последнего. Введение в состав Евангелия самим его писателем чужеродного тела без предварительной переработки было бы случаем единственным и необъяснимым. С другой стороны, последующее его исключение поставило бы нас перед вопросом, с которым мы уже встречались и на который не сумели удовлетворительно ответить. Приходится допустить, что отрывок самостоятельного происхождения был внесен в текст Ин. позднейшим интерполятором. Смысл интерполяции — именно в этом месте — определялся бы контекстом, и Ин. 7:53, в значении связующего звена, мог бы принадлежать интерполятору. Как мы сейчас увидим, учение Иисуса в гл. 8 может быть связано с рассказом о жене, ятой в прелюбодеянии, как с символическим актом, имеющим значение исходной точки, подобно исцелению больного в гл. 5 и насыщению пяти тысяч в гл. 6.

Предлагаемое решение критической проблемы дает нам право — а может быть, и обязанность, — толковать отрывок не только как часть Ин., но и в том месте книги, которое закреплено за ним в большей части рукописей, его имеющих⁶.

Случай с грешницей может быть сопоставлен с провокационным вопросом о подати кесарю (Лк. 20:19-26 = Мк. 12:13-17 = Мф. 22:16-22). Книжники и фарисеи, поставив перед Иисусом жену, ятую в прелюбодеянии, искали поводов к обвинению Его. Если бы Иисус отклонил предписание закона Моисеева, Его обвинили бы в отрицании закона. Если бы Он предложил привести его в исполнение, книжники и фарисеи донесли бы на Него прокуратору, так как право жизни и смерти составляло прерогативу римской власти. Ответ Иисуса есть посрамление врагов. Вопрошавшие Его о подати кесарю тоже в удивлении замолчали (Лк. 20:26), а по свидетельству (Мф. 22:22), ушли.

Но основное ударение отрывка выражено в ст. 10-11. Женщину, уличенную в прелюбодеянии, никто не осудил. Ее не осудили обвинители, отказ от осуждения засвидетельствовавшие самим своим отсутствием. Не осудил ее и Господь, отметивший их отсутствие и скрепивший Своим приговором их приговор. Приговор основан на Ветхом Завете. Книжники и фарисеи ссылаются на закон Моисеев (ст. 5). Авторитет закона признает и Иисус, предлагая обвинителям привести его в исполнение (ст. 7). Но, выдвигая условие: «кто из вас без греха», Он ставит его применение в зависимость от внутреннего состояния судьи. Характерные разночтения, в которых дошел до нас отрывок, понимают это условие вполне конкретно. Параллельная форма ст. 8 прибавляет к ἔγραφεν εἰς τὴν γῆν («писал по земле») — ἑνὸς τὰς ἑκάστου αμάρτἰας («грехи каждого»). Это предание, сохранилось и у Иеронима (ук. место). Господь писал на земле грехи обвинителей. Прочитав свои грехи, они со стыдом ушли. В этом прибавлении нет нужды. Поставив условие, Иисус обратился к совести обвинителей. Услышав голос совести, они отказались от обвинения. Женщина совершила тяжкий грех, и ей грозила смертельная опасность. Она ее избегла и осталась с Иисусом. Обвинители ушли. Отрывок являет разделение: Иисусу и грешной женщине, получившей от Него спасение, противополагаются книжники и фарисеи, которые не могут оставаться с Иисусом. Разделение отвечает контексту. Фарисеи и книжники — это иудеи, покушающиеся в гл. 7 на убийство Иисуса. Они представляют в своем лице враждебный Христу мир. Противоположение 8:1-11 иллюстрирует противоположение гл. 7. Это — противоположение Бога и мира. С другой стороны, милостивый суд Иисуса есть суд по закону. Иисус отказывается от осуждения явной грешницы, которая стоит перед Ним. Члены синедриона, уверенные в своей правоте, сурово судили Иисуса в Его отсутствие — и тем нарушали закон, как это ясно показал Никодим (Ин. 7:51) в тщетной попытке отстоять в синедрионе права Иисуса. Но мы видели, что ссылка Никодима на закон в контексте гл. 7 должна была лишний раз напомнить читателям Евангелия ветхозаветное основание мессианского служения Иисуса. Этот ряд мыслей в контексте Евангелия продолжается эпизодом с грешницей. Суд Иисуса есть суд Мессии.

Но, как уже было замечено, основное значение отрывка 8:1-11 определяется не его связью с гл. 7, а тем, что мы можем понимать его как исходную точку для последующего. Мы видели, что главное ударение отрывка — на спасении женщины. Спасение женщины предполагает неправоту ее обвинителей. Недаром образ писания по песку пробудил в памяти Иеронима (ук. место) слово пророка Иеремии (Иер. 17:13). Спасению противостоит осуждение. Это противоположение в беседе с Никодимом (Ин. 3:17) приводит Господа — или Евангелиста, толкующего Его слова, — к учению о свете как начале разделения (Ин. 3:19-21).

<...>

Самосвидетельство Иисуса в ст. 12 раскрывает в духе Евангелия смысл эпизода 8:1-11.

...

Далее см. ст. 12

Примечания

*1 Церковная История, III, 39, 17.

*2 Epist., I, 26, 2.

*3 Contra Pelag., II, 17.

*4 De adulterinis conjugiis, II, 7, 6.

*5 Lagrange М. J. Evangile selon Saint Jean. Etudes bibliques. Paris, 1925, p. 223 и сл.

*6 137 Весткотт (The Gospel according to St. John. London, 1908. Vol. II, p. 379 и сл.) и Бернард (A Critical and Exegetical Commentary on the Gospel according to St. John. Edinburgh, 1928. Vol. II, p. 715 и сл.) дают толкование отрывка в приложении к комментариям на Ин.

Источник

"Лекции по Новому Завету. Евангелие от Иоанна"

***
Отрывок VII. 53 – VIII. 11 будет оставлен без толкования. Не может быть никакого сомнения в том, что он не принадлежал к первоначальному тексту Ин. Из древних рукописей его имеет в этом месте только кодекс D. Он опущен в святоотеческих толкованиях на Ин. святителем Иоанном Златоустом и святителем Кириллом Александрийским. Первым его толкователем в святоотеческую эпоху был Блаженный Августин, но и ему было известно отсутствие отрывка во многих рукописях, и он старался это отсутствие объяснить. Положенное в Православной Церкви Евангельское чтение на Литургии в день Пятидесятницы начинается с Ин. 7:37 и кончается Ин. 8:12, причем наш отрывок опускается целиком. Надо думать, что составитель устава Евангельских чтений тоже не имел его в этом месте. Эти объективные данные подтверждаются соображениями внутренней критики. По содержанию и по форме отрывок приближается к синоптическому преданию и глубоко отличается от Ин. В том месте, которое за ним закрепилось в Четвертом Евангелии, он мог бы быть фактически исходной точкой для последующего учения, но вышеизложенные объективные данные этого не допускают. Скорее наоборот, наш отрывок был введен в гл. Ин. 8 как подходящая иллюстрация слов Иисуса в ст. 15: «Вы по плоти судите, Я не сужу никого». Грех женщины был грех плоти, и Господь ее не осудил (ср. ст. 10–11). Принадлежность отрывка к подлинному Евангельскому преданию не подлежит сомнению. Многие толкователи (например, Westcott, Bernard, Hoskyns, Barret) дают его толкование в приложении к своим комментариям. Но нас от этой обязанности освобождает наше задание проследить развитие мысли в Ин. , к которому отрывок не относится.

Источник

Водою и Кровию и Духом. Толкование на Евангелие от Иоанна.

Евангелие от Иоанна, Глава 8, стих 3