Евангелие от Иоанна, Глава 4, стих 27. Толкования стиха

Пришедшие в это время из города ученики удивились тому, что их Учитель беседует с женщиной, ибо это осуждалось правилами иудейских раввинов, наставлявшими: «не разговаривай долго с женщиной», «Никто не должен на дороге разговаривать с женщиной, даже с своей законной женой», «лучше сжечь слова закона, чем научать им женщину». Однако, благоговея перед своим Учителем, ученики никаким вопросом не выразили Ему своего удивления и только попросили Его есть принесенную ими из города пищу.

Чтобы понять этот стих, надо знать учение книжников и раввинов, которые запрещали мужчине Иудею не только говорить на улице с женщиной, но даже кивнуть ей головой, хотя она была супруга встретившегося с нею Westcott in Speaker’s Bible in loco и ссылка его на трактат Абот 1 § 5 в Lex Rabbin. Буксторфа р. 1146. Мы со своей стороны указываем на Талмуд в выписках, изданный в Лондоне Гершоном Genesis with a Talm. Comm. Lond. 1883) см. стр. 321; 322 и мн. др. о презрении к женщинам. Французский Еврей Сальвадор старается ослабить впечатление, производимое талмудом в кн. 7, гл. 1 и 2 его сочинения о законах Моисея (см. в немец. изд. 1836 Gesch. der Mosaishen Jnstitut ionen ss. 258–284) но он явно идеализирует практическое выполнение Моисеевых великих законов, дух которых был забыт.. На основании тех же приводимых нами в выноске авторитетов мы укажем, что некоторые раввины говорили и учили, что лучше было бы сжечь все книги закона, чем поучать закону женщин. И в ежедневных молитвах синагоги есть такое благодарение: «Благословен еси Боже... что ты не соделал меня женщиной».

При существовании такого взгляда среди Иудеев не удивительно, что ученики Господа «чудяхуся» (удивились). Они не посмели однако спросить Господа, о чем Он говорил с Самарянкой, понимая уже, что всякое слово и всякое действие их Учителя облечено было благодатной силой творить добро. Многие думают, что при Господе, – когда другие ученики пошли купить пищи, – оставался любимый ученик Иоанн, записавший беседу с Самарянкой, но не упоминавший о себе из смирения, как он нигде не называет себя по имени в Евангелии, им начертанном.

И тогда приидоша ученицы Его…, т.е. когда это было сказано. … и чудяхуся, яко с женой глаголаше…, что такой человек разговаривает с простой женщиной. … Обаче никтоже рече: чесо ищеши; или: что глаголеши с нею? Ученики ничего не сказали из уважения к Нему. Они уже научились не исследовать подробно всех действий своего Учителя, а также знали, что Он прикладывает лекарство к душевным ее ранам.

Приход учеников прервал, по-видимому, разговор Иисуса Христа с женщиной; но она уже почувствовала, что действительно перед ней Пророк, могущий дать ей воду живую, и поспешила в город, чтобы известить близких своих о Пророке, Который казался и Который назвался ей Мессией. Удивлённые разговором Иисуса Христа с женщиною, ученики предлагали Ему пищи; но Он указал, что теперь время не вкушать, а собирать жатву, что земледельцы во время жатвы забывают и об усталости и о жажде и о пище, а спешат собрать зрелую пшеницу, чтоб она не ссыпалась и не поедена была саранчой. Точно так же и на ниве Христовой наступило время собирания плодов для жизни вечной. Самаряне, предрасположенные своими верованиями и ожиданиями к принятию Мессии, в лице женщины показали, что они уже созрели для житницы Христовой. Иисус Христос уже послал одну жницу в Сихем; Сам Он уже пожал плод на этой ниве. Оставалось и ученикам идти за Ним, воспользоваться трудом, котораго они не начинали; но это было только исполнением пословицы: один сеет, другой жнёт. Действительно, Самаряне, слыша Его проповедь, уверовали в Него. Пребывание Иисуса Христа между Самарянами ясно могло показать ученикам Его, что проповедь о Царствии Божием должна быть распространяема не между одними только Иудеями, но и между другими народами. Здесь должны были они убедиться, что ни племенная рознь, ни религиозныя предубеждения не могут воспрепятствовать распространению истины. Примечание. Вступая в беседу с Самарянкой и обращаясь с проповедью к Самарянам, Иисус, по-видимому, Сам отступает от Своего правила — проповедовать наступление Царства Божия только погибшим чадам дома Израилева: так как только Израиль ближайшим образом был приготовляем к принятию Мессии. Но внимательное разсмотрение этого случая ясно обнаруживает, что и Самаряне того времени, как исповедовавшие одну веру с Иудеями, были не менее их подготовлены к принятию проповеди о Мессии, так что пришедший Мессия мог найти и среди Самарян людей, готовых слышать слово истины, мог обрести и у них веру, какой не обретал и во Израиле. Достаточно обратить внимание хотя бы на то, что когда Иудеи ждали пришествия Мессии, царя земного, освободителя Иудеев от чужеземнаго ига, завоевателя и покорителя народов, мечтали о возстановлении Им земного царства Израилева, — Самаряне скромно ждут Мессию учителя и просветителя, который научит их истинному поклонению Богу. Следовательно, их ожидания Мессии не были затемнены какими-нибудь предразсудками и корыстными разсчётами, подобными Иудейским. Это мы ясно видим на Самарянке, беседовавшей с Иисусом у колодца. Твёрдо храня предания своего народа о преимуществе поклонения Самарян на горе Гаризин над Иудейским поклонением в Иерусалиме, она без всяких предубеждений и самомнения ищет у Иудейскаго пророка решения вопроса о месте поклонения Богу и, слыша от Него решение несогласное с верованиями своего народа, без противоречий и колебания готова отдать решение этого религиознаго вопроса на суд ожидаемаго Мессии, хотя и знает, что Он будет Иудей, но, очевидно, надеется, что Он сможет положить конец существующей между Иудеями и Самарянами розни в религиозных воззрениях. И - конечно, не одна только эта женщина, приходившая к колодцу, высказывала такия верования и ожидания о Мессии, но и все сограждане ея разделяли ея убеждения: потому что, как только услышали от женщины, что за городом у колодца появился Человек, Который есть — вероятно — Христос, то без долгих разспросов и без всяких сомнений в истинности ея слов они вышли к Иисусу за город и просили Его побыть у них и, когда Он пробыл там два дня, они уверовали в Него, что Он есть истинный Мессия. Из этого видно, что Самаряне были достаточно приготовлены к принятию Мессии. Если же признать за действительный факт разсказанный Иисусом в притче о том, «кто наш близкий» — случай обращения Самарянина с попавшим в руки разбойников Иудеем — то можно заключить, что и в нравственном отношении многие Самаряне были способны и готовы воспринять новый дух благодати и вместе с Иудеями войти в Царство Мессии. Это и было причиною того, что Иисус, проповедуя Израильтянам о наступлении Царства Божия, не лишил Своей проповеди и Самарян, и Апостолам Своим повелел проповедовать о Нём не только в Иудее, но и в Самарии (Деян. 1:8).

Весьма благовременно пришли они, потому что поучение уже было окончено. «И удивились, что Он разговаривал с женщиною; однакож ни один не сказал: чего Ты требуешь? или: о чем говоришь с нею»? Чему они удивлялись? Кротости Его и крайнему смирению, — в том, что Он, будучи столь велик, с таким смиренномудрием благоволил беседовать с женою бедною и притом самарянкой. А хотя и удивлялись, однако не спрашивали о причине беседы. Так они были научены соблюдать обязанность учеников, так Его боялись и уважали. Хотя не имели еще тогда об Нем надлежащего понятия, смотрели однако же на Него, как на дивного человека, и питали к нему великое уважение. Правда, во многих случаях они показывали и много смелости, как например Иоанн припадал на перси Его, или, приступив к Нему, говорили: «кто больше в Царстве Небесном» (Мф. 18:1)? Также сыны Зеведеевы просили Его, чтобы одному сидеть одесную Его, а другому ошуюю (Мк. 10:37). Почему же в настоящем случае они не спрашивали Его? Потому, что те все случаи касались их самих, и потому они имели нужду спрашивать; а настоящее обстоятельство нисколько их не касалось. Да и Иоанн делал так Т.е. возлежал на персях Христа., спустя долгое время, уже под конец, когда пользовался особенной близостью к Нему и был совершенно уверен в любви Христа: он, как сказано, был тот ученик, «которого любил Иисус» (Ин. 13:23). Что может сравниться с таким блаженством? Но мы, возлюбленные, не будем ограничиваться только тем, чтобы ублажать апостола, а будем все делать так, чтобы быть самим в числе ублажаемых; будем подражать евангелисту, и для того посмотри, чем он приобрел столь великую любовь. Чем же? Он оставил отца, лодку и сети и последовал за Христом. Но это было в нем общее с братом его, с Петром, Андреем и с другими апостолами. Что же было особенного, от чего происходила великая любовь Христова? Сам евангелист ничего такого не говорит о себе, кроме того, что был любим Спасителем; а о доблестях, за которые был любим, по скромности умалчивает. Что Христос любил его особенною какою–то любовью, это всем очевидно; однако не видно, чтобы он беседовал с Христом или вопрошал Его о чем–либо отдельно от прочих, как это делали часто Петр, Филипп, Иуда и Фома; только тогда это видим, когда Иоанн хотел угодить и оказать послушание соапостолу (Ин. 13:24, 25). Когда первоверховный апостол побуждал его к тому знаком, тогда он и вопросил Иисуса, — потому что оба эти апостолы имели великую любовь между собою. Так видим, что они вместе и в храм входили и вместе говорили к народу. Правда, Петр всегда с большею горячностью и действует и говорит, а под конец и от самого Христа слышал: «любишь ли ты Меня больше, нежели они?» (Ин. 21:15) А любящий «больше, нежели они» конечно был и сам любим. Но это очевидно происходило от любви к Иисусу, а то от любви самого Иисуса. Итак, что же возбуждало особенную любовь к Иоанну? Мне кажется, то, что этот муж показывал особенную скромность и кротость; потому–то он не обнаруживал ни в каком случае смелости. А как велика эта добродетель, видно из примера Моисея, которого это именно и сделало столь великим и славным. С смиренномудрием ничто не может сравниться. Потому и Христос начал с него учение о блаженствах: намереваясь положить как бы основание величайшего здания, Он поставил прежде всего смирение. Без него невозможно, невозможно спастись; хотя бы кто постился, молился, подавал милостыню, но если делает с гордостью, и не имеет смирения, — все это мерзко; а если делается со смирением, то вожделенно, достолюбезно и благонадежно. Итак, смирим себя, возлюбленные, смирим; и если будем бодрствовать над собою, то эта добродетель будет для нас очень легка. Да и что в самом деле может возбуждать тебя к гордости, человек? Не видишь ли ты ничтожества твоего естества, — удобопреклонности (ко злу) твоей воли? Подумай о своей кончине, помысли о множестве грехов. Но, может быть, ты совершил много великих дел, — и потому высокомудрствуешь о себе? Но этим–то и теряешь все. Не столько грешнику, сколько добродетельному нужно заботиться о смирении. Почему так? Потому что грешник понуждается к смирению совестью, а добродетельный, если не очень бодрствует над собою, как будто подъятый ветром, превозносится и тотчас омрачается подобно известному фарисею. Ты помогаешь бедным, но ты подаешь им не свое, а Господне, общее для всех подобных тебе рабов Его. Поэтому–то, в несчастьи ближнего провидя и свое собственное и в других изучая свою природу, тем более надобно смиряться. Может быть, и мы произошли от таких же предков; а если нам досталось богатство, то оно снова может и уйти от нас. Да что такое и богатство? Тень пустая, дым исчезающий, цвет травы, или лучше сказать, и цвета ничтожнее. Что же ты надмеваешься травою? Не достается ли богатство и ворам, и любодеям, и блудникам, и расхитителям гробов? То ли надмевает тебя, что имеешь таких сообщников в стяжании? Или ты любишь честь? Но для чести нет средства вернее милостыни: почести, приобретаемые богатством и преобладанием власти, бывают вынужденны и ненавистны для других; а почести из–за милостыни воздаются по доброй воле и по совести людей почитающих. Потому–то сами почитающие никогда не могут и отнять этих почестей. Но если люди питают такое уважение к милостивым и желают им всех благ, то подумай, какую награду, какое воздаяние получат они от человеколюбца Бога. Будем же искать этого богатства, вечно пребывающего, никогда не исчезающего, чтобы, сделавшись великими здесь и прославившись там, достигнуть вечных благ, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава ныне и присно и во веки веков. Аминь. * * * В это время приходят ученики и находят Его беседующим с женщиной: «и удивились, что Он разговаривал с женщиною». Поклоняемый ангелами беседовал с блудницей; разделяющий с Отцом бесконечное царство наедине беседовал с женщиной.

И тогда приидоша ученицы Его Прибытие учеников полагает конец беседе Господа с самарянкой, ибо Христос потом уже смолкает, – вложив в самарян теплющуюся искру веры, Он предоставляет ей разгораться в большой пожар. Так надо понимать и изречение Его: «огня приидох воврещи на землю, и что хощу, аще уже возгореся» (Лк. 12:49). И чудяхуся, яко с женою глаголаше Опять поражаются ученики Спасителя Его кротости и изумляются Его смиренному поведению, ибо Он не страшится, подобно некоторым неумеренным ревнителям благочестия, разговора с женщиной, но на всех простирает Свое человеколюбие и самым делом показует, что один есть Творец всего, определяющий жизнь чрез веру не одним мужчинам, но привлекающий к ней и женский пол. Также и это церковный учитель пусть берет себе в пример и пусть не уклоняется приносить пользу женщинам, ибо он должен преследовать не свои желания, но пользу проповеди. Обаче никтоже рече: чесо ищеши? или: что глаголеши с нею? Делом благоразумия учеников и умением сохранять подобающее уважение к Учителю было то, что они излишними вопросами не вдавались в нелепые предположения по поводу Его беседы с женщиной, но, напротив, с почтением и страхом удерживали свой язык и ожидали, чтобы Сам Господь по собственному изволению начал речь и предложил им объяснение. Поэтому подобает здесь подивиться кротости Христа и мудрости учеников, их благоразумию и знанию приличия.

έπϊ τούτω (#2093:4047) указывает на момент истории, когда приходят ученики (Becker), έθαύμαζον impf. ind. act. от θαυμάζω быть пораженным, удивляться. Указывает на недоверчивое изумление (MM). Inch, impf., "они начали удивляться". Они удивлены тем, что Он говорит с женщиной, — это считалось недостойным, в особенности для рабби. Мужчина не должен был заговаривать с женщиной прилюдно, на улице — даже с собственной женой, не только с чужой женщиной, — чтобы не возникли сплетни (Schlatter; см. М, Aboth 1:5; b. Qidd. 70а; Moore, Judaism, 2:269f; SB, 2:438)ί·έλάλει impf. ind. act. от λαλέω, см. ст. 26. Длительный impf. указывает на весь разговор как на действие в прошлом, μέντοι действительно, в самом деле.

Еврейские каноны благочестия осуждали долгие беседы с женщинами (некоторые раввины добавляли к этому: даже с собственной женой!) — как из-за опасности впасть в искушение, так и из-за общественного мнения. Тот факт, что ученики Иисуса, хотя и изумились, но настолько доверяли своему учителю, что ни о чем Его не спросили, свидетельствует о их уважении к Нему, как, собственно, и подобало верным ученикам. (В некоторых позднейших еврейских преданиях рассказывается о раввинах, которые могли испепелитьвзглядом непочтительных учеников, но такие истории только подтверждают общий принцип: не следует бросать вызов своему учителю!)

Пришли ученики: из города (Ин. 4:8). — Удивились: тому, что Он ведёт беседу с женщиной Самарянкой, тогда как иудеи с самарянами не имеют общения (Ин. 4:9), и — тому, что вообще беседует с женщиной. Восточный обычай предписывал строгие границы в обращении мужчины с женщиной (Lightfoot, Schöttgen), а раввины иудейские усилили сие ещё своим учением, доведённым до предрассудка, по которому с женщиной и нечего говорить о религиозных предметах, ибо она к религиозному обучению не способна. «Не разговаривай долго с женщиной». «Никто не должен на дороге (или на улице) разговаривать с женщиной, даже со своей законной женой». «Лучше сжечь слова закона, чем научать им женщину», — вот были раввинские изречения (там же). — Однако ж, ни один не сказал: из благоговения к лицу своего великого Учителя. Может быть, они стали уже примечать, что Он устрояет новые порядки в Своём новом Царстве, новые отношения между людьми в нравственно-социальном смысле.

И тогда, то есть, то время, в которое беседовал Иисус, пришли ученики Его. Для чего ж тому удивлялись, что Он с женою разговаривал? Не для того удивлялись, что Он беседовал с женою, но для того, что с такою женою, то есть Самарянынею. Ибо отвратительными и ненавистными Иудеям были Самаряне, так как и выше свидетельствовал Евангелист, говоря: не прикасаютбося жидове Самаряном (Ин. 4:9). Равно и потому еще удивлялись, что Иисус не имел обычая разговаривать наедине с женою. И сия последняя причина, кажется, ближайшая есть. Ибо Евангелист не написал: удивились, что с Самарянынею беседовал, но, с женою просто. Однако никто из учеников не смел вопросить Господа: чего ищешь, или почему беседуешь с нею? оказывая своему Учителю приличное усердие и достодолжное почтение, а купно и нас научая, чтобы мы от бесполезного любопытства уклонялись.

В то время из города возвращаются апостолы и изумляются: о чем их Учитель может разговаривать с женщиною язычницей, самарянкой? Они тоже останавливаются, онемев от удивления.

Кроткий и смиренный сердцем (Мф. 11:29), не превозносясь таковыми деяниями, беседует Он с женщиной, пришедшей за водой, которая от большой бедности вышла из города и занимается утомительным трудом, нося воду. Удивляются этому и ученики, пришедшие позднее, видевшие ранее величие Божества в Нем, и удивляются, как Он, будучи столь велик, беседует с женщиной, а мы от превозношения и гордости презираем тех, кто проще, забывая, что о каждом человеке сказано: Сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему (Быт. 1:26).

 Разговаривать мужчине, и особенно раввину, с женщиной на дороге считалось у иудеев делом не совсем уместным. Но ученики не осмелились выразить свое недоумение вслух своему Учителю.

В то время как оканчивался уже разговор с женщиною и учение, пришли ученики и удивлялись Его смирению, по которому Он с такою снисходительностью разговаривал с женщиною бедною и самарянкою, тогда как у всех был в славе и известности. Удивляются, однако же не смеют спросить, о чем Он говорит с нею. Так они были обучены и сохраняли должное от учеников уважение к Учителю! В иных случаях они, по-видимому, смелы. Например, Иоанн припадает к груди (Ин. 13:25); приступают с вопросом: "кто больше в Царствии Небесном?" (Мф. 18:1); сыны Зеведеевы просят, чтоб одному сесть по правую, а другому по левую руку (Мк. 10:35, 37). В этих случаях они спрашивают о том, что их самих касалось и что представлялось им тогда необходимым. А как здесь вопрос не занимал их самих так много и не был совершенно необходим, то они и не употребляют смелости как неблаговременной.

Ст. 27. Иудейские раввины презирали женский пол и считали его неспособным к принятию наставлений в религии. «Кто наставляет в законе дочь, тот понукает глупость» (Talmud tract. Sota f. 26). Говорить раввину с женщиной публично – непростительная глупость. «Даже и тогда нельзя говорить с женщиною публично, когда она жена твоя, или дочь или сестра» (Liettfoot. Wetsten. ad h. 1.). При таком народном веровании ученики весьма изумились, когда возвратясь из города увидели, что Иисус искренно и свободно беседовал с женою да и еще с самарянкою. Но они столько уважали великого Учителя своего, что не дозволили себе предлагать о том какой либо смелый вопрос.