Деяния апостолов, Глава 17, стих 18. Толкования стиха

Площадь (άγορά, прежде έρετρία), на которую он являлся, была близко к месту собрания философов (στοά ποικίλη). И здесь он сталкивался с философами эпикурейской и стоической школы. Обращая внимание на взаимное отношение философии стоической и эпикурейской; зная, что стоики признавали божество вседействующим началом во вселенной и в натуре человеческой, что они были одушевлены стремлением к идеалу, основанному в нравственной природе человека, опираясь на религиозные потребности человека и свидетельствующие о том предания, – а эпикурейцы, хотя оставляли существование вере в богов, но представляли из нее что-то праздное, случайное, совершенно лишнее; высочайшей целью человеческого стремления поставляли удовольствие и над существующими религиями издевались, как над произведениями человеческого бессилия и устрашающим призраком, – принимая все это во внимание, можно было бы заключать, что стоики были ближе к христианству, нежели эпикурейцы. Однако отсюда еще не следовало, чтобы они вдруг могли принять его с благосклонностью. Учению, которое требовало покаяния и следов самоуничижения, проповедывало отпущение грехов, благодать и оправдание чрез веру, – этому учению в них сильно противоречила мысль о нравственном самодовольстве мудрого. Их высочайшее божество, – живущий во вселенной, бессознательный, вечный ум был не тот живой Бог, не тот небесный Отец с Своей любовью, какого проповедывало Евангелие. Бог христианский должен был казаться стоикам слишком человеческим существом. Наконец стоики и эпикурейцы сходились между собой, к новому вреду для христианства, в том, что зараженные своей философской гордостью не могли без презрения смотреть на учение, предлагаемое в иудейских красках, не развиваемое в философской форме; для них оно было народной верой, на которую философ позволяет себе смотреть с сожалением.

Между лицами, с которыми приходилось апостолу сталкиваться и вступать в религиозные беседы на городской площади, встречались, между прочим, последователи эпикурейской и стоической философских систем, самых модных в то время. Воззрения этих людей были совершенно противоположны христианскому учению, которое проповедовал апостол. Эпикурейцы были материалисты, полагавшие высшее счастие человека в беззаботном наслаждении земными благами. Стоики держались противоположного эпикурейцам воззрения на жизнь, высшее достоинство полагая в нравственном самообладании; но им недоставало нравственного самопознания – понимания нравственной немощи человеческой природы, что так необходимо для понимания христианского вероучения. Эпикурейцы и стоики вступали в беседы с апостолом Павлом, а часто и в споры, но ни те, ни другие не приняли проповедуемого им учения. Одни из них, отказываясь даже понять апостола, с гордым презрением спрашивали: что хочет сказать этот суеслов? В других же проповедь апостола возбудила лишь любопытство своею новостию: кажется, он проповедует о чужих божествах, – говорили они (потому что, – замечает дееписатель, – он благовествовал им Иисуса и воскресение)Святой Златоуст думает, что афиняне не только Иисуса, но и воскресение, о котором Павел проповедовал им, поняли в смысле нового божества.. Движимые любопытством (ст. 21), они привели апостола в ареопаг, место собрания верховного совета греческой республики, и попросили его пред собранием образованнейших людей своей страны раскрыть более подробно новое учение, им проповедуемое. Приглашение апостолу говорить высказано тоном столько же вежливым, сколько и тонко ироническим: можем ли мы знать, что это за новое учение, проповедуемое тобою? Ибо что- то странное ты влагаешь в уши наши.

В Афинах Павел первым делом находит синагогу, где общается с иудеями. Впервые Лука не отмечает противодействие его проповеди со стороны иудеев: возможно, местные иудеи прониклись царившим в Афинах духом толерантности. И тем не менее основной интерес к его проповеди проявляют местные языческие философы:

Итак он рассуждал в синагоге с Иудеями и с чтущими Бога (Ίουδαίοις και τοίς σεβομένοις В отношении термина σεβόμενοι («благочестивые») см. наш комментарий выше нас. 181-182.), и ежедневно на площади со встречающимися. Некоторые из эпикурейских и стоических философов стали спорить с ним; и одни говорили: «что хочет сказать этот суеслов (σπερμοΛόγος)?», а другие: «кажется, он проповедует о чужих божествах (ξένων δαιμόνιων δοκεϊ καταγγεΛεύς είναι)», потому что он бла- говествовал им Иисуса и воскресение. И, взяв его, привели в ареопаг и говорили: можем ли мы знать, что это за новое учение, проповедуемое тобою? Ибо что-то странное ты влагаешь в уши наши. Посему хотим знать, что это такое? Афиняне же все и живущие у них иностранцы ни в чем охотнее не проводили время, как в том, чтобы говорить или слушать что-нибудь новое (Деян. 17:17-21).

Лука не без юмора описывает афинские нравы, отмечая любопытство жителей по отношению к новым учениям и поверхностный уровень их восприятия. Из афинских философов он выделяет стоиков и эпикурейцев — две группы, стоявшие на противоположных концах богатого спектра философских школ. Весьма упрощенно различия между ними можно представить следующим образом: эпикурейцы проповедовали наслаждение жизнью и следование естественным желаниям, а стоицизм, напротив, призывал к отказу от удовольствий, к сдержанности, к нравственному совершенствованию.

Стоики были непримиримыми противниками эпикурейцев, обвиняя последних в разврате.

Выделяя две группы философов, Лука одновременно отмечает разницу в их реакции на проповедь Павла. Греческий текст Деяний здесь может быть понят двояко. С одной стороны, его можно понять так, что эпикурейцы обвинили Павла в суесловии, а стоики решили, что он проповедует чужих богов. С другой — эпикурейцы и стоики могли составлять единую группу, внутри которой раздавались разные голоса: одни считали, что Павел суеслов, другие — что он проповедует какую-то не известную им языческую религию. Мы придерживаемся второго понимания. 

Комментаторы См., в частности: Lake К., Cadbury H.J. The Acts of the Apostles. Vol. 4. P. 212; Bruce F. F. The Acts of the Apostles. P. 333; Cadbury H.J. The Book of Acts in Historv. P. 52; Meeks W. A. The First Urban Christians. P. 26. обращают внимание на то, что слова «он проповедует о чужих божествах» созвучны тому обвинению, которое в свое время было выдвинуто против Сократа его противниками из числа афинских граждан: «Сократ виновен в том, что не признает богов, признаваемых государством, а вводит другие, новые божества; виновен также в том, что развращает молодежь» W Ксенофонт Афинский. Воспоминания о Сократе 1, 1, 1. С. 5..

Итак, философы приглашают Павла в ареопаг. И здесь мы подходим к кульминационному моменту повествования Деяний о пребывании Павла в Афинах и одному из главных эпизодов всей книги.

των Επικούρειων... φιλοσόφων (из эпикурейских... философов) — эпикурейцами называли последователей философа Эпикура (341-270 гг. до P. X.). Согласно учению Эпикура, цель философии была практической: обеспечить счастливую жизнь. Вследствие этого моральная философия являлась наиболее важной частью учения, а физика и каноника (логика) были вспомогательными частями, диалектику Эпикур отвергал как науку излишнюю. Критерием истины, по Эпикуру, являются ощущения, предвосхищения и претерпевания. Удовольствие является естественной целью человеческой жизни, но поскольку некоторые удовольствия являются временными и связаны с болью, то необходимо стремиться только к тем, которые не отягощены страданиями, болью и беспокойством. Неудовлетворенное желание вызывает страдание, поэтому необходимо отличать те желания, которые являются естественными и необходимыми и соответственно легко удовлетворяются, от тех, которые являются праздными. Правильной является частная жизнь в кругу друзей и отказ от участия в государственной жизни. Смерть, по учению Эпикура, есть ничто, поскольку все хорошее и дурное заключается в ощущениях, а смерть представляет собой лишение ощущений. Смерть не существует ни для живых, ни для мертвых: для первых она сама не существует, вторые же для нее сами не существуют.

В физике Эпикур был последователем атомистической теории Демокрита. Он считал, что миры бесчисленны, при этом некоторые из них схожи с нашим, а некоторые не схожи.

Боги, по Эпикуру, существуют, являются бессмертными и ведут блаженную жизнь, ни во что не вмешиваясь. Они живут в междумириях.

Человеку подобает их чтить, но не следует ждать от них милости или наказаний.

και Στοΐκών φιλοσόφων (и стоических философов) — стоическая философская школа была основана Зеноном из Китиона около 300 г. до Р. X. и получила свое имя от Пестрого портика в Афинах (Στόα ποικίλη) — зала в Афинах, где учил Зенон и его последователи. Учение стоицизма подразделяется на три периода: Древняя Стоя (эллинистическое время, наиболее выдающиеся представители: Зенон, Клеанф, Хрисипп), Средняя Стоя (Римская республика: Панэций, Посидоний) и Поздняя Стоя (эпоха империи: Сенека, Эпиктет, Марк Аврелий).

В соответствии с учением Древней Стой добродетель не бывает врожденной, но достигается воспитанием. Идеалом мудреца является невозмутимость, стоическое спокойствие. Цель философа—жить в гармонии с природой. Основной формирующий и руководящий принцип природы —логос, который идентифицируется с богом и проявляет себя как судьба, необходимость (ειμαρμένη) и божественное провидение (πρόνοια). Среди элементов ближе всего к логосу находится огонь. Натурфилософия стоиков, испытавшая влияние Аристотеля, связана с учением Гераклита. Вселенная периодически уничтожается огнем, из которого со временем рождается новый мир.

Представители Средней Стой оспаривали некоторые из положений своих предшественников. Зенон из Тарса, например, поставил под вопрос, а Панэций отверг полностью учение о периодическом воспламенении мира (έκπύρωσις). Он попытался адаптировать стоические этические идеи к нуждам государственных деятелей и солдат. Через него стоицизм проник в среду римского нобилитета.

Учение Поздней Стой, с представителями которой встретился Павел, было сосредоточено вокруг этических вопросов, хотя иногда обсуждались и чисто теоретические проблемы (Сенека. Естественнонаучные вопросы). Стоицизм давал философскую основу для борьбы аристократии с теми императорами, которые игнорировали сенат. Среди оппонентов Нерона было немало стоиков.

συνέβαλλον аитф (спорили с ним) — еще одно характерное для Луки слово (употреблено трижды в Лк, четырежды в Деян, в остальных книгах НЗ не встречается). Оно может употребляться в значении «беседовать, разговаривать с кем-то» или же «спорить» (см.: BAGD, s.v.), ср.: Haenchen, 517, который считал, что Лука намеренно употребил слово, имеющее двойное значение, которое снимает резкость в описании происходящего, см. развитие идей Хенхена в: Given М. D. The Unknown Paul: Philosophers and Sophists in Acts 17 // SBL 1996 Seminar Papers. P. 343 ff.

τι αν θέλοι — αν с оптативом во времена НЗ было уже устаревшей конструкцией и почти вышло из употребления.

σπερμολόγος (пустобрех) — буквально слово означает «подбирающий семена» (ср.: Гезихий: Σπερμολόγος* φλύαρος (пустомеля), καί ό τό σπέρματα συλλόγων (подбирающий семена), κα'ι κολοιώδες ζώον (живое существо, напоминающее галку). Этим словом называли мелких птиц — грачей, воробьев, ворон. В фигуральном смысле оно имело ярко выраженный пейоративный оттенок и использовалось по отношению к никчемным людям, охочим до сплетен и пустой болтовни.

ξένων δαιμόνιων (чужих божеств) — ассоциации с Сократом становятся еще более очевидными. Сократа обвиняли в том, что он развращает молодежь и верит не в тех богов, в которых верит город, но в новых божеств (Платон. Апология, 24Ь: 'έτερα δέ δαιμόνια καινά). Развращение молодежи состояло главным образом в том, что вслед за Сократом его молодые слушатели переставали верить в традиционных полисных богов. Слово δαιμόνια здесь употреблено без каких-либо дурных коннотаций. Как отмечено в ВС, IV, 212, этот случай для НЗ уникален, в остальных книгах НЗ оно ни разу не употреблено в традиционном нейтральном значении как синоним слова «боги». Сократ был обвинен в том, что он вводит новых богов, но сам он между тем постоянно говорит о δαιμόνων, т. е. о божестве в единственом числе. Павла также считают проповедником чужих богов — во множественном числе. В своей пояснительной ремарке Лука объясняет, что Павел говорил об Иисусе и о воскресении. Уже Иоанн Златоуст (Беседы на Деяния Апостольские, 38.1) предположил, что греки приняли слово «воскресение» (άνάστασις) за имя богини Анастасии: «Они думали, что “воекресение” есть какое-нибудь божество, так как имели обычай почитать и женщин». Эта остроумная и правдоподобная идея имеет своих сторонников среди современных исследователей (см., например: Bultmann R. Theologie des Neuen Testaments. TUbingen, 19849. S. 80), хотя многие считают ее неубедительной (Барретт называл ее «поверхностно привлекательной»).

Философы с затаенной завистью видели необычайное действе учения неизвестного проповедника на массы; но странно, что они, мудрецы, сами ничего не могли понять из нее. Весь запас их философского знания не давал им силы понять новое учение, подобного которому они не встречали ни у Платона, ни у Аристотеля, ни у Эпикура, ни у Зенона, ни у других столпов философии, которые, по их понятно, исчерпывали до дна все море премудрости. Бывшие в толпе стоики и эпикурейцы, дотоле враждовавшие между собою, теперь удивленно переглянулись, стараясь друг у друга найти разрешение поразившей их загадки. Но взоры тех и других выражали лишь одно тупое недоумение. Глухой ропот досады про­несся между ними. Некоторые из более смелых философов попытались вступить в спорь с апостолом и остановить его речь возражениями; но возражения как раскаленные уголья воз­вращались и падали на их головы: в речи апостола им не было соответствия. Укрывшись в толпе, возражатели опять недоумевая рассуждали между собою: «что же хочет сказать этот суеслов?» Так эти «безумцы в своей мудрости» хотели позорным именем заклеймить великого проповедника евангельского учения, но не закрыли они этим своего безумия, еще яснее оно вы­глянуло из-под их философской внешности. Другие по-видимому более вслушались в новое учение и говорили: «кажется он проповедует о чужих божествах», и злобная нота зазвучала в этих словах. Как! Этот дерзки пришлец не думает-ли возмущать народной совести? Он не чтит Минервы, священной покровительницы города, не признает прославленных богов народных, храмы и статуи которых во множестве украшают ули­цы и площади! Он осмеливается подрывать народную веру! Он возмутитель против религии, государства и установившегося по­рядка, он развратитель народа и юношества... Таким злобно-коварным языком заговорили те из философов, для низкого честолюбия которых ничего не стоило прибегнуть к самому бесчестному средству, лишь бы только устранить ненавистного соперника. Один из самых великих и добродетельных философов древнего мира, Сократ, принужден был выпить чашу яда именно обвиненный как подрыватель народной веры и раз­вратитель юношества... Ослепленные злобой мудрецы готовы бы были тут же расправиться с неизвестным им проповедником, если бы не боялись народа, который лучше их понимал своим простым чувством истину проповедуемого ему и мог страшно отомстить оскорбителям любимого проповедника. В виду этого злобствующие ненавистники, прикрыв свою злобу невинным любопытством, пригласили апостола Павла в ареопаг, чтобы он там подробнее изложил пред руководителями на­рода свое новое учение. Не вспоминали ли они тайно при этом, что именно в этом верховном судилище изобличавший подобных им софистов мудрец некогда присужден был испить смер­тоносную чашу?

Епикурейских и стоических философов: причина, почему именно последователи этих двух философских систем, а не другие, не академики, например, и не перипатетики, стали спорить с Павлом, заключались отчасти в том, что эти именно системы пользовались в то время большой популярностью и имели много последователей, с которыми потому и Павлу приходилось чаще встречаться на площади, частью – в том, что эти философские системы были более резко противоположны христианству, так как основным началом первой из них был грубый материализм и нигилизм, второй – самозамкнутая гордость естественными и, следовательно, мнимыми добродетелями поврежденной и, следовательно, греховной человеческой природы. Суждение, какое вынесли эти философы из беседы и споров с Павлом, было двоякое: одни (вероятно, эпикурейцы) считали истины, проповедуемые Павлом и совершенно противоположные их мнимой мудрости, пустословием или безумием (1 Кор. 1:23) и не хотели более иметь с ним дела, не понимая его и отвергая проповедуемые им истины. Другие (вероятно, из стоиков) заинтересовывались тем, что этот иностранец проповедовал о чужих, иностранных (не-греческих) божествах, так как Павел проповедовал об Иисусе Христе, как Боге, и о воскресении (Анастасии), которое они, кажется, понимали также как особое божество (Злат.). Эти, по крайней мере, не отвертывались от проповедника с пренебрежением и желали его слушать, хотя считали речи его странными (ст. 20).

Эпикурейцы и стоики, как самые обычные философы того времени, прежде других встретились в Афинах с Павлом. Следуя учению Эпикура о возможно большем наслаждении жизнью, эпикурейцы, кажется, не возымели охоты вникнуть в учение Павла, считая всякую серьезную речь не стоящей внимания. И потому они легкомысленно взглянули на учение апостола как на суесловие (ср. 1 Кор. 1:23). Стоики были вообще более вдумчивы и строги как в суждениях, так и в жизни. Но на этот раз и они не особенно внимательно отнеслись к учению Павла. Однако они поняли, что он говорил о религии, и притом о какойто особенной или, как они, судя поверхностно, сказали: о чужих божествах, между тем как Павел говорил им о Спасителе всего мира, через Которого единственно возможно спасение, чего тщетно старались достигнуть собственными усилиями стоики. Но они этого учения апостола не поняли, как не поняли и учения его о воскресении, показавшегося им смешным. Вообще мудрость века того в лице столичных мудрецов объюродела (см. Рим. 1:22). «И могли ли (уразуметь Его) те, из которых одни почитали Бога существом телесным, другие — сладострастие блаженством?». «Никогда, по-видимому, в Афинах не было так сильно философско-литературное движение, как в описываемое время. Из многих свидетельств древних, например Проперция, почти современника апостола Павла, можно видеть, что Афины были тогда средоточным пунктом, куда стремились весьма многие желающие заниматься философией, ораторством. Но дух Сократа, Платона и Аристотеля не был присущ ни одному из громадной толпы философов, ораторов, грамматиков и педагогов всякого рода, какими буквально кишел тогда весь город. Что касается учености, то она была вообще в упадке». Отсюда понятно, почему посетители площади, с которыми прежде всего привелось беседовать Павлу, отнеслись к его речам так легкомысленно, как могли отнестись только пустые дилетанты философии и науки.