Долгу христианина – полагать жизнь свою для блага брата, в чем открывается истинное существо любви, Апостол противопоставляет совершенно противоположное отношение к ближнему. Если истинная братская любовь простирается до пожертвования собственною жизнью для блага ближнего, то как может любовь Божия пребывать в том, кто так очерствел, что, обладая в избытке средствами к жизни, не подает нуждающемуся ближнему куска хлеба? Как может в нем пребывать вечная жизнь? Как он может быть чадом Бога, Который есть любовь? Адверсативное δέ отмечает переход от обозначенного величия нашего нравственного долга к самому незначительному требованию, которое представляет нам обыденная жизнь: не всегда от нас требуется умирать для других, – от нас могут потребовать самой малой жертвы – уделить незначительную долю из внешних материальных благ. В каком свете представится наше существо, если мы вполне сознательно уклонимся от этого незначительного проявления братской любви? – Ὅς ὁ ἄ, с особенным ударением поставленное в самом начале стиха и вводящее относительное предложение, заступает местоnominat, absol., который в конце стиха воспринимается в ἐν αὐτῷ. Βίος обозначает не только жизнь, но и средства к жизни (ср. II, 16), «достаток», а τοῦ κόσμου указывает не на богопротивный мир, как этическое понятие, но на созданный Богом мир, который, однако со всем находящимся в нем имеет временное, скоропреходящее значение. Поэтому блага мира представляются совершенно ничтожными в сравнении с ψυχὴ, пожертвования которою для брата требует истинно христианская любовь. Следующее предложение, поставленное рядом, как самостоятельное – καί – еще в большей степени выдвигает неестественность бессердечия: καὶ θεωρῇ τὸν ἀδελφὸν αὐτοῦ χρείαν ἔχοντα. Ἔχειν χρείαν не должно быть ослаблено переводом «в нужде»: оно отвечает ἔχειν βίον τοῦ κόσμου и обозначает действительную и настоятельную нужду, как бы обладание нуждой. Не много нужно внимания, чтобы заметить ее, – θεωρεῖν и указывает, что эта нужда хорошо известна обладателю земных благ. Необходимо принять во внимание, что глагол θεωρεῖν означает не беглый, случайный взгляд на предмет, но продолжительное и тщательное рассматривание его (Ин. 2:23; 4 и др.; Mф. 26:55; Мк. 15:40. 47; Мк. 12:41; Лк. 21:6; Лк. 23:35), – τὸν ἀδελφόν он видит пред собою, как картину, которую рассматривает в спокойном состоянии. Таким образом, и средства есть, есть и нужда и замечается она. Но этого мало: Апостол далее указывает, что со стороны имеющего возможность помогать не требуется и особенных усилий для того, чтобы побудить себя помочь имеющему нужду, – сердце само открывается для сочувствия к страждущему брату, и помощь явилась бы делом вполне естественным, легким и непринужденным. Основание любви и заключается в том, чтобы иметь открытое сердце: где сердце открыто, там рука не может быть заключенною. Но человек употребляет даже некоторое усилие, чтобы подавить доброе движение сердца: καὶ κλείσῃ τὰ σπλάγχνα αὐτοῦ ἀπ’ αὐτοῦ. Не помогая брату, он не только нарушает принцип христианства, но насилует даже и движения своей собственной природы, быть может, усыпляя свою совесть доводами подозрительного нравственного достоинства. Τὰ σπλάχνα как в ветхозаветном, так к в новозаветном словоупотреблении указывает на главное седалище чувствований (Быт. 43:30; 3 Цр. 3:26; Иерем. 31:20) и равносильно по значениюκαρδία. При этом важно заметить, что, тогда как σπλάγχνον у греческих писателей означает сильные движения гнева и любви, у свящ. писателей Нового Завета оно употребляется для выражения более нежных чувств, особенно благорасположения, благоволения, милосердия (2 Кор. 6:12; Флп. 2:1; Лк. 1:73: σπλάγχνα ἐλέους: Кол. 3:12: σπλάγχνα οἰκτιρμοῦ; Флп. 1:8: ἐπιποθῶ ὑμᾶς ἐν σπλάγχνοις Χριστοῦ Ιησοῦ; Филим. 7. 12. 20 и др.713 Выражение книги Притчей: τὰ δὲ σπλάγχνα τῶν ἀσεβῶν ἀνελεὴμονα (12:10) может быть рассматриваемо, как прекрасная параллель к словам Апостола Иоанна. Ἀπ’ αὐτοῦ еще усиливает преступность деяния: он отвращается от брата, чтобы вид нужды брата против его воли не побудил его к какой-либо жертве. Но если кто-либо, располагая всеми внешними и внутренними средствами для обнаружения братской любви в столь незначительной жертве частью внешних тленных благ сего мира, с таким жестокосердием отвращается от брата, то что сказать об его нравственном состоянии? Может ли он быть назван истинным христианином? Вместо прямо отрицательного ответа, Апостол ставит вопрос, который с замечательною выразительностью оттеняет несовместимость поведения указанного человека с тем, что должен обнаруживать истинный христианин в силу одушевляющего его принципа божественной жизни: πῶς ἀγάπη τοῦ Θεοῦ μένει ἐν αὐτῷ? Ἀγάπη τοῦ Θεοῦ, как II, 5, означает любовь, которая составляет существо Бога, чрез Сына Его изливается в наши сердца, делается принципом нашей жизни и обнаруживается в нашей деятельности. Пребывание божественной любви есть знак рождения от Бога (IV, 7. 12. 16; V, 1) и составляет преимущество детей Божиих. Поэтому πῶς ἡ ἀγάπη τοῦ Θεοῦ μένει ἐν αὐτῷ по силе мысли равняется выражению 15 стиха: οὐκ ἔχει ζωὴν αἰώνιον ἐν αὐτῷ μένουσαν. Если этого жестокосердного и коснулась когда-либо божественная любовь, то она не сделалась в нем совершенною (ср. IV, 12); а потому он не может притязать на звание τέκνον τοῦ Θεοῦ: такой не имеет в себе истинной жизни, и имя христианина и речи о братской любви являются пустыми словами, которые столь разительным образом опровергаются совершенно нехристианским и даже противоестественным отношением к брату (cp. Иак. 2:15, 16).