Притчи Соломона, Глава 14, стих 13. Толкования стиха

 Бывают случаи, когда при смехе болит сердце, когда смех и горе находятся рядом. Есть и от смеха слезы, и от радости печаль, поэтому, учит Соломон, не привязывайтесь ни к чему земному, не отдавайте все свои силы земному счастью. От смеха и слезы приходят, и горе, и сердце болит. От радости бывает и печаль. На земле нет ничего постоянного, и об этом надо помнить всегда – и во время радости, и во время горести.
Римляне об этом помнили. Когда император после очередной победы над каким-нибудь народом въезжал в город, для него строили триумфальную арку, впереди гнали пленников, несли добычу. Император въезжал на колеснице, и ему кидали цветы, гремели фанфары, а рядом бежал раб, который говорил: «Помни, что ты тоже смертный человек!» У римлян это было обязательным правилом. Помни, что ты смертный, даже тогда, когда находишься на вершине славы, с которой можешь упасть. Не «приклеивайся» к земле, все равно ты отсюда уйдешь. Не считай, что твое счастье в семье, ибо с нею ты гарантированно расстанешься. Не думай, что твое счастье в здоровье ‒ все равно ты не перейдешь за сто двадцатилетний возраст. И не в большом количестве денег счастье – их не возьмешь с собой в могилу. Все это неважно, помните об этом всегда.

Мудрый понимает, что его собственное благосостояние требует от него такого поведения, и от того его дом процветает (8 —11)'; нечестивый же увлекается призраком счастия и сам строит свою погибель (12—18)

Как и в ст. Притч. 14:10, здесь речь идет о личных, сокровенных переживаниях. Нет худа без добра и, наоборот, к радости также часто примешиваются боль и печаль.

«Последняя радости», мирской и чувственной, «в плач приходят», говорит опытный Соломон (Притч. 14:13). Напротив того, «блажени плачущии» слезами умиления духовнаго, учит Господь Спаситель наш, Ему же слава со Отцем и Святым Духом во веки. Аминь.

То есть чувственное удовольствие и само в себе всегда нечисто, но смешено с неприятностию, и утомительно и в своих последствиях бедственно; ибо не только исчезает, но и превращается наконец в противное.

Самый опасный враг есть льстец, а самый опасный льстец есть чувственное удовольствие. Не видим ли ежедневно, куда приводит оно тех, которые охотно ему позволяют обольщать их? В позднее раскаяние, в болезни, в нищету, в бесславие, в отчаяние, в погибель. Не видим ли, как смеющаяся роскошная жизнь разрушает благосостояние людей, едва ли не чаще, нежели бедственные приключения, непредвидимые и неотвратимые? Как легкие забавы скорее уносят здоровье у играющих, нежели тяжкие работы у трудящихся? Как добровольные рабы чувственности властию привычки отдаются ей в невольники, а наконец в оковах болезней, под карательными орудиями врачей, становятся ее мучениками? Но, что всего ужаснее, не примечаем, как люди, которых душа любит почивать, ясти, пити, веселиться, – с сею же любовию лежат, но без сомнения, уже не почивают и на смертном одре; с сею же любовию и жаждою чувственных удовольствий отходят туда, где нет ничего чувственного, которое они знают и любят, но все духовное, о котором им едва ли когда во сне мечталось? Что найдут они там для себя? Если бы и не нашлось для них ада, где огнь не угасает, где червь не умирает, где плач и скрежет зубов: их чувственное вожделение, в высочайшем степени возбужденное и оставленное без малейшаго удовлетворения, должно палить их, как огнь, точить как червь, мучить и терзать их. Таков, по необходимости, должен быть конец людей, которые, по выражению Мудрого, «вмениша игралище быти живот наш» (Прем. 15:12). «Горе вам, смеющимся ныне, яко возрыдаете и восплачете» (Лк. 6:25).