Песнь песней Соломона, Глава 3, стих 7. Толкования стиха

И вот, видя ее, восходящую и не останавливающуюся, они радуются благоуханиям ее достоинств, признавая в ней невесту того самого Соломона-миротворца, и даже усердной свитой сле­дуют за ней до ложа Соломона, потому что истинное упокоение во Христе заслужила она. Ибо Христос – ложе святых, на котором находят упокоение все сердца, усталые, измученные сражениями века сего. На этом ложе отдыхал Исаак и благословил младше­го сына, говоря: Больший будет служить меньшему (Быт. 25:23)¹. На этом ложе покоясь, Иаков благословил двенадцать патриар­хов (Быт. 48:2 и д., Быт. 49); на этом ложе покоясь, дочь начальника синагоги восстала от смерти (Мк. 5:35-42); лежа на этом ложе, покойник вдовы, призванный гласом Христа, освободился от оков смерти (Лк. 7:12-15).

Так увенчала Его мать, родившая Его по плоти - Царя Христа, истинного Соломона; и день сей был днём брачным и днём радости сердечной, когда Непорочный соединяется с порочными, - в том смысле, в каковом прикосновение Тела и Крови Его сделало непорочною Церковь - её, очищенную ото всякого греховного изъяна святою банею крещения и умащенную бальзамом, дабы избежать всяческих морщин привлекательного еретического учения.

Итак, одр Соломона - это слава вышнего блаженства, в которой сам Царь мира со святыми Его вечно пребывает. К этому одру избранница Самого Царя, то есть Церковь, через пустыню века сего изо дня в день движется и отчасти уже пришла: в той мере, в какой верных своих к будущей награде предпосылает. Придет же совсем, когда при исполнении века Сам Создатель и Царь того же вышнего града соберет избранных Своих от четырех ветров (Мк. 13:27)¹, и как сказано в одном месте Писания: Он препояшется и посадит их, и, подходя, станет служить им (Лк. 12:37).

После свидетельства о красоте невесты, друзья Жениховы, уготовители чистого брачного чертога, невестоводители непорочной невесты, показывают ей красоту царского одра, чтобы тем паче привести невесту в вожделение Божественного и пречистого сожительства с Царем. Вот описание царского одра, на который указывая невесте, представляют ее взору изображаемое в слове; ибо говорят: «се одр Соломонь, шестьдесят сильных окрест его от сильных Израилевых, вси имуще оружия, научены на брань: муж, оружие его на бедре его, от ужаса в нощех». Что сего сказания об одре нет в истории, ясно будет всякому из повествуемого о Соломоне в смысле плотском. Слово со всею точностию описало его дворец, трапезу и прочий образ жизни в продолжение царствования, но об одре не сказало ничего нового и особенного; почему по всей необходимости должно не останавливаться в толковании на букве, но при тщательнейшем некоем наблюдении, отступив мыслию от вещественного значения выражений, обратить речь к духовному обзору. Ибо какое украшение для брачного одра составят шестьдесят оруженосцев, у которых все сведения – военные страхи, а наряд – примкнутое при теле оружие и окружающий их ночной ужас? Писание словом «ужас», какой, как говорит оно, бывает при сих оруженосцах, указывает на исступленную боязнь, происходящую от каких-то ночных страхований. Посему всячески должно отыскать в сих речениях какой-либо смысл, сообразный с обозренным прежде. Какой же это смысл? Кажется, что Божественная красота имееть в страшном достолюбезное, делающееся видимым по противоположности красоте телесной: ибо в телесной красоте влечет к вожделению, что приятно и усладительно на взгляд и далеко от всякого страшного и раздраженного расположения, а оная пречистая красота есть страшное и изумляющее мужество. Поелику страстное и нечистое вожделение телесное, имеющее себе место в плотских членах, как разбойничье какое скопище, строит козни уму, и, уловив его в свою волю, нередко отводит в плен, а это враждебно Богу, потому что, как говорит Апостол, «мудрование плотское вражда на Бога» (Рим. 8:7), то следует любви Божественной происходить от противоположного телесному вожделению, так что, если последним правят во всем вольность, изнеженность и прихотливая роскошь, то устрашающее и изумляющее там мужество делается пищею Божественной любви. Ибо когда мужественное раздражение приведет в ужас и обратит в бегство засаду сластолюбия, тогда откроется чистая красота души, неоскверняемая никакою страстию телесного вожделения. Посему-то брачный одр Царя по необходимости окружается оруженосцами, которых опытность в военном деле и готовый при бедре меч производят ужас и изумление в омраченных помыслах, подстерегающих ночью и «во мраце состреляющих правыя сердцем» (Пс. 10:2). А что вооружение остеняющих собою одр истребительно для нечистых удовольствий, это сделается явным из описания, в котором слово говорит: «вси научени на брань: муж, оружие его на бедре его». Ибо действительно, имея при бедре привешенный меч, знающим можно, как надлежит, вести брань с плотию и кровию. Да и не несведущий в понятиях и загадочных речениях Писания по упоминанию о бедре понимает, конечно, означаемое, а именно, что меч есть Слово. Посему, кто препоясан сим страшным оружием (разумею меч целомудрия), тот достолюбезен для нетленного одра, есть один от «сильных Израилевых», и достоин быть включенным в список шестидесяти. Не сомневаемся же, что и число сие имеет некое таинственное значение; но это явно тем одним, кому благодать Духа открывает сокровенные тайны. А мы утверждаем, что хорошо довольствоваться с первого взгляда усматриваемыми понятиями в слов, как узаконяет Моисей о Пасхе, чтобы употребившие в снедь снаружи видимые мяса не касались с пытливостью скрытого в костях неясности (Исх. 12:10). Если же кто вожделевает сокровенных мозгов слова; то пусть просит у Открывающего сокровенное достойным. Впрочем, чтобы не показалось, будто бы обходим слово без упражнения в нем, и не радим о Божией заповеди, повелевающей «испытывать Божественные Писания» (Ин. 5:39), сказанное о шестидесяти рассмотрим так. Двенадцать жезлов, по числу колен Израилевых, берутся Моисеем по повелению Божию; но всем предпочтен один – как один из всех прозябший. Еще Иисусом Навином берутся из Иордана камни в равном числе с коленами Израильскими, и ни один из них не отринут; потому что все равночестно приняты во свидетельство таинства на Иордане. В сих повествованиях большая есть последовательность; ибо слово показывает некоторое преспеяние народа в усовершенствовании себя, так что в начале законодательства нашелся один живой и прозябший жезл, прочие же отринуты, как сухие и бесплодные; но по прошествии долгого времени, когда Израильтяне достигли точнейшего уразумения законных им предписаний, так что поняли и приняли вторично совершенное над ними Иисусом обрезание, и когда каменный нож отъял у них все нечистое (конечно же, разумный слушатель понимает означаемое камнем и ножом): тогда, по утверждении в них законной и добродетельной жизни, как и естественно было ни один из камней, взятых во имя колен Израильских, не оказался отринутым. Поелику же всегда надлежит домогаться приращения благ, то, когда прошло время, и сил у Израиля стало больше, ибо в предлагаемых нам изречениях Слово говорить о «сильных Израилевых», тогда берется уже не по одному камню, или по одному жезлу, от колена, но, вместо жезлов или камней, от каждого колена по пяти мужей воителей, «наученых на брань от сильных Израилевых», вооруженных мечем, остеняющих собою Божественный одр, из которых посему ни один не бывает отринут, потому что пять делаются начатком каждого колена, а это число, двенадцать раз само с собою сложенное, дает полное число шестидесяти. Посему надобно, чтобы от каждого колена пять страшных оружеборцев стали хранителями царского одра, так что если бы не доставало до пяти, то не полное число не было бы и принято. Но нельзя ли, наконец, отважиться на рассуждение о том, почему от каждого колена вооружаются пять воинов, чтоб стать стражами царского одра, и почему каждый из сих пяти по вооружении, привесив к бедру меч, делается страшным для противоборствующих? Или очевидно, что единый камень заменяют сии пять оруженосцев, служа каждому чувству, имеющему при себе, на поражение сопротивников, приличный ему меч? Меч ока – всегда взирать ко Господу, смотреть прямо и не оскверняться никаким нечистым зрелищем. Оружие также слуха – слышание Божественных учений и то, чтоб не принимать никогда слухом суетного слова. Так можно и вкус, и осязание, и обоняние вооружить мечем воздержания, обороняя, чем следует, каждое из чувств. От сего оцепенение и ужас поражают потемненные помыслы, для которых удобным временем строить козни душам служат ночь и тьма, когда, – сказал Пророк, – дикие звери с лукавством отыскивают себе пищу в стадах Божиих, ибо сказано: «положил еси тму, и бысть нощь, в нейже пройдут вси зверие дубравнии: скимни рыкающии восхитити» (Пс. 103:20-21). Поелику же всякий спасаемый делается Израильтянином: «не вси бо сущии от Израиля, сии Израиль» (Рим. 9:6); напротив того, всякий, кто устремляет взор к Богу, за такой образ действия в собственном смысле называется сим именем; взирающему же на Бога свойственно ни одним из чувствилищ не обращаться ко греху (ибо никто не может взирать на двоих господ, но одному надлежит стать ненавистным, если соделается любимым другой), то посему самому все спасаемое делается единым одром Царя. Ибо, если все, соделавшиеся «чистыми сердцем узрят Бога» (Мф. 5:8), видящие же Бога в собственном смысле бывают и именуются Израилем; а сие имя по какой-то сокровенной причине делится на двенадцать колен: то полнота спасаемых прекрасно слагается из числа шестидесяти, когда от каждой части берется один, и этот один по числу чувств делится на пять оруженосцев. Посему-то один Царев одр окружают все облекшиеся «во вся оружия Божия» (Еф. 6:11), все соделавшиеся Израилем, и поелику, при представляемой повсюду в двенадцати коленах доблести, вся полнота доблестных слагается из числа шестидесяти; то все единым чиноначальником, Екклесиастом и Женихом счиняемые в общение единого тела, будут единый полк, единое воинство, единый одр, то есть, одна Церковь, один народ, одна невеста. А что одр есть упокоение спасаемых, сему научаемся словом Господа, Который без стыда ударяющему в двери ночью говорит: «уже двери затворены суть, и дети со мною на ложи суть» (Лк. 11:7). Прекрасно же слово тех, которые с оружием правды преуспели в бесстрастии, именует детьми, давая нам знать чрез это, что благо, приобретаемое нашею попечительностию, есть не какое-либо иное с сообщенным естеству в начале. Ибо и препоясавшийся мечем внимательностию к добродетельной жизни устранил от себя страсть; и младенец по возрасту нечувствителен к таковой страсти, потому что незрелость возраста не дает страсти места. Посему вместе можно дознавать, что есть при одре оруженосцы, и что покоющиеся на одре – младенцы; потому что одно бесстрастие в тех и других; одни не принимали в себя страсти, а другие удалили ее от себя; одни еще не познали, а другие, обратившись и став детьми по бесстрастию, восставили себя в первобытное состояние. Посему блаженное дело оказаться в числе их, соделавшись или младенцем, или оруженосцем, или истинным Израильтянином: Израильтянином, как в чистоте сердца взирающим на Бога; оруженосцем, как в бесстрастии и чистоте охраняющим царев одр, то есть, сердце свое, и младенцем, как покоющимся на блаженном ложе о Христе Иисусе Господе нашем. Ему слава во веки веков! Аминь. *** Каков же смысл этих слов? Кажется, что божественная красота имеет в страшном достолюбезное, делающееся видимым по противоположности красоте телесной. Ибо в телесной красоте влечет к вожделению то, что приятно и усладительно на взгляд и далеко от всякого страшного и раздраженного расположения, а та пречистая красота есть страшная и изумляющая доблесть. Поскольку страстное и нечистое вожделение телесное, имеющее место в плотских членах, как разбойничье какое скопище, строит козни уму и ловит его в свою волю, нередко отводит в плен - а это враждебно Богу, потому что, как говорит апостол, плотские помышления суть вражда против Бога (Рим. 8:7), - то следует любви божественной происходить от противоположного телесному вожделению, так что если последним правят во всем вольность, изнеженность и прихотливая роскошь, то угрожающая и изумляющая доблесть делается пищею божественной любви. Ибо когда доблестная отвага приведет в ужас и обратит в бегство засаду сластолюбия, тогда откроется чистая красота души, не оскверняемая никакою страстью телесного вожделения. Потому-то брачный одр царя по необходимости окружается оруженосцами, которых опытность в военном деле и готовый при бедре меч производят ужас и изумление в омраченных помыслах, подстерегающих ночью, чтобы во тьме стрелять в правых сердцем (Пс. 10:2).

Двадцать столпов и сорок подножий стояли на стороне полуденной, всех числом шестьдесят, и такое же число столпов и подножий стояли на стороне северной, представляя военачальников, князей и правителей (Исх. 36:23-25). О таковом числе упоминает и премудрый Соломон в книге Песнь песней, говоря: «Се, одр Соломонь, шестьдесят сильных о́крест его»
*** Шестьдесят родов (от Адама до Еммануила) служат еще образом шестидесяти цариц у Соломона и шестидесяти сильных, окружавших одр Соломона.
*** Пресвятая Владычица моя Богородица,.. «Одр Соломонь», окрест которого предстоят «шестьдесят сильных», речения Богодухновенного Писания...

Хочешь ли знать, какой престол имеет истинно миролюбивый Соломон и каких оруженосцев? Се, одр Соломонь, шестьдесят сильных окрест его от сильных Израилевых: вси имуще оружия, научени на брань: муж оружие его на бедре его. Состоящие в свите его имеют меч при бедре, как оный судия Аод ἀμφοτεροδέξιος Т. е. двудесный, одинаково действующий и правою и левою рукою. (Суд. 3), который умертвил тучнейшего врага, всецело преданного плоти, отсекая все похоти.

Вот одр его - Соломона: шестьдесят сильных вокруг него,, из сильных Израилевых,. Все они держат помечу, опытны в бою (Песн. 3:7-8). О вожделенные уста! О одр для покоя! Ибо одром Соломона он открывает не что иное, как Самого Христа.

Мирра, потому что наряду с ладаном используется при погребении, а ладан, поскольку воскресающий вместе с Ним получает часть в Его Божестве. Но церковная душа пропитана не только этими ароматами, но и разнообразными умозрениями знания. Ибо о том, кто надлежащим образом разбирает и вплоть до тонкостей исследует вещи, пожалуй, следует говорить, что он - мироварник, расчищающий и приготовляющий порошок из всех словесных благовоний, о которых говорится, что ими окуривается невеста. Возможно, тот, кто живет не по плоти, а по духу, нисколько не огрубев сердцем¹, разнообразные и всевозможные вещества, нужные для благовония, заготовляет и производит его из всего, что здесь в этом смысле именуется порошками мироварника. Она же, пожалуй, говорит и как святая и церковная душа, как дочь, некогда брошенная Богом, которая восходит от собрания языков, то есть от пустыни, оставляя догматы, и помыслы, и дела, забытые Богом, восходя к делам Божьим.

В ст. 7–10 – встречный царский поезд жениха Соломона... Вопрос или восклицание ст. 6 естественно относить именно к Невесте и ее движению, как могут подтверждать это и параллели Песн. 6:10 и Песн. 8:5. Что касается ст. 6–10, то описание здесь одра евр. митта или носильного одра (аппирион ­­ греч. ψορε τον) и вся вообще изображаемая здесь обстановка парадного выхода и всего придворного великолепия царя Соломона, вполне подтверждаются всем, что известно о Соломоне из 3-й книги Царств и 2-ой Паралипоменон. Но нельзя не упомянуть здесь того объяснения, какое дает рассматриваемому отделу Песн. 3:6-11 проф. А. А. Олесницкий, с точки зрения своей, уже известной нам, теории о происхождении, смысле и значении книги Песнь Песней. «Сущность этой строфы, говорит он, есть поэтическое изображение восхода солнца, по котором, как мы видели в предшествующей строфе, земля томилась в течение ночи… Изображение стиха шестого не может иметь никакого отношения к человеческой фигуре; сравнение человека со столбами дыма было бы не изящно и не натурально. Солнце же палестинское, восходящее именно со стороны пустыни (так называлась горная область Иудеи на восток от Иерусалима) среди синего пара вечно стоящего над моавитскими горами, для наблюдающего с иерусалимских гор является именно в столбах дыма, названного у поэта благовонным дымом мирры и фимиама, то есть подобным тому дыму, который дымился на жертвеннике храма (выход солнца встречался сожжением жертвы в иерусалимском храме» (с. 371). Возражением против этого является женский род местоимения в вопросе: «кто эта…» (евр. мизот) и отмеченная нами параллельность ст. 6 двум другим местам (Песн. 6:10 и Песн. 8:5), в которых, несомненно, имеется в виду невеста. Первое возражение легко устраняется у проф. Олесницкого указанием на то, что евр. шемеш солнце в древнейшем еврейском языке женского рода, что подтверждается нередкою женскою конструкциею при нем глагола, напр., Быт. 15:17, 19 в Ktib, Наум. 3:17 (с. 359). Но некоторая неожиданность появления в речи священного поэта подразумеваемого (будто бы) шемеш остается в силе. Однако посредствующим понятием является мысль о царе Израильском, а затем, как вершина всего, имеется в виду и мысль о Мессии. «Восхождение «обетованного» (Ис. 30:26) солнца, – говорит в этом смысле проф. Олесницкий, – может означать только момент появления ожидаемого исполнителя судеб Божиих о Его земле и народе. И вот этот совершитель появляется в лучах вещественного солнца и есть не кто другой, как царь Соломон, политическое солнце страны (Solomon ­­ перс. sol солнце). В Песн. 3:7-11 говорится именно о восшествии на престол Соломона и о торжественном появлении его народу. Изображенные здесь необыкновенные носилки, подобно колесницам в Песн. 6:12, служат вместе и царским седалищем и атрибутом солнца (4 Цар. 23:11)… Бракосочетание, о котором здесь говорится, есть завет, заключаемый между царем и народом при вступлении царя на престол, и вместе поэтический завет солнца и земли, который поэты всех времен и народов находили в весеннем отношении солнца к земле. Но это не все. Соединение двух образов восхождения солнца и вступление на престол великого царя должно было приводить в сознание новый высший образ Мессии Царя, которого имя: Восток, и Солнце Праведное. По объяснению Мидраша (Midr. III, 11, s. 99), под царем упоминаемым в 3:11, разумеется царь – Мессия, поскольку только он может привести в гармонию явления тепла и явления холода, действия Ангела зимы Михаила и Ангела весны Гавриила» (с. 372–373). «Страх ночной» (ст. 8) – боязнь призраков и под. существовал у евреев с древнейших времен (Иов. 4:14; Руф. 3:8; Притч. 3:23-25; Пс. 90:5) до позднейших (Мф. 14:26).

Следует прежде всего выяснить, почему все-таки женихом называют Соломона. Соломон означает «миролюбивый», и это можно обнаружить в Книге Паралипоменон; ибо говорил Бог Давиду, желающему построить храм: Вот, у тебя родится сын: он будет человек мирный; Я дам ему покой от всех врагов его кругом: Потому имя ему будет Соломон. И мир и покой дам Израилю во дни его. Он построит дом имени Моему, и он будет Мне сыном, а Я ему отцом, и утвержу престол царства его над Израилем навек (1 Пар. 22:9-10). Не Соломон стал властвовать до самых границ вселенной, но произросший от Соломона в своей человеческой природе Иисус Христос, и называют Его Соломоном за миролюбие и кротость, и за то, что Он установил мир.
*** Вот одр его - Соломона (Песн. 3:7). Под ложем жениха мы подразумеваем божественное Писание. Ибо, приклонившись на него, невеста возлежит вместе с женихом, и принимает семена учения, и зачинает, и носит во чреве, и тяготится при разрешении, и рожает духовный плод.