Напротив того, поступим к продолжению слова, если только возможно будет и нам взойти с этою совершенною голубицею, воспаряющею в высоту, и услышать голос друзей Жениховых, в чудо вменяющих восхождение ее от пустыни, которое тем паче увеличивает изумление в зрителях, что пустыня производить подобную, так что уподобляется она красоте дерев, возращенных в пустыне испарениями благоуханий; а благоуханиями были смирна и ливан. Вместе с испарением их восставала и восходила вверх какая-то пыль утонченных ароматов, так что вместо сей пыли, растворенной в воздух, было разлияние тонких ароматных частиц, от чего пыль подымалась прямо ввыспрь. Читается же сие так: «
кто сия восходящая от пустыни, яко стебло дыма кадящее смирну и ливан, от всех благовоний мироварца?»
Если кто с точностию вникнет умом в сказанное, то найдет истину учения, какое мы предуразумели. Как в зрелищных представлениях, хотя одни и те же показывают в действии данную им историю, однако же зрители об изменяющих разными личинами на себе вид думают, что являются совершенно другие, и в являющемся теперь рабом и частным человеком вскоре потом видят витязя и воина, и он опять, оставив наружность подчиненного, принимает на себя вид военачальника, или даже облекается в образ царя: так и преспевая в добродетели, не всегда с теми же отличительными чертами остаются, по причине вожделения высших благ, преобразующиеся «
от славы в славу» (
2 Кор. 3:18); а напротив того, непрестанно, по мере преспевающего в каждом совершенства сих благ, просиявает особая некая свойственная жизни черта, из одной изменяемая в другую, по причине приращения благ. Посему, кажется мне, удивляются видимому друзья Жениховы, которые еще прежде знали невесту доброю, да и «
доброю в женах»; а после того убрали красоту ее «
подобием злата с пестротами сребра» (
Песн. 1:10). Теперь же, не усматривая в ней ни одного из прежних признаков, но отличая по высшим приметам, дивятся не только восхождению, но и тому, откуда могла придти. Ибо сие служит к усилению изумления, что видят восходящею одну, и видимое уподобляется роще дерев. Им представляется, что видят выбегающие и вырастающие в высоту «
стебла». Питает же стебла сии не тучная какая-либо и орошенная, но сухая, жаждущая, пустынная земля. Посему, в чем же укореняются стебла сии, и из чего растут? Корнем для них служит ароматная пыль, а поливкою – испарение благоуханий, орошающее рощу сию благовонием. Сколько слово сие заключает в себе похвал той, о которой засвидетельствовано подобное сему? Ибо то, что друзья Жениховы спрашивают друг друга о представшей их взорам, как об являющейся в ином виде, а не в прежнем образе, служит совершеннейшею похвалою преспеяния в добродетели, свидетельствуя о великом изменении и превращении в невесте к лучшему. Ибо вот слова удивляющихся, вменяющих в чудо этот, вопреки обычному виду цветущий образ: «
сия восходящая от пустыни», как прежде мы видели, была черна, как же сложила с себя очерненный образ? От чего белоснежным блистает у нее лице? Пустыня, как видно, причиною сего; она сделала то, что невеста, подобно некоему отпрыску, дала побеги в высоту; пустыня претворила ее в такую красоту. Ибо не по случайному какому стечению обстоятельств, и не по безрассудному какому жребию произошло восхождение ее на высоту; напротив того, собственными трудами, воздержанием и попечительностию приобрела красоту. Так некогда и душа Пророка соделалась жаждущею Божественного источника, потому что «
плоть» его, став «
пустою, непроходною и безводною», ощутила в себе Божественную жажду (
Пс. 62:2). Посему и невеста тем самым, что восходит от пустыни, представляет о себе свидетельство, что внимательностию и воздержанием вошла на великую и значительную высоту, и чрез это соделалась чудом для друзей Жениховых, которые красоту ее объясняют многими подобиями, потому что одним и объять всего не возможно. И сперва уподобляют изящество ее «
стеблу», и стеблу не одному, но делается уподобление примечаемых в ней чудес множеству дерев, чтобы изображением рощи указывалось на многовидность и разнообразие добродетелей. Потом в образ красоты берется кадильный дым, и притом не простой, но срастворенный из «
смирны» и «
ливана», чтобы в одно сливалась приятность их испарений, которыми изображается красота невесты. Новою для нее похвалою служит соединение сих ароматов. Смирна употребляется при погребении тел, а ливан по некоей причине освящается в честь Богу. Посему намеревающийся посвятить себя на служение Богу не иначе будет ливаном, воскуряемым Богу, как разве соделается прежде смирною, то есть, умертвит «
уды свои, яже на земли» (
Кол. 3:5), спогребшись Приявшему за нас смерть, и умерщвлением удов на собственную свою плоть восприяв ту смирну, которая употреблена при погребении Господа (
Ин. 19:39). А по совершении сего всякий вид благоуханий добродетели, раздробленных, как бы в ступе какой, в колесе жизни, производит из себя ту сладостную пыль, которую прияв с дыханием, благоуханным делается тот, кто исполнен умащенного миром духа.
***
Каков же смысл
этих слов? Кажется, что божественная красота имеет в страшном достолюбезное, делающееся видимым по противоположности красоте телесной. Ибо в телесной красоте влечет к вожделению то, что приятно и усладительно на взгляд и далеко от всякого страшного и раздраженного расположения, а та пречистая красота есть страшная и изумляющая доблесть. Поскольку страстное и нечистое вожделение телесное, имеющее место в плотских членах, как разбойничье какое скопище, строит козни уму и ловит его в свою волю, нередко отводит в плен - а это враждебно Богу, потому что, как говорит апостол,
плотские помышления суть вражда против Бога (
Рим. 8:7), - то следует любви божественной происходить от противоположного телесному вожделению, так что если последним правят во всем вольность, изнеженность и прихотливая роскошь, то угрожающая и изумляющая доблесть делается пищею божественной любви. Ибо когда доблестная отвага приведет в ужас и обратит в бегство засаду сластолюбия, тогда откроется чистая красота души, не оскверняемая никакою страстью телесного вожделения. Потому-то брачный одр царя по необходимости окружается оруженосцами, которых опытность в военном деле и готовый при бедре меч производят ужас и изумление в омраченных помыслах, подстерегающих ночью,
чтобы во тьме стрелять в правых сердцем (
Пс. 10:2).
Источник
Григорий Нисский, На Песнь Песней 6
TLG 2017.032, 6.191.6-192.7