Евангелие от Марка, Глава 15, стих 1. Толкования стиха

Едва рассвело. Чрезвычайная поспешность действий связана с необходимостью довести все до конца прежде начала Пасхи.

Пилат (Pontius Pilatus) — римский префект Иудеи в 18–37 гг.; поскольку позднее, с 44 г., лица, возглавлявшие оккупационную власть Рима в Иудее, носили титул прокураторов, этот титул часто прилагается к Пилату. О том, что Основатель христианства был «в царствование Тиберия предан казни прокуратором Понтием Пилатом» («Tiberio imperitante per procuratorem Pontium Pilatum supplicio adfectus erat»), упоминает Тацит (Annales XV, 44). Еврейские авторы весьма живо характеризуют негативные черты его правления: «взяточничество, насильничание, грабительство, выходки и безосновательные оскорбления, снова и снова казни без суда, жестокость беспрестанная и невыносимая» (Philo, Legatio ad Gaium 38, 302, цитировано как слова из письма царя Агриппы I). То обстоятельство, что в евангельских повествованиях он проявляет до поры до времени {стр. 294} определенное нежелание отдавать Христа на казнь, по сути дела не противоречит такой характеристике: мотивами его поведения могло быть и нежелание делать лишнюю уступку Синедриону как ненавистному органу еврейского самоуправления, и сознание того, что выдачей Христа хотят отвлечь кару от непосредственно опасных Риму бунтарей вроде Вараввы (см. ниже. Мк. 15:7); можно предположить и другие мотивы — от желания приберечь на будущее «Царя Иудейского» как возможный повод для обдуманной провокации до глухой боязни суеверного язычника перед узником, имеющим репутацию чудотворца и носителя какого-то особого сакрального достоинства (ср. эпизод с женой Пилата в Мф. 27:19).

+++Горский А. В. прот. История Евангельская и Церкви Апостольской. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1902. С. 221-222++

Приговор произнесен; но Каиафе хотелось облечь его в ту форму законности, какой требовал установившийся обычай. В Талмуде имеется указание, что в уголовных делах окончательное произнесение приговора должно следовать не ранее, как на другой день после начала суда. Ни Каиафа, ни синедрион не хотели надолго, то есть до окончания праздников пасхи, откладывать окончательное осуждение Иисуса, так как такая отсрочка могла вызвать замешательство в народе, и все планы их могли расстроиться. Но форму вторичного суда надо было соблюсти. И вот, члены синедриона решили разойтись по домам, но на рассвете вновь собраться.

Вторичное, на рассвете заседание синедриона

До самого утра Христос пробыл на дворе Каиафы, все время подвергаясь оскорблениям и побоям. С наступлением же утра первосвященники, старейшины и книжники опять собрались для окончательного суда, но уже не в доме Каиафы, а в помещении синедриона, куда повели и Иисуса.

Когда все судьи собрались, ввели Иисуса. Председатель Каиафа начал разбор дела с того, на чем окончил в ночном заседании, то есть с выслушания собственного признания Обвиняемого, и, обращаясь к Нему, спросил: Ты ли Христос?

Что было отвечать на такой вопрос? Если сказать - да, Я Христос, — как было сказано при первом допросе, то это будет бесполезно, так как пристрастные судьи, давно решившие убить Иисуса, не уверуют в Него из-за такого ответа; если же спросить их самих о том, что препятствует им признать в Нем Мессию, то они, конечно, и отвечать не станут; и если бы вздумали отвечать и вступить, таким образом, в исследование вопроса, действительно ли Он Мессия, и если бы Он наглядно доказал им, что Он Христос, то и в таком случае они не отпустят Его. Поэтому на вопрос — Ты ли Христос? Иисус отвечал: «Если скажу вам, вы не поверите; если же и спрошу вас, не будете отвечать Мне и не отпустите Меня (Лк. 22:67). Но знайте, что после всего того, чему подобает свершиться, вы увидите Меня не иначе, как в славе Отца Моего. Отныне Сын Человеческий воссядет одесную силы Божией¹ (Лк. 22:69)».

Желая добиться более точного, прямого ответа на предложенный вопрос, все члены синедриона, как бы в один голос, спросили: итак, Ты Сын Божий?

Вы сами говорите, что Я Сын Божий, — сказал Иисус; и этот ответ был принят как утвердительный на предложенный вопрос (Лк. 22:70).

И сказали тогда все члены синедриона: какое еще нужно нам свидетельство? ибо мы сами слышали из уст Его.

Признав Иисуса виновным в том, что он выдает Себя за Мессию, синедрион приговорил Его к смертной казни, по закону смертный приговор Моисея. Но лжемессия мог быть опасен и для римской власти, мог произвести возмущение в народе и восстать против кесаря; поэтому, по мнению синедриона, Иисус подлежал смерти и по римским законам. Как бы то ни было, но синедрион, сохранив еще за собой право судить виновных в религиозных преступлениях, лишен уже был права приводить в исполнение смертные приговоры без разрешения или утверждения римской власти. Вот почему синедрион, признав Иисуса повинным смерти, должен был представить свой приговор на утверждение римского правителя, Пилата. Откладывать это дело до окончания праздника пасхи, наступавшего с вечера того дня, синедрион находил опасным, и потому решил немедленно, в полном составе своем, идти к Пилату и требовать утверждения и немедленного исполнения приговора. И поднялось все множество их, чтобы идти к Пилату.

Повествование о суде над Иисусом Христом у Пилата передается у еванг. Марка почти в тех же словах, что и у Матфея, только несколько короче (Мф. 27:1–2, 11–26).

И aбиe наутрие (немедленно поутру) совет сотвориша (составили совещание), потому что, по расчету совета в Синедрионе, медлить было нельзя; так как это было утро пятницы, кануна еврейской Пасхи, и с вечера этого дня, по закону, нужно было начинать семидневное Пасхи. Ночью на пятницу И. Христос был взят в саду Гефсиманском и представлен на суд Синедриона в доме первосвященника Каиафы. Здесь осудили Господа на смерть, и здесь на дворе в темнице, при насмешках слуг apxиepeйcких, Он проводил остальную часть ночи. Синедрион тем более спешил, что опасался, что в течение недели народ мог возмутиться и освободить Господа из-под стражи (Мк. 14:2). А между тем, по Божественным планам, в сей день долженствовал пострадать Христос-Спаситель мира, прообразом которого был агнец пасхальный. Составили совищание (совет сотвориша). Это – новое, после ночного, собрание Синедриона, для того, чтобы уже привести в исполнение постановленное в первом ночном, определение относительно И. Христа (Мк. 14:53–64). По Евангелию св. Луки, Синедрион на этом совещании не спрашивал И. Христа о том, Сын ли Он Божий, а о том, Он ли Христос? чтобы выдать Его Пилату, как народного возмутителя против власти Кесаря. На что И.Христос отвечал: если скажу вам это, не поверите; если же и спрошу вас о том, что могло бы вывести вас из ослепления, вы не будете отвечать Мне и, не отпустите Меня (Лк. 23:67, 68). «Нужно полагать, пишет Иннокентий Херсон., что благомыслящие члены Синедриона или не были при настоящем решительном осуждении Господа, или вынуждены были молчать. Их честный голос только повредил бы им, ничего не сделав в пользу невинно осужденного. Касательно Иосифа Аримафейского прямо замечается в Евангелии от Луки (Лк. 23:51), что он не участвовал в настоящем преступном совете и беззаконном деле Синедриона. Предали (предаша) Пилату. С тех пор, как Иудеи подпали под власть римского царя, у Синедриона отнято было право наказывать преступников смертью без утверждения римского правителя (Ин. 18:31). Когда судили И. Христа, тогда у Иудеев правителем был Понтий, по прозванию Пилат. Он получил правление (прокураторство или игемонство) от Римского императора Тиврия в 26 г. до Р. Хр. Прокураторы жили в Кесарии (Деян. 23:23), но на праздник Пасхи переселялись в Иерусалим, по случаю большого собрания народа. У еванг. Матфея тут повествуется о погибели Иуды предателя. Но это св. Марк опускает.

Рано утром состоялось заседание Синедриона. Не совсем ясно, было ли оно новым заседанием или же рассказ об отречении Петра, вставленный в сцену суда, лишь создал такое впечатление. Но, возможно, заседаний действительно было два, если Синедрион хотел соблюсти хотя бы видимость законности, правда, как известно, между ними должны были пройти не несколько часов, а по крайней мере сутки. Ведь, согласно еврейскому исчислению времени, это был тот же самый день, а не другой. Они вынесли решение передать Иисуса Пилату.

До сих пор ученые задаются вопросом, почему Иисус был передан в руки римлян. Согласно Ин. 18:31, у евреев было отнято право приводить смертный приговор в исполнение. В Талмуде сказано, что они лишились такого права за сорок лет до разрушения Храма, хотя более вероятно, что еще раньше, со времени установления римской власти в 6 г. С другой стороны, в Мишне есть целый раздел, касающийся самых разных видов смертной казни: сжигания, побиения камнями, удушения, обезглавливания. В Новом Завете рассказывается о смерти Стефана (Деян. 7:58-60), в Деян. 25:9-11 римский наместник предложил апостолу Павлу предстать перед судом Синедриона, но тот предпочел римский суд. Иосиф Флавий сообщает о побиении камнями Иакова, брата Господня. В Талмуде есть еще несколько примеров, когда смертный приговор не только был вынесен, но и приведен в исполнение. Возможно, еврейские власти предпочли передать Иисуса римлянам потому, что у них не было достаточно оснований для объявления Иисуса богохульником или лжепророком или потому, что по какой-то причине им было выгоднее уничтожить Его чужими руками. Они знали, что римляне распинали мятежников, а согласно Втор. 21:23, казненные на кресте были прокляты Вогом. В таком случае это был самый лучший способ не только уничтожить Иисуса физически, но и погубить Его дело.

Понтий Пилат был римским наместником Иудеи с 26 по 36 гг. Раньше его традиционно называли прокуратором, пока в Кесарии не была найдена каменная стела с его именем и титулом префекта. Префект обладал большими полномочиями, чем прокуратор. Обычно наместники жили в своей резиденции в Кесарии Приморской, но на время пасхальных праздников они переезжали в Иерусалим, где в связи с большим скоплением паломников существовала опасность восстаний. В Иерусалиме они останавливались в крепости Антония или во дворце Ирода Великого.

См. комм. к Мф. 27:2, Ин. 18:31

***

По обычной иудейской практике, человека, над которым произносился смертный приговор, нужно было вывести за город и побить камнями. Но вследствие подчинения Иудеи римлянам у верховнаго иудейскаго судилища отнято было право жизни и смерти, так что приговор должен был получить утверждение еще со стороны римскаго прокуратора, и поэтому на следующее утро началась новая и самая важная стадия суда над Христом, именно разбирательство Его дела перед Пилатом.

БЫЛО раннее утро того дня, который назывался «приготовлением к пасхе» Ин. 19:14: παρασκευη του πασχα, “пятница перед пасхой”. , следовательно, великая пятница. Жизнь на востоке обыкновенно пробуждается рано, потому что все спешат воспользоваться для совершения своих дел приятной прохладой утренних часов до наступления томительнаго зноя полуденнаго солнца. Поэтому лишь только начался разсвет, как улицы Иерусалима быстро наполнялись оживленными толпами, торопливо двигавшимися по всем направлениям. Древний Иерусалим с его узкими ули- цами и тесными базарами и вообще был крайне многолюден, но к празднику Пасхи в него стекалось такое множество народа, что святой город должен был производить поистине необычайное впечатление. По свидетельству I. Флавия, в праздновании одной Пасхи вместе с населением города участвовало до 2.700,000 Bell. Jud. 6:9, 3. См. G. А. Мuller, Pontius Pilatus, Stuttgart 1888; П. Маккавейского, Археология истории страданий Г. наш. I. Христа. Киев 1891, глава II; Иннокентия. Последние дни земной жизни I. Хр. изд. 3-е, стр. 231 и сл., и соответствующия главы в жизнеописаниях I. Христа у Фаррара, Эдершеиима, Рейки и др. Воспроизведение статьи А. И. Митя?ина из ״Христ. Чтения” выпуск 2, 1893 г.

Не трудно представить себе, какая суетня и толкотня царствовала на улицах Иерусалима в такой день и при таком огромном стечении столь разнородного по своим привычкам люда; но в описываемое именно утро нельзя было не замечать в толпе более чем обычнаго возбуждения. Народная толпа вообще, а восточная в особенности, крайне чутка к происходящим среди нея событиям, и от нея не могло ускользнуть того, чтО совершилось в предшествующую ночь. Стоустая молва уже конечно успела разнести повсюду весть, что тот галилейский Пророк, Который еще так недавно с необычайным торжеством вступал в Иерусалим и был прославляем, как Сын Давидов, схвачен вождями иудейскими и предан суду, как обманщик и обольститель народа, месит и богохульник, и синедрион в своем ночном заседании произнес над Ним свой страшный приговор: иш мавеф — «человек смерти» (т.-е. достоин смерти). Оставалось только получить утверждение этого приговора со стороны прокуратора римскаго и — народу предстояло зрелище, ради котораго можно было еще остаться в Иерусалиме на несколько дней. И действительно молва не ошиблась. Часов около шести или семи утра, по нашему счислению, от дома первосвященника Каиафы показалась необычайная процессия,, которая направлялась но узким улицам верхней части города, очевидно поднимаясь на гору Сион, где красовался роскошный дворец, некогда построенный со всею пышностию изысканнаго стиля Иродом Великим, конечно, для себя и своих преемников, но теперь по большей части пустовавший и только по большим праздникам служивший местом временнаго пребывания представителя римской власти, прокуратора. Среди этой процессии, состоявшей из знатнейших вождей народа, книжников и фарисеев, с спокойным величием, хотя и с томною грустью на божественном лице, двигался со связанными назад руками и с признаками грубаго издевательства на одежде тот галилейский Пророк, Который именно обвинялся как обольститель народа и богохульник. Можно представить себе, как, падкая на все необычайное, толпа с крайним любопытством ринулась к даровому зрелищу, так что с приближением ко дворцу римскаго прокуратора процессия но необходимости должна была представлять необозримую массу голов, — над которой носился разноголосый и своеобразный гвалт, составляющий особенность крайне возбужденной и разнородной толпы.

Процессия остановилась перед дворцом, который, как служивший иногда резиденцией римскаго сановника претора, а также и местом судебнаго разбирательства, назывался обыкновенно «Преторией». Дворец, построенный на выдающейся возвышенности, гордо высился с своей колоннадой над окружавшими его домами, так что из окон его открывался далекий вид на город с его извивающимися улицами. Сам прокуратор или его часовой мог издали заметить приближение необычайной процессии и сделать необходимые справки и приготовления. Судя по возбуждению толпы, можно было предполагать, не произошла ли опять какая-нибудь вспышка народнаго фанатизма, в роде тех, которыя то и дело случались по большим праздникам, причиняя массу хлопот римскому прокуратору, который, собственно в видах поддержания общественнаго порядка, и переселялся на праздники в Иерусалим из своей обычной резиденции — Кесарии приморской, представлявшей больше удобств к сношению с Римом, Но скоро разъяснялось, что никакого возмущения не было, а вожди народа привели к претории узника, чтобы получить от прокуратура утверждение на произнесенный над ним приговор. В претории была особая палата, служившая местом разбора судебных дел, со всеми принадлежностями, необходимыми для формальнаго судопроизводства. Но старейшины иудейские теперь не хотели вступать внутрь претории с ея языческими украшениями и эмблемами, так как-де это подвергло бы их обрядовому осквернению и лишило возможности вкушать пасху. Эти гробы повапленные, внутри наполненные всякою мерзостью и нечистотою, безчеловечные изверги, сердца которых пылали кровожадною зло- бою на неповиннаго Страдальца, остались до последняго момента верными своей грубозаконнической праведности и, не боясь оскорбления высшей правды, опасались хотя случайнаго, чисто внешняго осквернения чрез соприкосновение с чем-нибудь таким, что, по обрядовому закону, можно было счесть за нечистое. В таком смысле доложено было прокуратору, который поэтому должен был выйти на площадку претории, чтобы с нея выслушать и разобрать предстоявшее дело.

Прокуратором в это время был Понтий Пилат (с 26 по 36 г.). По своему сану это был, так-сказать, губернатор, которому вверено было управление Иудеей и Самарией, составлявшими отдельный округ, как часть большой провинции Сирии, находившейся под управлением проконсула, сан котораго можно поставить в соответствие с саном генерал-губернатора. Прокураторы или по- гречески—игемоны («правители») обыкновенно происходили из класса римских всадников и на их обязанности особенно лежало, помимо поддержания общаго порядка и покорности, особенно собирание доходов со вверенных их управлению округов, а также и заведывание относящимися сюда судебными делами. В некоторых случаях, когда общее состояние округа внушало значительныя полити- ческия опасения, прокураторам предоставлялись и некоторыя проконсульския нрава, и в этих случаях они имели в своем распоряжении значительные отряды войска и по своему усмотрению могли решать даже уголовныя дела, хотя и всегда в некотором соподчинении проконсулу провинции. Такия именно права предоставлены были прокураторам Палестины, так как им постоянно приходилось бороться с серьезными политическими затруднениями, именно вспышками и мятежами этого недовольнаго, неукротимаго в своих политических мечтах народа иудейскаго, из среды котораго то и дело выступали отчаянные «зилоты», которые низвержение ига язычников считали своим долгом пред законом и Иеговою. Для сдерживания и подавления подобнаго фанатизма прокуратору необходимо было иметь под руками войско, которое и занимало в Иерусалиме укрепленную башню Антонию, откуда во всякий момент, по данному сигналу, можно было вызвать необходимый отряд хорошо вооруженных легионеров. В виду такого положения дела, прокураторами Иудеи преимущественно назначались люди известной воинской опытности, и самое прозвище Понтия—Пилат—Pilatus, т. е. копьеметатель, указывает на то, что он в свое время состоял начальником особаго отряда копьеметателей, для каковаго положения требовалось особое мужество и воинская опытность Понтии вели свое происхождение от древняго самнитскаго рода. Кроме Понтия Пилата в римской истории известны еще: Понтий Аквила, один из убийц Цезаря, Ц. Понтий, предводитель самнитян при Кавдиуме, Понтий Телезин самнитский вождь, и др. См. Cic. Off. 2:24, 75; ad fam, 10:33, 4; Suet. Caes. 78.

. Судя по тому, что на чрезвычайно доходное место прокуратора он попал по протекции свирепаго и до ненасытности честолюбиваго временщика Сеяна, державшаго в своих руках Рим при Тиверие, можно думать, что столь исключительной протекции он обязан был тем своим качествам, которыя в миньятюре делали из него второго Сеяна. И действительно, это был человек крайне заносчнвый, властолюбивый, алчный, который с крайним презрением относился к вверенному его управлению народу, смотря на него лишь как на источник государственной казны и своего личнаго обогащения. Неудивительно, что, при таком характере и взгляде на управляемый народ, Понтию Пилату уже на первых порах пришлось не раз иметь крайне неприятныя столкновения с иудеями, которые, невольно чувствуя всю оскорбительность для их самолюбия такого отношения к ним со стороны иноземнаго правителя—язычника, приходили в крайнее раздражение от всякой более и менее неприятной им меры прокуратора. Таких столкновений у Пилата в течение его десятилетней службы в Палестине было несколько, и они по большей части заканчивались тем, что до болезненности, гордый римлянин должен был отступать пред фанатизмом разъяреннаго народа, обнажавшаго свои груди для острия римских мечей и от изступления рвавшаго на себе волосы, неистово завывавшаго и выкрикивавшаго угрозы жалобой и доносами Тиверию на все чинимыя его прокуратором беззакония Philo, Leg. ad Cajum 1030—1035. I. Флавий, Древности, 18:3, 2; Bell. Jud. 2:9, 4 . Понятно, какой горький осадок в душе римскаго игемона должны были оставить такия столкновения, которыя, во всяком случае, до крайности обострили его отношения к вождям ненавистнаго ему народа, и он только ради сохранения своего доходнаго места держался по отношению к ним в качестве холодно-высокомерного сановника» едва сдерживавшаго свою внутреннюю ненависть под личиной внешней благопристойности.

Для достоинства представителя римской власти, конечно, было не особенно приятно требование вождей иудейства, чтобы он. во внимание к обрядовым тон- костям малопонятной ему религии, вышел к ним из дворца и выслушал их заявление па открытом воздухе. Но Пилат уже горьким опытом дознал, как опасно затрагивать религиозные предразсудки иудеев, и потому он не замедлил выйти из претории, тем более, что римский обычай ничего не имел против самой широкой гласности в разборе судебных и всяких правительственных дел. Римские правители, а за ними и полуязыческие Ироды ставили свои трибуналы безразлично то перед дворцом, то на базаре, даже в театре, цирке и на больших дорогах, где только оказывалась наличная надобность в разборе того или другого дела Так, известно, что Ирод ставил свое судилище в театре (Jos. Ant. 17:6, 3); Филипп—на больших дорогах (18:4, 6); Агриппа I—перед собранием народа Деяи. 20:4); Пилат—в цирке (Bell. Jud. 2:9, 3); Флор—перед дворцом в Иерусалиме (2:4, 18).

. Поэтому Пилат приказал вынести свое «курульное кресло» из судебной палаты и поставить его на особом возвышении, ко- трое называлось «гаввафа»—т. е. высокое место, или по-гречески «лифостротон», т. е. мозаичный помост, сделанный из разноцветных камней, как это в обычае было у римлян, которые любили, чтобы курульное кресло римских правителей и сановников всегда стояло на известном возвышении над окружающими как в знак видимаго, величия римской власти, так и с целию дать возможность большему числу присутствующих непосредственно слышать постановления и решения этой власти О Цезаре известно, что он даже в походы брал с собою не только курульное кресло, но и мозаичный помост для него.

. В данном случае это, по всей вероятности, было постоянное, нарочито устроенное для подобных случаев возвышение, и можно думать, что, сообразно с роскошью дворца, и гаввафа блистала изяществом и красотой разноцветных мраморов, на которых неоднократно ставил свое судилище любитель изысканной роскоши и архитектурной красоты—Ирод Великий. Когда курульное кресло, обыкновенно сделанное из слоновой кости и представлявшее собою в сущности табурет на скрещенных ножках, было уставлено на гаввафе, представлявшей достаточно места и для ассистентов, неизбежных по требованию римскаго судопроизводства, то иг глубины дворца с обычною торжественною важностью, предшествуемый, за неимением обычных в таких случаях ликторов Прокураторам не полагались ликторы, составлявшие принадлежность лишь высших сановников, как консулы и преторы.

, легионерами и сопровождаемый ассистентами, показался игемон и занял свое место, у подножия котораго, но все-таки выше окружающих людей, заняли места несколько почетных приближенных про- куратора. При обычном порядке судопроизводства, перед трибуналом судьи полагались сиденья и для обвинителей и даже самого обвиняемаго. Но в Иудее, к народу которой римляне вообще относились с крайним презрением, этот обычай часто не соблюдался, и трудно представить себе, чтобы он был соблюден теперь, когда обвинители находились в крайне возбужденном состоянии и заняты были единственною мыслью, чтобы как-нибудь поскорее добиться своей кровожадной дели, именно утверждения своего смертнаго приговора над осужденным. В завоеванных провинциях при суде обыкновенно полагались переводчики, но в данном случае, повидимому, их не было, так как и Пилат и иудейские вожди наверно знакомы были с греческим языком, как языком образованности и всяких международных сношений. По всей вероятности, знаком был с этим языком и божественный Узник, так как в Галилее этот язык был весьма распространен в Его время. Отряд римских воинов, ограждавших трибунал прокуратора от натиска толпы, завершал внешнюю обстановку этого римскаго суда в Палестине.

Заняв свое место и окинув сборище своим проницательным взглядом, Пилат тотчас заметил среди этой возбужденной толпы безконечно кроткаго Страдальца и, указывая на Него, строго и коротко спросил: «В чем вы обвиняете человека сего» (Ин. 18:29) На этот формальный вопрос должен был отвечать кто-нибудь из главных обвинителей; но сборище было в сильном возбуждении и потому, вместо формальнаго спокойнаго ответа, из толпы послышалось несколько голосов, которые грубо и дерзко загудели: «Если бы Он не был злодей, мы не предали бы Его тебе». Такой грубый ответ толпы не мог не задеть чувства достоинства в прокураторе, и он приготовился дать такой же отпор обвинителям. Пилат уже не был новичком в Палестине, и так как все общественное служение Христа совершилось в его прокураторство, то можно быть уверенным, что он уже давно имел этого Галилеянина под надзором своих агентов, опасаясь, чтобы ив Него не вышел какой - нибудь новый зилот и мятежник, в роде наделавшаго так много хлопот римлянам Иуды галилея- вина. Но чрез своих агентов Пилат мог уже давно убедиться, что этот Галилеянин всячески избегал чисто политической популярности, самыя Его беседы с народом не заключали в себе ничего политическаго, касались лишь нравственных отношений, и вся деятельность Его направлялась к изобличению пустоты и лицемерия иудейских раввинов, книжников и фарисеев, которых презирали и сами римляне. Когда около Христа собирались массы народа, то в Кесарию приморскую, наверно, то и дело посылались доносы и предупреждения, хотя и сопровождавшияся заявлениями, что дело это не грозит никакими осложнениями, так как этот новый галилейский Учитель в политическом смысле совершенно безвреден, что только и нужно было римлянам. Если теперь поэтому первосвященники и книжники схватили Его и представили на суд римской власти, то это, конечно, только «из зависти» (Мк. 15:10), из побуждений оскорбленнаго самолюбия. Судя по всему, что только известно было Пилату о Христе, он смотрел на Него не иначе, как на увлекающагося, но вполне благонамереннаго мечтателя, каких много было в то время не в одной только Палестине, и если Он был опасен для кого-нибудь, то только для этих надутых, мелочных законников, нелепую казуистику которых Он изобличал пред народом с изумительною силою и прямотою, но вовсе не для римской власти. Поэтому Пилат, сразу обняв весь смысл предстоявшаго ему дела и задетый грубым гвалтом дерзкаго ответа на свой формальпый судебный вопрос, с нескрываемою горечью в выражении, ответил сборищу, что в таком случае прокурат״ру нечего и вмешиваться в это дело: «Возьмите Его вы, и по закону вашему судите Его». В этом ответе Пилата нельзя не видеть поразительного сходства с тем ответом, который несколькими годами позже дал подобному же иудейскому сборищу брат знаменитаго Сенеки, Галлион, когда ему, в бытность свою проконсулом в Ахаии. пришлось выслушивать от коринфских иудеев обвинение на ап. Павла в том, что «он-де учит людей чтить Бога не но закону”. На это обвинение Галлион отвечал: «иудеи! если бы какая-нибудь была обида, или злой умысел, то я имел бы причину выслушать вас. Но когда идет спор об учении, и об именах, и о законе вашем, то разбирайте сами; я не хочу быть судьею в этом» (Деян. 18:12-15). Известно, что Галлион подкрепил такое свое решение чисто по-римски, приказав своим ликторам разогнать все сборище ненавистных всякому порядочному римлянину жидов. Наверно и Пилат не прочь был бы сделать тоже самое; но, к сожалению, он был не в Коринфе, где иудеи составляли лишь незначительную колонию, а в самом центре иудейства, где иудеи представляли собою опасную силу. Поэтому он ограничился кратким ответом, в котором однако заключалась доля самаго тонкаго, крайне оскорбительнаго для самолюбия иудеев намека на их политическую безправность Пилату, конечно, известно было, что иудейские вожди в своем ночном заседании же произнесли смертный приговор над Христом и теперь добивались только утверждения этого приговора со стороны римской власти, без чего они не вправе были предавать смерти ни единаго человека; своим ответом теперь он и имел в виду заставить их публично сознаться в своем безнравии и подвергнуть свое самолюбие заслуженному унижению. И действительно, он достиг своей цели. Из толпы послышался ответ: «Нам не позволено предавать смерти никого” (Ин. 18:31). Иначе они давно бы расправились с этим обольстителем народа. Достигнув своей цели и нанеся вполне заслуженный удар иудейскому самолюбию в ответ на дерзкое неуважение к римскому трибуналу. Пилат затем опять хотел направить судопроизводство на правильный формальный путь и вновь спросил, в чем же они собственно обвиняют своего Узника. Тогда и иудеи, убедившись, что дерзостью ничего нельзя достигнуть и напротив можно испортить все дело, стали излагать пред Пилатом обвинение, и тут Каиафа не преминул придать политический характер всему делу, чтобы сразу дать понять прокуратору, что сму предстоит решать весьма серьезное дело, требующее самаго полнаго внимания со стороны римской власти. Поддерживаемый голосами сборища, Каиафа стал обвинять Узника в том, что «Он развращает народ и запрещает давать подать кесарю, называя Себя Христом Царем» (Лк. 23:2). Нельзя не заметить при этом именно сильной, преднамеренной политической окраски в обвинении. Ведь на ночном заседании синедриона решительным основанием осуждения Христа на смерть было то, что Он «называл Себя Сыном Божиим» (Лк. 22:70, 71), от какого заявления Его Каиафа пришел в священный ужас и даже разодрал на себе одежды. Но так как это обвинение не могло иметь значения для Пилата, как язычника-римлянина, то Каиафа и перевел все обвинение на чисто политическую почву, придав ему крайне ложный характер. Пилату хорошо было известино, что по первым двум пунктам обвинение было совершенно ложно, и его агенты в свое время могли донести ему, как галилейский Учитель ответил Своим совопросникам на их коварный вопрос о том, позволительно ли платить дань кесарю (Лк. 20:22-25). Поэтому прокуратор обратил внимание лишь на последний пункт обвинения, что будто Узник называл Себя «Христом Царем», т. е. по буквальному смыслу этих слов—«царем, помазанным на царство». Для обвинения в сущности достаточно бы и этого одного пункта, потому что в нем заключалось все, что только могло возбуждать против себя грозу римскаго закона. Назвать себя царем значило совершить в глазах римлян величайшее преступление, именно нанести оскорбление величию римскаго императора, и оно было тем страшнее, что император Тиверий, в своей болезненной подозрительности, не знал пощады к подобнаго рода претендентам и жертвою его мрачной подозрительности уже сделались многия выдающияся личности. Нельзя было поэтому оставить такого обвинения без разследования, и Пилат порешил произвесть личный допрос Узнику, Окинув своим любопытным взором смиреннаго Страдальца, с спокойным величием невинности безмолвно стоявшаго среди возбужденнаго сборища Его ожесточенных врагов, и не найдя в Его страшном уничижении ни малейшаго соответствия с приписываемыми Ему притязаниями, римский прокуратор захотел допросить Его наедине, и потому приказал ввесть Его за собой в самую преторию. Тут Христос впервые вступал в царския палаты, но вступал как уничиженный узник. Узурпатор Црод когда-то в этих самых палатах блистал величием и гордою пышностью, а истинный Сын Давидов стоял в них теперь со связанными руками— пред лицом натянуто-грознаго судьи-язычника!

По обычному порядку древнееврейского уголовного судопроизводства, после этого нужно было дать время судебному приговору «перебродить» и только сутки спустя собраться на вторичное заседание для окончательного постановления. Но если бы судьи Господа Иисуса Христа побоялись нарушить этот закон, им пришлось бы долго ожидать смерти Спасителя, потому что только полсуток оставалось до наступления праздника Пасхи. Поэтому, торопясь, они устраивают вторичное заседание в пяток утром, лишь несколько часов спустя после первого. Но в этом собрании синедриона, как повествует о нем евангелист Лука Лк. 22:66; 23:1. Евангелисты Матфей и Марк делают о нем лишь краткое замечание. Мф. 27:1. Мк. 15:1., состоялось только вторичное формальное подтверждение виновности Господа Иисуса Христа. «И поднялось все множество их, – говорит евангелист об этом собрании, – и повели Его к Пилату»¹.

Так совершился тот судебный процесс, равного которому не знает история. Ученый испанский еврей М. Сальвадор в своем сочинении «Histoire des Institutions de Moїse» доказывал законность суда над Господом Иисусом Христом. Весь ход процесса и получившийся результат, по его мнению, вполне согласовались с практиковавшимися в то время законами уголовного еврейского права. Знаменитый французский адвокат Дюпен Старший и американский ученый Гренлиф, возражая Сальвадору, настаивали на том, что судопроизводство над Спасителем было несправедливо не столько по форме, сколько по существу. Проследив каждый отдельный момент в постепенном ходе ночного процесса, мы видели полнейшую его несправедливость не только по существу, – поскольку судьи не имели здесь и тени правды в душе своей, – но и в смысле несогласия с действовавшими положениями современного уголовного права. Правда, полный кодекс тех устных преданий, которые составили Мишну, древнейшую часть Талмуда, и теперь служат главным вспомогательным средством при разборе и уяснении судебного процесса Иисуса Христа, явился сравнительно поздно Думают, что первым заключившим Мишну в письмена был знаменитый раввин Иегуда Гаккадош, умерший в 190 г. по Р X., тем не менее, мы не имеем основания сомневаться, что основные черты иудейского судопроизводства, как записаны они в Мишне, имели свое значение и во время земной жизни Господа, потому что устный закон, составивший содержание Мишны, начал входить в употребление и пользоваться авторитетом еще со времени возвращения иудеев из плена вавилонского.

В заключение бросим беглый взгляд назад и сгруппируем все допущенные в синедриональном суде над Господом Иисусом Христом нарушения законного порядка уголовного судопроизводства того времени.

1) Хотя бы и нашлись основания не соглашаться с Фридлибом, что временем суда Каиафы был приблизительно четвертый час ночи, во всяком случае, выше всякого сомнения стоит то, что как предварительный допрос у первосвященника Анны, так и настоящий формальный суд синедриона во дворце Каиафы совершались в глубокий час ночи, в такое время, когда не допускалось законом никакое судопроизводство.

2) Частный предварительный допрос, как производил его Анан, был совершенно незаконен. Он мог быть начат только принесением жалобы со стороны того свидетеля, который поднял уголовное дело, а таким в данном случае был Иуда Искариотский. Но мы не видим его ни здесь, в покоях Анны, ни в зале дворца Каиафы. Поэтому судебному процессу у Анны недостает существенной его основы – свидетельского показания. Такой процесс с юридической точки зрения современных иудеев был делом решительно немыслимым.

3) В заседании великого синедриона обвинителями Господа Иисуса Христа выступают не свидетели Его деяний, а те низкие и раболепные льстецы, которых удалось вожакам синедриона завербовать в такое короткое время на улицах спящего города. Естественно поэтому, что и все их показания являются поспешным сплетением лжи.

4) Хотя все свидетельские показания сами обнаружили свою недостаточность и не могли быть приняты даже такими судьями, как Каиафа и его сообщники, тем не менее, Узник не был отпущен на свободу, как требовал того закон. Мало того, председатель суда пустил в ход средство, которым не имел никакого права пользоваться: под угрозою проклятия он заставил Подсудимого отвечать на свой коварный вопрос.

5) Вынужденное исповедание Себя Сыном Божиим не могло быть поставлено в вину Подсудимому уже по одному тому, что современное уголовное еврейское право не знало осуждения по одному собственному признанию со стороны обвиняемого.

6) Наконец, совершенно незаконным является время второго собрания синедриона, открывшего свое заседание не чрез сутки, а лишь чрез несколько часов после первого заседания.

Принимая в соображение все эти нарушения современного уголовного права, мы не можем не согласиться с Тейлором Айнсом, что «такой суд не имел ни форм, ни добросовестности законного судопроизводства» The Trial of Jesus Christ, by Taylor Innes. См. русск. обработку этого трактата в приложении к «Законодательству Моисея» А.П. Лопухина, 1882 г., стр. 279..

Осужденный на смерть Синедрионом, Христос должен был предстать еще на суд Пилата, римского правителя Иудеи, так как Синедрион не имел права приводить в исполнение своих смертных приговоров без утверждения правителя.

Римские правители Иудеи, хотя и имели свой дворец в Иерусалиме, обычно жили в Кесарии, где стоял римский гарнизон. Но перед праздником Пасхи правитель приезжал в Иерусалим. Здесь, во дворце, было особое помещение, называемое Преторией, где производился суд, а перед дворцом была площадка, устланная разноцветными каменными плитами и потому называвшаяся по-гречески Лифостротон, а по-еврейски – Гаввафа. На лифостротоне так же, как и в претории, стояло судейское кресло, так как иудеи избегали входить в дома язычников, чтобы не оскверниться. И в этот раз, когда члены Синедриона привели связанного Иисуса на суд к Пилату, они не вошли в преторию, потому что осквернение в этот день лишило бы их права вкушать вечером пасху.

Пилат вышел из претории на лифостротон, и здесь под открытым небом начался суд над Иисусом. Члены Синедриона весьма неохотно и только в силу необходимости обращались к Пилату, оспаривая его право разбирать по существу дела, ими уже решенные. Поэтому, когда Пилат спросил их, в чем они обвиняют «Человека Сего», они обиженно ответили: Если бы Он не был злодей, мы не предали бы Его тебе.