Деяния апостолов, Глава 18, стих 14. Толкования стиха

Между тем усердие, с каким принято было Евангелие язычниками, возбудило тем сильнейшую ненависть в Иудеях, и они воспользовались прибытием нового проконсула Аннея Галлиона, брата знаменитого философа Сенеки, чтобы обвинить пред ним Павла. Так как им предоставлено было право отправлять все религиозные действия по своим уставам, то они отсюда выводили, что тот, кто распространением между ними учения противоречащего их уставам, производит между ними разделения, тот, как нарушитель их прав, виновен в преступлении законов империи. Но проконсул, человек с нежным сердцем (dulcis Gallio), не изъявил нисколько охоты вмешиваться в религиозные споры Иудеев, которые римскому политику могли показаться пустыми словопрениями. И язычники не опустили случая сами выразить свое неудовольствие против обвинителей: они бросились на Сосфена, начальника синагоги, и прибили его пред самим судилищем. После того апостол тем с большим спокойствием мог продолжать свои действия в этих местах и по всей Ахаии (1 Фес. 1:8; 2 Фес. 1:4 и 2 Кор. 1:1).

Но, наконец, иудеи возмутились против него, схватили его и привели пред судилище, обвиняя его, что он учит о Боге противно закону иудейскому. Проконсул, впрочем, отказал обвинителям в своем внимании, говоря, что он готов разбирать дела только политического свойства и вовсе не имеет желания входить в религиозные споры иудеев.

Как и в предыдущих описанных случаях, инициаторами конфликта становятся иудеи:

Между тем, во время проконсульства Галлиона в Ахаии, напали Иудеи единодушно на Павла и привели его пред судилище, говоря, что он учит людей чтить Бога не по закону. Когда же Павел хотел открыть уста, Галлион сказал Иудеям: Иудеи! если бы какая-нибудь была обида или злой умысел, то я имел бы причину выслушать вас, но когда идет спор об учении и об именах и о законе вашем, то разбирайте сами; я не хочу быть судьею в этом. И прогнал их от судилища. А все Еллины, схватив Сосфена, начальника синагоги, били его перед судилищем; и Галлион нимало не беспокоился о том(Деян. 18:12-17).

Галлион — известная историческая фигура, упоминаемая в целом ряде источников. Будучи старшим сыном Сенеки Старшего, братом знаменитого философа 

Сенеки Младшего и дядей поэта Лукиана, он принадлежал к римской политической и интеллектуальной элите.

Время проконсульства Галлиона в Ахаии устанавливается благодаря упоминанию о нем на каменной плите, найденной в Дельфах: большинство ученых датирует его прибытие в Коринф маем 51 года, а отбытие из Коринфа — периодом между маем и ранней осенью 52 года (по состоянию здоровья он ушел в отставку и отправился в морское путешествие, что не могло произойти позже

окончания навигационного периода, то есть позже конца октября). Упоминание о Галлионе, таким образом, дает важный хронологический ориентир, касающийся времени пребывания Павла в Коринфе и в целом его второго миссионерского путешествия.

Как явствует из повествования Луки, Галлион не заинтересовался спорами в иудейской общине и не пожелал вмешиваться в них. Это напоминает первую реакцию Понтия Пилата на требование иудеев судить Иисуса: «Возьмите Его вы, и по закону вашему судите Его» (Ин. 18:31). 

Главным пострадавшим в результате конфликта оказался на этот раз не Павел, а начальник синагоги Сосфен: возможно, он стал начальником синагоги в результате принятия христианства Криспом, а может быть, в коринфской синагоге было несколько начальников. Толпа язычников с лихвой выместила на нем свою злобу, вызванную общим для многих римлян предубеждением по отношению к евреям, расселившимся по всей территории империи.

Отказ Галлиона от участия в разрешении конфликта вокруг Павла был связан, вероятно, с тем же предубеждением, которое разделял и просвещенный брат Галлиона философ Сенека. Ему приписывают такие строки: «Между тем, обычай этого злодейского народа (gens sceleratissima) возымел такую силу, что принят уже по всей земле: будучи побеждены, они дали свои законы победителям».

Среди сочинений Сенеки имеется адресованный «брату Галлиону» диалог «О блаженной жизни», в котором в числе прочего философ воздает хвалу самоубийству как способу достойно расстаться с жизнью:

Эпикурейский философ Диодор несколько дней назад собственной рукой положил конец своей жизни; но они не хотят признать, что он перерезал себе глотку по завету Эпикура. Одни предпочитают видеть в его поступке проявление безумия, другие — необдуманность; в то время как это был человек блаженный и вполне доброй совести; он сам перед собой засвидетельствовал, что настала пора уходить из жизни, воздал хвалу покою, который он вкушал, проведя весь свой век на якоре в тихой гавани, и произнес слова, которые вам так неприятно слышать, как будто вас заставляют сделать то же самое: «Прожил довольно и путь, судьбою мне данный, свершил я». 

Жизнь обоих братьев завершилась трагически. Сенека был в 65 году обвинен в том, что участвовал в заговоре против Нерона, и чтобы избежать смертной казни, перерезал себе вены. В ходе разбирательства всплыло и имя Галлиона:

И вот, когда все в сенате соревновались в низменной лести, и тем усерднее, чем тяжелее была понесенная кем-либо утрата, на Юния Галлиона, устрашенного умерщвлением его брата Сенеки и смиренно молившего о пощаде, обрушился с обвинениями Салиен Клемент, называя Галлиона врагом и убийцею, пока его единодушно не остановили остальные сенаторы, заявившие, что в его поведении может быть усмотрено намерение воспользоваться общественным бедствием для сведения личных счетов и что не подобает призывать к новым жестоким карам по делу, которое благодаря милосердию принцепса сочтено исчерпанным и предано забвению. 

Считается, что вскоре после описанного обсуждения в сенате Галлион покончил с собой. Возможно, как и Сенека, он был принужден к этому.

Но, смотри, когда они сказали, что «он учит людей чтить Бога не по закону», проконсул нисколько не обращает на это внимания, а напро­тив еще защищает Павла. Послушай, как он отвечает: «если бы какая-нибудь была обида или злой умысел, то я имел бы причину выслушать вас». Он был, кажется мне, человек кроткий; это видно из его благоразумного ответа.

Коринфян осо­бенно ободряло то убеждение, что правитель не унизит себя, так как не все равно было, победить ли посредством словопрения, или внушить, что об этом деле он нисколько не за­ботится. И посмотри, как он был благоразумен. В ответе своем он не сказал прямо: это не мое дело; но что? «Иудеи! если бы какая-нибудь была обида или злой умысел, то я имел бы причину выслушать вас, но когда идет спор об учении и об именах и о законе вашем, то разбирайте сами; я не хочу быть судьею в этом». Блестящая победа!

 άνοιγειν τό στόμα (открыть уста) — выражение, скорее всего, заимствовано из Септуагинты (ср., например: Иов. 3:1), хотя встречается и в классической литературе.

Но Галлион не намерен был утруждать себя выслушиванием этой беспорядочной процедуры. Вполне зная и уважая существующие законы и, вместе с темь, отличаясь чисто римскою нелюбовью к льстивопримирительному языку и еще более тем римским высокомерием к народу, который он, подобно своему брату, вероятно ненавидел и презирал, он прекратил все это дело заявлением, что их обвинение против Павла, как нарушителя Моисеева или вообще ка­кого бы то ни было закона, какой только он мог признавать, было крайне безосновательно. «Если бы тут было какое-нибудь гражданское преступление или против нравственное действе, то я имел бы причину вникнуть в дело и выслушать вас, но когда дело идет об учении, о простых именах и о вашем законе, то разбирайте сами; я не хочу быть судьей в этом».

Когда же Павел и пр.: прежде чем положить определение по жалобе, обыкновенно, по римским законам, выслушивался обвиняемый (ср. Деян. 25:16), и Павел хотел было говорить против взводимого на него обвинения. Но не успел еще он открыть уста, как Галлион решил уже дело не в пользу обвинителей: он счел это дело не подсудным себе, как политическому администратору, и предоставил обеим сторонам самим разбираться; а иудеи, по своим разбирательствам, не могли присудить Павла ни к какому наказанию, опасному для жизни и чести обвиняемого; они могли сделать что-либо подобное лишь самовольно, насильственно, через возмущение, но в таком городе как Коринф, перед лицом проконсула, они, конечно, на это ни в каком случае не решились бы.

– Если бы была какая-нибудь обида или злой умысел: если бы было нарушение прав какой-либо личности, охраняемых законом, или злой умысел против кого-либо или против государственных законов, это входило бы в обязанности судебной проконсульской власти и подлежало бы разбирательству проконсула.

Ответ проконсула Галлиона обвинителям Павла показывает, что он достаточно выслушал их и что они, кроме общего обвинения в неправильности учения Павла, говорили Галлиону многое другое и, между прочим, упоминали какие-то имена. Можно думать, что эти имена были Моисея и Иисуса. Галлион отчасти уподобился Пилату в нежелании судить неподсудное. Но он, видимо, был решительнее и потому нисколько и ни в чем не обвинил Павла, между тем как Пилат бил Иисуса Христа и отдал Его на распятие. А Галлион прогнал от судилища всех обвинителей как людей вздорных, не знающих, что судят за обиды, за злое, а не за учение, притом доброе. «Посмотри, — говорит святой Иоанн Златоуст, — как он (Галлион) был благоразумен; кроток был этот муж».

«Не успел еще Павел открыть уста, как Галлион решил уже дело не в пользу обвинителей: он счел это дело неподсудным себе как политическому администратору, а предоставил обеим сторонам самим разбираться, а иудеи по своим разбирательствам не могли присудить Павла ни к какому наказанию, опасному для жизни и чести обвиняемого».

«Ни один из смертных не мил так для одного какого-нибудь человека, как Галлион для всех людей (писал Сенека). Даже те, которые любят моего брата Галлиона более всего, любят его недостаточно». Вообще Галлион был цвет языческой культуры, римлянин по благородству и серьезности, грек по любезности и уклончивости. Склонный от природы предоставлять вещи их собственному течению, чувствуя, быть может, уже некоторое презрение к стоявшей перед ним толпе, Галлион не стал даже слушать апостола Павла, открывшего уста для свой защиты. Несмотря на категорическое приказание оставить судилище, иудеи не оставляли его. Тогда Галлион приказал ликторам очистить судилище. Останавливаясь на этом событии, нельзя не оценить в Галл ионе скромности, с которой он заявил себя неправоспособным в решении религиозных вопросов, и его здравого юридического взгляда, открывшего в требованиях иудеев несправедливое обвинение против человека невинного. Однако, отдавая дань справедливости лучшему из римских чиновников, нельзя в то же время пройти без порицания его личной безучастности, даже пренебрежительности к сути открывшегося перед ним движения, обсужденного им с чисто формальной точки зрения. Галлион нашел лучшим для себя проявить невозмутимость самую полную, чисто юпитерскую, как говорят стоики. Он не мог и подумать, что перед ним стоит носитель Божественного учения,которое, принятое умом и сердцем, открывает человеку путь к получению высоких духовных благ, обладать которыми ему, Галлиону, было несбыточной мечтой. Он не дал сказать что-либо обвиняемому, и потому его встреча с апостолом была бесследна, и он окончил жизнь самоубийством.