2-я книга Царств, Глава 12, стих 23. Толкования стиха

Святой Давид потерял двух сыновей: один повинен был в инцесте, другой в братоубийстве¹. Стыдно было иметь их, но потерять их - горе. Потерял он и третьего - дитя, которое он любил. Он оплакивал его, покуда тот был жив, но перестал тосковать, когда он умер. Вот мы читаем, что, когда младенец заболел, Давид молил Господа о нём, постился и лежал во вретище, и, хотя старейшины приближались к нему и пытались поднять его с земли, он отказывался и вставать и есть. Узнав же, что младенец умер, он встал с земли, умылся, помазался, переменил одежды, почтил Господа и стал есть. Поскольку всё это показалось странным его слугам, то он пояснил, что, пока дитя было живо, он постился и плакал в праведной надежде, что Бог может сжалиться над ним, ибо уверен был, что Способный мёртвых возвращать к жизни верно может сохранить жизнь всё ещё живущего младенца. Теперь же, когда младенец умер, зачем ему поститься, ведь не может он вернуть его из мёртвых и оживить. Я пойду к нему; а оно не возвратится ко мне, - сказал он. Вот великое утешение страждущего! Вот истинное суждение мудреца! Вот чудное терпение слуги! Так никто не станет возражать, будто несчастье выпало ему, жаловаться на то, что невзгоды его не соответствуют его заслугам. Ибо кто ты такой, чтобы прежде времени заявлять о твоих заслугах? Зачем ты хочешь опередить твоего Судию? Зачем ты выхватываешь приговор у Того, Кто будет судить?

*** Итак, Давид плакал о сыне, когда тот умирал, но не горевал о нём, когда он умер. Он плакал о том, чтобы сына у него не забирали, и прекратил плакать, когда его забрали, ибо знал, что он со Христом. А чтобы ты знал, что истинно то, что я говорю, то Давид плакал и по сыну Амнону, обесчестившему сестру свою, когда его убили; горевал и об Авессаломе, братоубийце, когда тот погиб, говоря: Сын мой Авессалом! сын мой, сын мой Авессалом! о, кто дал бы мне умереть вместо тебя, Авессалом, сип мой, сип мой! (2 Цар. 18:33). Он не думал, что оплакивать надо невинного сына, ибо считал, что другие погибли за их преступления, а этот будет жить в силу своей невинности. Потому у тебя нет причин тяжело горевать о твоём брате: он рождён был человеком и подвержен был человеческой слабости.

См. ст. 22

Но, когда воля Господня со­вершилась, то безрассудно и нечестиво терзать душу бесполез­ным плачем; теперь, говорит он, «пойду к нему, а оно не возвратится ко мне». Вот пример великодушия и мужества! Если же Давид, еще бывший под законом, имевший, не скажу позволение, а необходимость — пла­кать, если он так удержал душу от безрассудного плача и так умерил печаль свою и своих приближенных, то мы, живущие уже под благодатию, имеющие верную надежду воскресения, получившие запрещение всякого сетования, почему так упорно оплакиваем своих мертвецов по примеру язычников, поднимаем безрассудные вопли, как бы в некоторого рода опьянении разрываем одежды, обнажаем грудь, поем пустые слова и причитанья около тела и гробницы усопшего? Для чего, наконец, окрашиваем платье в черный цвет, если только не для того, чтобы не только слезами, но и самою одеждою по­казать себя поистине неверующими и жалкими? Все это, братие, должно быть чуждо нам, непозволительно; а если бы и было позволительно, то не было бы прилично. Впрочем, иных из братьев и сестер, которых собственная вера их и заповедь Господня могли бы сделать твердыми, обессиливает и сокру­шает мнение родственников и соседей, как бы не почли их каменными и жестокосердыми, если они не переменят одежды, если не предадутся с неистовством безумному плачу. Но как пусто, как непристойно думать о мнении людей заблуждаю­щихся, а не бояться того, как бы не причинить ущерба вере, ко­торую принял! Почему бы такому человеку не поучиться лучше терпению? Почему бы тому, кто сомневается, не научиться от меня вере? Если бы даже и действительно в груди его была такая печаль, то и в таком случае следовало бы в безмолвии умерять скорбь рассудительностью, а не разглашать о ней с душевным легкомыслием.
*** Царь Давид любил отрока, сидел во вретище и пепле (во время его болезни); однако не позвал ни гадателей, ни заклинателей, – а они были тогда, как показывает Саул, – но молился Богу. Так и ты Делай; что сделал праведник, то делай и ты; те же слова говори, когда умрет дитя (твое): "Я пойду к нему, а оно не возвратится ко мне". Вот что свойственно любомудрию и нужной любви! Как ты ни любил бы свое дитя, ты не столько любишь, сколько он тогда, несмотря на то, что (отрок его) был плод беззакония. Блаженный Давид весьма любил мать его; а взаимная любовь родителей переходить, как вам известно, на детей. Он так любил отрока, что, хотя и худо о нем говорили, все же хотел, чтобы он остался жив. Однако же он благодарил Бога.
*** Царь Давид любил отрока, сидел во вретище и пепле. Однако он не привел ни гадателей, ни заклинателей, - хотя они и были тогда, как показывает Саул, - но молился Богу. Так и ты делай; что сделал праведник, то делай и ты; говори те же слова, когда умрет дитя: Я пойду к нему, а оно не возвратится ко мне. Вот что свойственно любомудрию и любви! Как бы ты ни любил свое дитя, ты не любишь настолько, насколько он тогда, хотя дитя было от прелюбодеяния. Блаженный Давид сильно любил его мать, а любовь родителей переходит, как вам известно, на детей. И он так любил младенца, что, хотя и дурно о нем говорили, все же хотел, чтобы он остался жив. Но, тем не менее, он возблагодарил Бога.

Я пойду к нему, а оно не возвратится ко мне. Эти слова означают лишь то, что Давид осознал тщетность своих усилий спасти сына. Он уже не надеется, что его мольбы вернут дитя к жизни, понимая, что их соединит только смерть. Эта горькая мысль о неизбежной участи всего живого напоминает печальную реплику Иакова в Быт. 37:35. Гильгамеш, оплакивая своего друга и побратима Энкиду, произносит: «Его постигла участь всех людей», а богиня Сидури из того же эпоса, вспоминая героя, говорит: «Когда боги создавали человека, они уготовили ему смерть». Дополнительную информацию о концепциях посмертного существования см. в коммент. к Иов. 3:13–19.

Я пойду к нему. Т.е. туда, где обитают мертвые (см. 1 Цар. 28,19 и ком., а также Быт. 37,35).

Сей Давид дал второй, после Иова, пример утешения, а потом и Иоанн Златоуст, говоря об умерших, предложил слово утешения: “Что такое для нас эта великая тайна Божия — эта жестокая смерть, единый смертный путь, не имеющий перекрестков, от которого мы не можем уклониться ни туда, ни сюда, эта горькая чаша смертная, от которой нельзя отказаться? Божий суд приходит ко всем, ибо меч Божий не минует никого: смерть не боится ни царя, не жалеет старого, не избегает храброго, не щадит доброго, не жалеет красоты, немилосердна к плачущему, не щадит юности, не раздумывает о младенце — смерть приходит ко всем. Мы идем одним путем, от которого нельзя откупиться богатством. Сегодня мы есть, а завтра нас нет; сегодня мы живем славно, а завтра в гробе бесславном; сегодня умащаемся благовониями, а завтра смердим; сегодня пируем, а завтра нас с плачем провожают в могилу. Все суета, что ни есть в жизни человека: она засыхает, как цветок, и отлетает, как обманчивый сон. Какая бы слава ни казалась на земле неизменной — смерть в одночасье все разрушает. Ох, как тужит душа, разлучаясь с телом, обращая очи к ангелу Божию и молясь, дабы он освободил от адского Врага, и к близким молясь, простирает руки, уже сознавая свою кончину; и не поможет ни отец сыну, ни мать дочери, ни брат брату. И на всех он смотрит с любовью и лаской, уже зная, что он обратится в прах. Эта жизнь человека есть дым; словно пар, пепел и пыль, она ненадолго показывается людям и быстро исчезает. Где погибающая сегодня слава? Где золото и серебро, которое не может нам помочь? Где мечи и убранные кони? Нет в этой жизни ничего истинно прекрасного и доброго, в день смерти все в пренебрежении и бесчестии, тленно и ничтожно, ибо нельзя отдать это за свою душу, когда душа разлучается с телом. Тайна ужасная и страшная для всех видящих, как душа с плачем исходит, а тело закрывается и предается земле. Умерший лежит в гробу мертвый, почерневший, гниющий, разрушается смердя, всецело смрадный. Поймите, братья, что нет нам пользы от доблести тела и красоты лица, ибо все это изменчиво и становится мерзостью. Слава всего земного быстро проходит, и надежда, словно дым, исчезает, и вид лица погибает, и глаза слепнут, уши глохнут, уста закрываются, руки и ноги слабеют, и мы предаемся гробу. Воистину суета человеческая! Все это, братья, вытерпим с восхвалением, ибо все бывает от Бога. Смерть человеку праведному — это покой; не будем считать погибшими тех, кто отходит к Богу, ибо праведный Бог, видев их творящими правду, в правде их и упокоит; погибшими же будем считать тех, кто не просветился святым крещением: живя на земле во лжи, без правды, совершая беззаконие, собрав в себе грехов, они погибли”.