1-я книга Царств, Глава 14, стих 43. Толкования стиха

Следует знать, что грех чревоугодия искушает нас пятью способами. Иногда оно опережает время потребности, а иногда не опережает, но ищет более изысканной пищи. Иногда же требует, чтобы то, что должно быть съедено, было тщательнее приготовлено; иногда оно соглашается и с качеством и со временем приёма пищи, но выходит в количестве за пределы необходимого под-крепления. А иногда оно, хотя и жаждет чего-то обыкновенного, согрешает ещё сквернее своим неудержимым пылом желания. Вот, Ионафан действительно заслужил смертного приговора из уст отца, потому что, отведывая мёд, он опередил время, назначенное для приёма пищи.

Ионафан отведал сотового мёда с конца палки, и глаза его прояснились, и жизнь его оказалась в опасности от того, что он сделал по неведению. Ибо Писание свидетельствует о том, что он не знал о строжайшем повелении своего отца не вкушать никакой пищи до тех пор, пока не свершится победа Господа. И столь велик был гнев Господень, что жребий указал на скрывавшегося Ионафана, который открыто исповедался: я отведал концом палки, которая в руке моей, немного меду; и вот, я должен умереть. А затем он был спасён заступничеством и молитвами народа, говорившего Саулу: Ионафану ли умереть, который доставил столь великое спасение Израилю? Да не будет этого!

Все мирские утехи похожи на те сладкие, но вредные яства, которые на время услаждают вкус, но с болью остаются в желудке непереваренными; так и они – приходят на мгновение и услаждают чувства, но остаются навеки и терзают память. «Они, – говорит Василий Великий, – на время услаждают вкушающего, но затем их последствия бывают горше желчи». Прошедшая жизнь вся целиком остается в воспоминаниях грешника и имеет две противоположные стороны: с одной, она кажется очень короткой, с другой – очень долгой. И как телескоп с одной своей стороны увеличивает, а с другой уменьшает предметы, так и терзаемая память, с одной стороны, когда сравнивает жизнь с бесконечным пребыванием в аду, находит ее очень краткой, мгновением, ничем, вчерашним днем, который прошел (см.: Пс. 89:5), – сколько муки в одном сознании того, что за такую короткую жизнь душа обрела столь вечную муку! – с другой стороны, когда память сравнивает жизнь с временем, находит жизнь очень долгой – целый путь многих лет. сколько и в этом муки – сознавать, что в продолжение стольких лет она могла тысячу раз покаяться, но в течение всего этого времени всегда предпочитала мучения! Рана, которой эта стрела поражает память грешника, есть горькое, но бесполезное раскаяние. Он только теперь раскаивается в содеянном, но время прощения уже прошло. Он только теперь оплакивает свои грехи, но его слезы уже не омывают грехов, а еще больше распаляют пламя его мучений. «В аду нет покаяния. Для отошедших в ад уже невозможна исповедь и исправление», – говорит Григорий Богослов. Здесь, в этой жизни, грешник кается и получает пользу, исповедует и получает прощение, плачет и получает очищение, так как это время благоприятное, говорит апостол, время покаяния, на которое Бог вручил Своим священникам ключи: ими они отверзают, когда хотят, перед кающимся двери царства небесного. Но там, в другой жизни, не так. Там – время воздаяния, когда каждый после суда получит заслуженное. Там Господь берет ключи назад и после суда над праведными и грешными заключает врата, которые остаются замкнутыми навеки. «И затворены быша двери» (Мф. 25:10). Там, внутри, в царстве небесном, – вечно блаженные праведники, а вне – навеки изгнанные грешники; дверь не открывается, ибо нет ключей. Но что же это я говорю, будто нет? Есть покаяние, но горькое и без пользы. Саул, царь Израильский, однажды преследовал филистимлян. Он обратился к своему народу с речью, чтобы никто не смел совершенно ничего есть в продолжение дня, пока не будет одержана окончательная победа над врагами, а того, кто преступит царскую заповедь, будь то хотя бы и собственный его сын Ионафан, он поклялся страшной клятвой в тот же час предать смерти. И действительно, сын его Ионафан, случайно найдя в поле улей, вынужденный голодом, омочил конец своей палки в мед и едва только приблизил к своим устам, был обречен царственным отцом на смерть. Смертию, смертию да умрет днесь! Нет ему милости, нет прощения. Несчастного Ионафана спрашивают, что он сделал: «возвести… что сотворил еси?». Он только отвечает: «вкушая вкусих мало меду… и се, умираю» – немного меду положил я в рот, и вот мне приходится умереть. Такая малая сладость, и так горька теперь! Такое незначительное наслаждение, и оно теперь доставляет мне такое тяжелое наказание! Проклятый мед! Горячий мед! О, если бы я никогда не находил тебя, никогда не прикасался к тебе устами моими! Несчастный Ионафан, скажи, что ты сделал? Вкусил немного меду – и вот умираю. Немного меду – вот моя вина, и смерть – мне наказание! Сознание этого и делает мне смерть столь горькой. Вышний Всецарю веков, имеющий, как Ты Сам говоришь, ключи ада, дай их мне сейчас, чтобы отворить эту мрачную темницу, где обречены на вечную смерть преступники Твоих заповедей. Я не намерен пролить бальзам на их раны или воду на пламень. Нет. Я хочу только вопросить одну из тех грешных душ и сказать ей: терзаемая душа, возвести мне, что ты сделала? За что ты так страшно терзаешься? В чем ты провинилась? И так мучаешься вечно? Что привело тебя в эту тюрьму? Что ввергло тебя в эту печь? Что ты сделала? Ничего другого, как только вкусила мало меду. Одно мгновение вкушения – вот вся моя вина, вот и вся причина моих мучений. Как велико было то опьянение сатанинской похотью, из-за которой я увлек стольких чистых девушек, опозорил честных жен, отдал все мое имущество, душу, сердце непотребной блуднице! Все это только капля меду! Велико ли было то удовольствие, которое я получал в пьянстве и попойках от пиршеств и плясок, от гуляний и свадеб, от игр и зрелищ? Только капля меду! Велика ли была испытанная мною радость, когда я насытил свою мстительность, видел бедствия моего ближнего, опозорил честь его ради своей страсти, ради зависти? Капля меду! А то богатство, которого ждала моя сребролюбивая страсть, ради которого я обременил свою совесть бесчисленными неправдами, беззаконными деяниями, – велико ли оно было? Капля меду! И та слава, честь, покой, которыми я наслаждался в своей власти, сановитости и богатстве с такой гордостью, надменностью, со столь малым страхом перед богом, – каковы были? Капля меду! Все, решительно все есть только капля меду, и то отравленного столькими заботами, страхом, трудами, болезнями! Но если бы даже весь путь жизни моей был сплошным рядом счастливых дней, вся жизнь моя, даже самая долгая и благополучная, что все это по сравнению с мучительной вечностью? Капля меду, ничто, «день вчерашний, иже мимо иде» (Пс. 89:5). Горе мне! Я вспоминаю и чувствую пламень, который терзает мою память больше, чем тот, который жжет мое тело. Я согрешал минуту и мучаюсь вечно. О, проклятый мед временных наслаждений! Ты для меня стал ядом вечных мучений. Прошедшая мимолетная жизнь, ты стала виной бесконечных мучений! О, кратчайшая жизнь! Но почему же я называю ее кратчайшей? Она была для меня продолжительна и очень продолжительна для того, чтоб получить спасение. Я столько лет прожил на земле и имел в руках ключи рая – знал, что мучения предназначаются для таких грешников, как я, знал, как их избежать, легко мог сделать это и не сделал. Я был человек свободный, разумом одаренный. Кто меня ослепил, кто меня увлек? О, прошедшая жизнь, представлю ли себе твою краткость, воображу ли твою продолжительность, ты одинаково горькое для меня воспоминание. О, золотые годы, драгоценные дни, прошедшие и потерянные, навсегда для меня потерянные! Кто теперь даст мне хоть один из тех часов, которые тогда казались мне такими долгими? Кто даст мне теперь хоть немного того времени, которое я расточил на грехи или провел в суете? Кто даст мне одно-единственное мгновение для покаяния? Но нет больше времени, оно уже прошло, и только напрасно я желаю его и буду вечно желать. О, стрела, поражающая мою память! Моя вина – капля меда, а наказание – вечные мучения. О, горькое воспоминание, бесполезное покаяние! Это, братья, слова, которые поражают сердце слушающих, а тем более того, кто их говорит. И представьте себе: он тогда будет проклинать и чрево, его носившее, и грудь, его выкормившую, и родителей, детей и друзей, которых он знал, а более всего – ту каплю меду, который стал так горек. Подумайте, он, как нынешний бесноватый, будет испускать пену от бешенства, он будет кипеть от гнева, как яростное животное, устремится на самого себя, чтобы растерзать себя, пожрать свои внутренности, если только можно. Он виновен – сам и мучает себя; он – и жертва, и оружие вечных мук.

«Вкушая вкусих мало меду, ...и се аз умираю» Грех имеет удивительную способность разнообразить ядовитую свою сладость, смотря по требованию. Можно сказать, что сладость греховная преображается по вкусу каждого грешника. Для людей грубых и чувственных у греха множество наслаждений, самых плотских и грубых, для людей, живущих в области вожделений душевных, у греха есть немало удовольствий невещественных, например, удовольствие скупого от одного взгляда на кучи золота. Для людей, действующих преимущественно умом и волею, у греха наготове запас преступных наслаждений умственных, доставляемых гордостью, презорством, буйными замыслами, дерзкими поступками и проч. Даже для людей знакомых с жизнью духа, с подвигами добродетели, с совершенствами христианскими, у греха есть своя сладкая отрава: это тайное самоутверждение своими совершенствами и подвигами, с забвением собственного ничтожества. Сей приманкой грех уловляет душу в свои сети, так сказать, под самым небом. Самая сладость греха, в чем бы она ни состояла, имеет Ужасные свойства. Вкушаемая, она обессиливает человека во всем существе его, отнимает у него часть внутреннего чувства и разумного самосознания, неприметно погружает таким образом сначала в сон духовный, а потом в душевное оцепенение мертвенность. Обумерщвщленный страстями грешник, видя не видит, слыша не слышит. Сколько ни восходит над ним солнце благодати, сколько ни орошается он струями слова Божия и христианских наставлений, сколько ни гремит над ним гром самого гнева Божия: – все это для него как бы не существует, потому что грех ослепил его ум, подавил в нем совесть, обмертвил его дух. Будем ли дивиться после всего этого, что так мало людей избегающих совершенно сетей греха, и так немного таких, кои, имев несчастие увязнуть в сих сетях, расторгают их потом мужественно и исходят на свободу духа? Ах, если бы не всемогущая сила благодати Божией, не Ангелы хранители наши, в матернее попечение и таинства Церкви, то все мы, без сомнения, и навсегда остались бы в плену страстей, не имея и мысли о том, чтобы сражаться с ними и терпеть разные принуждения для возвращения себе свободы духа и чистоты сердца! Не будем же забывать сего, возлюбленные! Зная коварствео врага нашего – греха, и то, чем он уловляет нас, противопоставим ему всегдашнюю бдительность, строгий разбор и непреклонное отвращение. Явится ли он пред нас со своей сладостью, – отринем ее с ужасом подобно тому, как мы же отвергли бы яд, самый сладкий и вкусный. Будет ли грех прельщать нас утехами в настоящем, – вспомним, что сии утехи привременны и скороисчезающи, а скорби, за ними следующие, всегдашни и вечны. Будет ли выставлять пред нами трудность жизни добродетельной, великость жертв, требуемых верой и покаянием, скажем, что сия трудность также привременна и вместе необходима и спасительна, что сии жертвы вознаградятся в свое время сторицей и требуются от нас ради нашего же блага, – скажем так, и пребудем верными закону, Богу и совести. Аминь.

Кого не тронули бы, в ком не возбудили бы сожаление эти слова? Представь, какую бурю испытывал теперь Саул, когда разрывалась утроба его, и с той и другой стороны пред ним открывалась глубочайшая бездна. Слово 28, о клятве

Нелёгкий это грех - нарушить объявленный пост. Чтобы это показать на примерах, прочитаем в Книге Царств, что, когда Саул, царь израильтян, вёл войну против иноплеменников, он объявил пост для всего своего войска: и вот, когда все воздерживались от пищи, он начал сражение с противником. Очевидно, что это хороший царь, потому что одолевал врага не столько оружием, сколько набожностью, потому что боролся более верой, чем копьями. И вот когда Саул объявил день поста для всех своих воинов и сын его Ионафан, не зная о повелении, вкусил медового сота, в который обмакнул конец палки, в то время как победоносное войско продвигалось в самую гущу врага, то это вызвало столь великое негодование, что и победа оказалась отсроченной и Божеству нанесена обида. И конец войне не наступил, и пророческого ответа не дано было царю. Из всего этого мы понимаем, что Саул одолевал врага не столько силой своих воинов, сколько их постом. И грех одного человека превращается в вину всех, преступлением одного все становятся слабыми, ибо войску не хватило сил, когда нарушен оказался пост. Когда же Саул узнал о грехе, поскольку нанесено было оскорбление Богу, он тут же объявил, что Ионафану нет прощения и грех его может быть искуплён только пролитием крови. Смотрите, какое место занимала религия при царе Сауле, который стремился примириться с оскорблённым Господом даже ценой убийства ближайших родственников! И смотрите, какова вина нарушения поста, если наказание за неё - пролитие крови! И если по незнанию Ионафан должен быть предан смерти за нарушение поста, объявленного его отцом, то чего же заслуживает человек, который сознательно нарушает пост, объявленный Христом? Итак, братья, будем же со всем тщанием соблюдать пост, который установлен для нас, дабы мы могли одолевать и духовных и плотских врагов. Ведь у нас, и вы знаете, есть и плотские враги. Так станем поститься, чтобы и наше войско, как Саулово, смогло превзойти и сдержать их, и, приняв пост, не польстимся на мёд. Ведь мёд - это, скажем так, наслаждения и пороки мира, которые, как написано, на время сладки в горле, но в конце более горьки, нежели жёлчь.

За какую награду мы работаем греху? - Поставим себя между им и смертию и, озревшись сюду и сюду, мы невольно повторим вопль сына Саулова: вкусих мало меду, и се аз умираю. Я вкусил несколько капель удовольствия - и вижу пред собою море зол. После нескольких минут наслаждения предстоит вечность мучений. Я не насытил и плоти, а погубил душу. Вкусих мало меду, и се аз умираю. Проповедь в неделю 4 по Пятидесятнице