Научил же Он и обряду жертв, какие должен был принести архиерей, дерзая входить во святилище. Ибо повелел заклать в жертву тельца греха ради и овна одного на всесожжение и сие принести за себя, а за весь народ взять два козла греха ради и овна единаго во всесожжение. Козлов же постановил различать по жребию и одного заклать в жертву, а другого отпускать в пустыню. Иные, понимая это неразумно, думали, что упоминаемое здесь отпущение есть некий демон. Ибо Моисей сказал: «
един Господу, а другий отпущению». Но они предполагали сие по великой простоте ума. Ибо возможно ли, чтобы Изрекший
«да не будут тебе бози инии разве Мене; да не поклонишися, ни послужиши Богу иному, кроме Меня» (
Исх. 20:3—5), повелел какому-то демону отделять жертву, одинаковую с приносимою Ему Самому. Должно было обратить мысль на то, что и отпускаемого козла Бог повелел принести в жертву Ему же. Ибо говорит:
«да возьмет козла жива пред Господем, яко помолишися над ним и яко отпустиши его во отпущение в пустыню» (
Лев. 16:10). А сие дает видеть, что отпущением назван сам козел, как отпускаемый в пустыню. Сие видно и из последующего: «и возьмет козел на ся беззакония их в землю непроходиму» (там же). Симмах слово отпущение (τον άποπομπαίον) перевел «на козла, отходящего, чтобы отпустить его в отпущение», а Акила — «на козла, отрешаемого в пустыню». Посему не богу какому или демону отсылаем был козел, но оба козла приносимы были истинному Богу, и один закалаем в жертву, а другой принимал на себя грехи народа и отпускаем был в пустыню. Как при очищении прокаженного одну птицу закалали в жертву, а другую, омочив в крови первой, пускали на свободу, так из двух козлов, приносимых о грехах народа, одного закалали, а другого отпускали. И это были также прообразования Владыки Христа, и сих двух животных должно принимать за образ не двух лиц, но двух естеств. Поелику козел смертен и невозможно было одним козлом изобразить во Владыке Христе и смертное, и бессмертное, то по необходимости закон постановил приводить двух, чтобы закалаемый в жертву прообразовал удобостраждущую плоть, а отпускаемый изображал бесстрастие Божества. Так и блаженный Давид, предрекая страдание, воскресение и восшествие на небеса Владыки Христа, сказал: «
Боже, внегда исходити Тебе пред людьми Твоими, внегда мимоходити Тебе в пустыни, земля потрясеся, ибо небеса кануша» (
Пс. 67:8—9). Знаем же, что когда распят был Владыка Христос, тогда и земля потряслась, и камни рассыпались, и небо омрачением солнца возвестило чрезмерность нечестия. Да и пустыня есть образ смерти, посему-то Давид сказал: «внегда мимоходити Тебе в пустыни.» И никто да не почитает неприличным того, что козлы прообразовали страдание Спасителя, когда и великий Иоанн наименовал Его агнцем. Да примем же во внимание, что принес Он Себя не за праведных только, но и за грешных. Козлищам же уподобил собрание грешных Сам Владыка. Ибо сказал:
«поставит овцы одесную, а козлища ошуюю» (
Мф. 25:33). О грехе по закону приносим был козел, и Сам Господь назвал медного змия образом Своим. Ибо говорит: «
якоже Моисей вознесе змию в пустыни, тако подобает вознестися Сыну Человеческому, да всяк веруяй в Онь не погибнет, но имать живот вечный» (
Ин. 3:14—15). Посему если бы неприлично было служить образом козлам, то тем паче неприлично было бы служить образом змию. Итак, что козел уносил грех в пустыню, сие предварительно научало спасению вселенной, а иудеев, как младенцев, утешало, потому что напоминало им о беззаконии, на какое отваживались они неоднократно в пустыне, и о неизреченном человеколюбии Владыки, по которому, избегнув законных наказаний, вошли они в Обетованную землю.
