Книга Иудифь, Глава 9, стих 6. Толкования стиха

2-14. Молитва Иудифи изливается с воспоминания знаменитого в истории ее предков деяния Симеона, (Быт. 34:30), который вместе с другим сыном Иакова — братом своим Левием жестоко отомстил поругание своей сестры (Дины) Сихему и всем жителям города его. Воспомянув это событие с благородной гордостью и исповеданием правосудного всемогущества Божия (1–6 ст.) Иудифь переходит к настоящему бедственному положению своего народа, излагает горделивые и дерзкие угрозы и намерения ассириян на святилище и народ Божий, довольно верно и разумно видит в этих угрозах и намерениях как бы новое, подобное Сихемову, покушение на честь и целость достояния Божия (7–8 ст.), и подобно тому, как в деянии знаменитого предка ее, хитрость употреблена была в орудие отмщения беззаконной дерзости, так теперь в той же хитрости она видит приличнейшее средство для сокрушения дерзости врага и молит Бога, чтобы именно таким достойным путем помог ей прославить Его Имя и Силу Правосудия Своего над дерзкими посягателями на Его святыни (9–14 ст.). Любопытно, что значение деяния знаменитого предка Иудифи — Симеона, так восхваляемого Иудифью, выступает по Бытию, Быт. 34:30 и Быт. 49:5 и д. в совершенно ином освещении. По тексту Бытия, Иаков был очень даже возмущен поступком Симеона. И это не по боязни лишь за последствия столь жестокой расправы; если бы только опасения мести за убиение Сихема руководили Иаковом в неодобрении поступка Симеона, он, конечно, не вспоминал бы об этом поступке с тем же резким порицанием спустя много лет, когда всякая опасность миновала (во втором из указанных мест Библии). Очевидно, Иаков был и принципиально против поступка Симеонова, в котором он видел излишне жестокую месть, узкое самолюбие и напрасное бесчеловечие, особенно ввиду искреннего раскаянии, принесенного Сихемом. Совершенно в другом освещении выступает дело Симеона по представлению Иудифи. Для нее это дело представляется, прежде всего, одним из достославнейших дел Господа, защитника невинных и карателя надменных угнетателей невинности. Симеон в данном случае являлся простым орудием правосудного гнева Божия и исполнял это предназначение помимо всяких личных интересов и узких соображений. И дело его — было не дело его одного, а всех ревнителей Имени Божия и славы Его, почему дальше имя Симеона и сливается со всеми — сынами, возлюбленными Богом, представителями коих в этом деле являлись Симеон и Левий. Спрашивается теперь, какое из приведенных двух освещений дела Симеона принять за более истинное и удобоприемлемое? Нам кажется, что то и другое вовсе не исключают друг друга и должны сохранять свою силу, взаимно друг друга восполняя и поправляя. В жизни нашей весьма нередки случаи, когда события и явления, по-видимому, совершенно обыденные и вращающиеся в сфере жизни одного известного лица, отражают на себе значение всеобщее, широкое и глубокое на все времена, для всех людей. К числу таких событий принадлежит и разбираемое дело Симеона, в полном своем значении и всестороннем освещении выступившее лишь к позднейшему времени. Поступок «иноплеменных», вызвавших столь жестокую и заслуженную месть со стороны Симеона, представляется преступным нарушением ясно выраженного запрещения Божия: «Ты сказал: да не будет сего, а они сдепали» (2 ст.). В сообщении об этом поступке в вышеуказанном месте книги Бытия (Быт. 34:7) этим словам соответствует нечто подобное: «а так не надлежало делать». Быть может, оба эти выражения представляют свободный перифраз известного подлинного запрещения Божьего, внесенного во Втор. 23:17: «не должно быть блудницы из дочерей Израилевых…» Моисей, как автор не только Второзакония, но и Бытия, конечно, позволяет разуметь это запрещение и под глухо выраженной мыслью указанного места Бытия. Некоторые, впрочем, толкователи справедливо полагают, что это глухое выражение мысли о преступности поступка Сихема употреблено Моисеем неспроста и показывает его строгую применительность к воззрениям и состоянию повествуемого времени. Это время, может быть, еще и не имело ясного и прямого суждения Божьего по указанному вопросу, но руководствовалось лишь обычаем и устанавливавшимися еще тогда нравственными понятиями. Тем не менее эти обычаи и понятия, многие из коих получили после Божественную санкцию при Синае, имели для детей Иакова священное значение, потому что утверждались на основных требованиях естественного нравственного чувства, принадлежали к области тех нравственных начал, которыми, по Апостолу, «языцы закона не имуще, естеством законная творят», и тем более должны были усвоиться чуткими душами детей Израиля, ввиду его Божественного избранничества. Неудивительно посему, что так близко принято было ими к сердцу несчастное происшествие с Диною и подвигло их на столь страшное дело мести. Непосредственным продолжением обращения «Господи Боже отца моего Симеона» (2 ст.) — является в 9 стихе мольба: «дай вдовьей руке моей крепость на то, что задумала я». В этом мыслится все, в чем должна выражаться помощь Божия. Иудифь высказывает и частнее это общее содержание своей молитвы: «сокруши их крепость… уничтожь их силу» (8 ст.); «воззри на превозношение их, пошли гнев Твой» (9 ст.); «устами хитрости моей порази… сокруши гордыню их» (10 ст.); «сделай слово мое и хитрость мою раною и язвою для тех, которые задумали жестокое…» (13 ст.); «вразуми весь народ Твой и всякое племя» (14 ст.). Из некоторых намеков в самой молитве (и еще ранее, см. Иудиф. 8:32–34) дается установить, что у Иудифи уже совершенно готов был план и способ действий. Как достойная дщерь Симеона, она избрала меч в отмщение позорившим честь Израиля, а способом к успешному достижению своей цели решила употребить хитрость: решила именно до некоторой степени сделаться новой «Диной», дать завлечь себя до самой ложницы врага и, оставшись наедине с ним, «подарить» вместо чаемых ласк смертоносный удар мечом. Ослепительная красота, усугубляемая великолепными одеждами с украшениями и выдающеюся разумностью Иудифи — позволяли надеяться на добрую половину успеха задуманного дела; остальное — лучше же сказать: все — эта дивная женщина надеялась осуществить лишь при помощи Божьей и силою своей крепкой веры в Спасителя безнадежных и Защитника угнетаемых. Насколько сама она при этом мало придавала себе значения, можно видеть из того, что своею слабостью она даже подчеркивала еще большее величие имеющего совершиться через нее Божьего дела: «сокруши гордыню их рукою женскою!» (10 ст. и д.).