Евангелие от Матфея, Глава 27, стих 1. Толкования стиха

Вторичное, на рассвете заседание синедриона

До самого утра Христос пробыл на дворе Каиафы, все время подвергаясь оскорблениям и побоям. С наступлением же утра первосвященники, старейшины и книжники опять собрались для окончательного суда, но уже не в доме Каиафы, а в помещении синедриона, куда повели и Иисуса.

Когда все судьи собрались, ввели Иисуса. Председатель Каиафа начал разбор дела с того, на чем окончил в ночном заседании, то есть с выслушания собственного признания Обвиняемого, и, обращаясь к Нему, спросил: Ты ли Христос?

Что было отвечать на такой вопрос? Если сказать - да, Я Христос, — как было сказано при первом допросе, то это будет бесполезно, так как пристрастные судьи, давно решившие убить Иисуса, не уверуют в Него из-за такого ответа; если же спросить их самих о том, что препятствует им признать в Нем Мессию, то они, конечно, и отвечать не станут; и если бы вздумали отвечать и вступить, таким образом, в исследование вопроса, действительно ли Он Мессия, и если бы Он наглядно доказал им, что Он Христос, то и в таком случае они не отпустят Его. Поэтому на вопрос — Ты ли Христос? Иисус отвечал: «Если скажу вам, вы не поверите; если же и спрошу вас, не будете отвечать Мне и не отпустите Меня (Лк. 22:67). Но знайте, что после всего того, чему подобает свершиться, вы увидите Меня не иначе, как в славе Отца Моего. Отныне Сын Человеческий воссядет одесную силы Божией ¹ (Лк. 22:69)».

Желая добиться более точного, прямого ответа на предложенный вопрос, все члены синедриона, как бы в один голос, спросили: итак, Ты Сын Божий?

Вы сами говорите, что Я Сын Божий, — сказал Иисус; и этот ответ был принят как утвердительный на предложенный вопрос (Лк. 22:70).

И сказали тогда все члены синедриона: какое еще нужно нам свидетельство? ибо мы сами слышали из уст Его.

Признав Иисуса виновным в том, что он выдает Себя за Мессию, синедрион приговорил Его к смертной казни, по закону смертный приговор Моисея.

Утру же бывшу (когда настало утро). Это утро пятницы, кануна еврейской пасхи. Ночью на пятницу И. Христос был взят в саду Гефсиманском и представлен на суд синедриона в доме первосвященника Каиафы. Здесь судили и обрекли Его на смерть, и здесь, на дворе, в темнице, при насмешках слуг архиерейских, Он проводил остальную часть ночи (Мф. 26:57 ст. и дал.). Первосвященники и старейшины имели совещание (совет сотвориша) о Иисусе, чтобы предать Его смерти (яко убити). Это — новое, после ночного, собрание синедриона, для того, чтобы привести в исполнение поставленное в первом ночном, определение относительно И. Христа. Предать смерти именно крестной. По еврейскому закону, уличенные в богохульстве должны быть побиваемы камнями (Лев. 24:10—16). Но Иудеи, согласно непостижимой для них воле Божией, не хотели предать Господа этой казни, а решились подвергнуть более поносной — распятию на кресте (26 ст.), и потому силились обвинить Его не только в богохульстве, но и в политических преступлениях (Ин. 19:12).

Рано утром состоялось заседание Синедриона. Не совсем ясно, было ли это новое заседание или Матфей, рассказав об отречении Петра, заново возвращается к прерванной теме – заседанию Синедриона и его решению. Обращает на себя внимание, что среди членов Совета опять не упомянуты учителя Закона. Но, возможно, заседаний действительно было два, если Синедрион хотел соблюсти хотя бы видимость законности. Правда, как известно, между ними должны были пройти не несколько часов, а по крайней мере сутки. Ведь, согласно еврейскому исчислению времени, это был тот же самый день, а не другой.

Закон Моисея, увековеченный, хотя и в измененном виде, христианством, был едва ли не самым влиятельным законодательством в мире. Но этот закон имел соперника в законе могущественного Рима. Писаный разум римского закона перелился «во всю нашу новейшую жизнь», и законоведы всех новых народов смотрят с сыновним уважением на своих предшественников — великих юрисконсультов императорской республики. Но между этими двумя влияниями есть важное различие.

В еврейском обществе закон был продуктом религии. Ему усвоялось божественное происхождение, призванное за ним и христианством. Нет никаких указаний на то, чтобы иудейское племя отличалось врожденным чувством справедливости или непреодолимым стремлением к правде, которые сами по себе без религии повели бы народ к созданию и развитию национального права и которые бы даже предупредили религию. Вся история и литература евреев показывают, напротив, что именно религия отлила народ еврейский в данную форму и повела впоследствии к широкой, хотя и несовершенной, разработке искусства добра и правды (ars boni et aequi), или юриспруденции. Раввинская разработка богодарованного права, как мы видели, отличается постоянными преувеличениями и хитросплетениями, обнаруживающими природную неспособность племени к высшим степеням судебного совершенства. Потому-то и в то время, которым занимаемся мы теперь, оно оставалось слабым, обособившимся от посторонних влияний, азиатским племенем, пропитанным насквозь национальными и религиозными предрассудками. Не у таких племен надо искать образцов равномерных законов и справедливого и умного приложения их к жизни. Но в мире были, равно как существуют и теперь, племена, одаренные в превосходной степени тем глубоким чувством правды, которое лежит в основании всякого закона. И между всеми этими племенами, древними и новыми, следует признать самым великим то, которое владычествовало в разбираемую эпоху над Палестиной и миром. Когда скипетр, отнятый у Иуды, перешел в мощные и грозные руки Рима, тогда все народы начали уже сменять свой страх перед воинственной державой на удивление к ее правительственной мудрости — удивление, не умаляющееся до сих пор. Удивление это соединялось вдобавок с доверием и покорной преданностью этой мудрости. Восточные племена инстинктивно чувствовали тогда то, что теперь, спустя два тысячелетия, мы можем проследить исторически, — именно, что римский закон был обязан своим несравненным авторитетом суровым доблестям латинского племени и доимператорской республики. Влиятельную силу этого закона признавали тогда безотчетно, а теперь возможно проследить с ясностью, как закон произошел из того инстинкта правды, который руководил претора и проконсула в каждой покоренной стране задолго прежде, чем Ульпиан или Гай дали этому инстинкту вид бессмертного писаного закона.

Понтий Пилат был в это время представителем Рима в Иудее, правителем, как он называется в евангелиях. Он был Procurator Caesaris, т. е. уполномоченным представителем, или наместником, Тиверия в этой провинции. Он не был только procurator fiscalis с полномочиями, не превышавшими полномочий квестора. Сан Пилата не был подчиненною или финансовою должностью.

Пилат был прокуратором cum potestate, правителем с гражданской, судебной и военной властью, подчиненным, без сомнения, по своему месту соседнему правителю Сирии, но прямо ответственным только перед великим владыкой в Риме. В каком же отношении находился сам император к обитателям Иудеи и к миру? Ответ на это имеет великую важность. Император был ни более ни менее как представителем Рима. В новые времена с императорским титулом привыкли соединять понятие о власти неограниченной, превышающей царскую власть. Для римлян, даже в дни Тиверия, имя царя было невыносимо, и абсолютизм, если он не скрывался под республиканскими формами, возбуждал в них негодование. Поэтому Август, сделавшись неоспоримым главой республики и решившись упрочить такой порядок вещей, оставался по имени просто частным патрицием, или гражданином. «Спаситель общества» не осмелился нарушить установленное государственное устройство. Он забрал в свои собственные руки все власти и должности, все почести и преимущества, которые распределяло государство в течение прошлых веков между своими главными сановниками и представителями. Он сделался несменяемым Pririceps Senatus, или президентом законодательного собрания. Он сделался несменяемым Pontifex Maximus, или главой национальной религии. Он сделался несменяемым трибуном, или охранителем народа, вследствие чего его лицо делалось священным и неприкосновенным. Он сделался несменяемым консулом, или верховным сановником, над всем римским миром с правом поверять доходы, распоряжаться войсками и силою приводить в исполнение законы. Наконец, он сделался несменяемым императором, или военным главой, которому присягал каждый воин в легионе и которого меч от Инда и Гибралтара достигал до полюса. И при всем этом он был простым гражданином, только сановником республики. В этом одном человеке было теперь собрано и сосредоточено видимым образом все то, что в течение веков Рим приобретал и распространял и что Риму именно приписывали покоренные народы. Таким образом, Тиверий, первый наследник государственного строя, созданного Цезарем Августом, был в самом строгом смысле представителем того великого города, который владычествовал над царями земли. В свою очередь римский всадник, управлявший теперь Иудеей, был представителем Тиверия и его общественного значения. Август, как известно, разделил провинции на два класса. Он предоставил сенату право посылать проконсулов в более мирные и центральные провинции, но сохранил и над ними свою консульскую и военачальническую власть. Некоторые же провинции, подобно Иудее, он удержал в своих собственных руках в качестве их проконсула, или правителя. В строгом и законном смысле правителем иудейского народа в то время, о котором мы пишем, был не Пилат в Кесарии или Вителлий в Антиохии, но Тиверий в Риме. Он был проконсулом, или правителем, Иудеи от лица существовавшей еще республики — республики, теперь почти отождествленной с ним самим. И Пилат, которого иудеи называли обыкновенно своим правителем, был в строгом смысле прокуратором, или наместником, этого великого проконсула, пользовался гражданской и военной властью как уполномоченный того, в ком была сосредоточена тогда безграничная власть Рима. Пред этот-то трибунал совет синедриона привел в пятницу своего Узника.

***

Господа между тем составили план и дальнейшего действия. По обычной иудейской практике, человека, над которым произносился смертный приговор, нужно было вывести за город и добить камнями. Но вследствие подчинения Иудеи римлянам у верховного иудейского судилища отнято было право жизни и смерти, так что приговор должен был полу­чить утверждение еще со стороны римского прокуратора. Прокуратором в это время был Понтий Пилат, – человек не мало вытерпевший от иудейского фанатизма и от глубины души ненавидевший и презиравший иудеев. В обычное время он жил в Кесарии Филипповой, но по великим праздникам обыкновенно переезжал в Иерусалим, чтобы своею вооруженною силою оберегать общественное спокойствие от всякой попытки возмущения праздничной толпы, и там его главная квартира, так называемая претория, была в одном из великолепных Иродовых дворцов. К этой то претории ранним утром следующего дня и направилась громадная процессия первосвященников и старейшин, ведших с собою связанного Христа, – с целью получить утверждение составленного ими ночью приговора. Встре­воженный в необычно ранний час столь шумной процессией и предполагая какое-нибудь серьезное пасхальное возмущение, Пилат поспешно вышел в палату суда и занял свое судейское кресло, чтобы расследовать, в чем дело.

По обычному порядку древнееврейского уголовного судопроизводства, после этого нужно было дать время судебному приговору «перебродить» и только сутки спустя собраться на вторичное заседание для окончательного постановления. Но если бы судьи Господа Иисуса Христа побоялись нарушить этот закон, им пришлось бы долго ожидать смерти Спасителя, потому что только полсуток оставалось до наступления праздника Пасхи. Поэтому, торопясь, они устраивают вторичное заседание в пяток утром, лишь несколько часов спустя после первого. Но в этом собрании синедриона, как повествует о нем евангелист Лука Лк. 22:66; 23:1. Евангелисты Матфей и Марк делают о нем лишь краткое замечание. Мф. 27:1. Мк. 15:1., состоялось только вторичное формальное подтверждение виновности Господа Иисуса Христа. «И поднялось все множество их, – говорит евангелист об этом собрании, – и повели Его к Пилату»¹.

Так совершился тот судебный процесс, равного которому не знает история. Ученый испанский еврей М. Сальвадор в своем сочинении «Histoire des Institutions de Moїse» доказывал законность суда над Господом Иисусом Христом. Весь ход процесса и получившийся результат, по его мнению, вполне согласовались с практиковавшимися в то время законами уголовного еврейского права. Знаменитый французский адвокат Дюпен Старший и американский ученый Гренлиф, возражая Сальвадору, настаивали на том, что судопроизводство над Спасителем было несправедливо не столько по форме, сколько по существу. Проследив каждый отдельный момент в постепенном ходе ночного процесса, мы видели полнейшую его несправедливость не только по существу, – поскольку судьи не имели здесь и тени правды в душе своей, – но и в смысле несогласия с действовавшими положениями современного уголовного права. Правда, полный кодекс тех устных преданий, которые составили Мишну, древнейшую часть Талмуда, и теперь служат главным вспомогательным средством при разборе и уяснении судебного процесса Иисуса Христа, явился сравнительно поздно Думают, что первым заключившим Мишну в письмена был знаменитый раввин Иегуда Гаккадош, умерший в 190 г. по Р X., тем не менее, мы не имеем основания сомневаться, что основные черты иудейского судопроизводства, как записаны они в Мишне, имели свое значение и во время земной жизни Господа, потому что устный закон, составивший содержание Мишны, начал входить в употребление и пользоваться авторитетом еще со времени возвращения иудеев из плена вавилонского.

В заключение бросим беглый взгляд назад и сгруппируем все допущенные в синедриональном суде над Господом Иисусом Христом нарушения законного порядка уголовного судопроизводства того времени.

1) Хотя бы и нашлись основания не соглашаться с Фридлибом, что временем суда Каиафы был приблизительно четвертый час ночи, во всяком случае, выше всякого сомнения стоит то, что как предварительный допрос у первосвященника Анны, так и настоящий формальный суд синедриона во дворце Каиафы совершались в глубокий час ночи, в такое время, когда не допускалось законом никакое судопроизводство.

2) Частный предварительный допрос, как производил его Анан, был совершенно незаконен. Он мог быть начат только принесением жалобы со стороны того свидетеля, который поднял уголовное дело, а таким в данном случае был Иуда Искариотский. Но мы не видим его ни здесь, в покоях Анны, ни в зале дворца Каиафы. Поэтому судебному процессу у Анны недостает существенной его основы – свидетельского показания. Такой процесс с юридической точки зрения современных иудеев был делом решительно немыслимым.

3) В заседании великого синедриона обвинителями Господа Иисуса Христа выступают не свидетели Его деяний, а те низкие и раболепные льстецы, которых удалось вожакам синедриона завербовать в такое короткое время на улицах спящего города. Естественно поэтому, что и все их показания являются поспешным сплетением лжи.

4) Хотя все свидетельские показания сами обнаружили свою недостаточность и не могли быть приняты даже такими судьями, как Каиафа и его сообщники, тем не менее, Узник не был отпущен на свободу, как требовал того закон. Мало того, председатель суда пустил в ход средство, которым не имел никакого права пользоваться: под угрозою проклятия он заставил Подсудимого отвечать на свой коварный вопрос.

5) Вынужденное исповедание Себя Сыном Божиим не могло быть поставлено в вину Подсудимому уже по одному тому, что современное уголовное еврейское право не знало осуждения по одному собственному признанию со стороны обвиняемого.

6) Наконец, совершенно незаконным является время второго собрания синедриона, открывшего свое заседание не чрез сутки, а лишь чрез несколько часов после первого заседания.

Принимая в соображение все эти нарушения современного уголовного права, мы не можем не согласиться с Тейлором Айнсом, что «такой суд не имел ни форм, ни добросовестности законного судопроизводства» The Trial of Jesus Christ, by Taylor Innes. См. русск. обработку этого трактата в приложении к «Законодательству Моисея» А.П. Лопухина, 1882 г., стр. 279..

Засияла заря священного дня, в который совершилось предвечное определение триипостасного Божества о спасении рода человеческого крестною смертью Единородного сына Божия Господа нашего Иисуса Христа. Человечество почивало во тьме богоневедения, и самый Израиль, которому принадлежали всыновление, и слава, и завети, и законоположение, и служение, и обетования (Рим. 9:4), не уразумел времене посещения своего (Лк. 19:44), не уведал дня, когда истинная Пасха, непорочный и пречистый Агнец Божий (Ин. 1:29, 36; 1 Пет. 1:19) был заклан (1 Кор. 5:7) за грехи всего мира (1 Ин. 2:2). Мысли Иудеев были заняты прообразовательной жертвой, и враги Христовы спешили окончить богоубийственное дело до наступления праздничного вечера.

Как только наступило утро, члены синедриона опять пришли в движение. Обычай, имевший силу закона, требовал, чтобы уголовные дела, клонившиеся к осуждению виновного, были оканчиваемы не иначе, как на другой день. Такая отсрочка давала судьям время тщательнее вникнуть в основания обвинения и прийти к более зрелому решению. Но теперь, собираясь во второй раз (если считать ночное собрание законным), судьи имели в виду лишь выполнить установившиеся обычаи и порядки судопроизводства и придать наружный вид законности своим пристрастным действиям. Смерть Иисуса была решена еще прежде ночного заседания (Ин. 11:53), и решена бесповоротно. Как ни различны были члены верховного судилища по своим взглядам и убеждениям, но все они сходились в одном – в глубокой ненависти к Галилейскому Пророку. В этом деле исчезало для них различие сект и сословий; все были единодушны и желали как можно скорее избавиться от своего обличителя. Первосвященники-саддукеи ненавидели Его за ту ревность о святости храма, которую он всенародно выражал в ущерб корыстолюбивым стремлениям их; фарисеи – за нарушение субботы и раввинских преданий, которое он допускал и оправдывал; старейшины, книжники и начальники – за строгие обличения в нравственной слепоте, невежестве и лицемерии. Люди, погрязшие в пороках, возлюбившие паче тьму, неже свет (Ин. 3:19), ненавидели самосущую святость и истину. Правда, были в составе суда два человека, которые благоговейно чтили Божественного Учителя – это Иосиф аримафейский, знаменитый член совета (Мк. 15:43), добрый и правдивый (Лк. 23:50), тайный ученик Иисуса (Ин. 19:38), и никодим, беседовавший с ним ночью (3:1; 7:50). Но что они значили в сравнении с большинством, проникнутым самой глубокой ненавистью к Божественному Узнику? видя свое бессилие, они могли лишь воздержаться от участия в богоубийственном совете и беззаконном деле, как у святого евангелиста Луки это и замечается об Иосифе (23:51).

Господь наш Иисус Христос был во власти злейших врагов своих, жаждавших смерти Его. Но какое обвинение они могли представить против того, кого нельзя было обличить в неправде и грехе (Ин. 8:46)? нарушение покоя дня субботнего было связано с благотворениями страждущему человечеству, а посему не казалось безусловно твердым и бесспорным основанием для смертного приговора, особенно в глазах римского правителя. Несоблюдение старческих преданий и устных толкований и дополнений к закону, представлявшееся фарисеям потрясением основ веры, для саддукеев было действием вполне безразличным. Подозрение в распространении тайного учения не имело места ввиду всенародной проповеди Божественного Учителя. Властное очищение храма от торжников, превращавших дом молитвы в вертеп разбойников, без сомнения, нашло сочувствие в среде благомыслящих людей порядка. А путь лжесвидетельства был весьма ненадежен и приводил совсем не к тем заключениям, какие требовались, как в этом имели случай убедиться члены верховного судилища в ночном собрании. Оставалось вновь выслушать признание со стороны Божественного Узника Его достоинства Мессии и на основании сего построить обвинение не только в богохульстве, которое, по закону (Лев. 24:15, 16), наказывалось смертью, но – еще лучше – в преступлении против предержащей власти римских кесарей, жестоко каравших за всякое мнимое или действительное нарушение верховных прав их над подвластными народами.

Между тем Божественный страдалец, с которого узы на время допроса были сняты, введен в синедрион и опять встал перед беззаконным соборищем, чтобы выслушать приговор. Теперь уже не один первосвященник, а многие голоса, в которых звучала затаенная злоба, спрашивали Его: аще Ты еси Христос, рцы нам. Сердцеведцу видимы были тайные мысли неправедных судей, а посему он ответствовал: аще вам реку, не имете веры, аще же вопрошу вы, не отвещаете Ми, ни отпустите, и засим торжественно объявил им, что настает время прославления Его, когда он не будет уже предстоять пред судилищем их, но восприимет и по человечеству Божественную славу свою: отселе будет Сын Человеческий седяй одесную силы Божия. тогда вскричали все: Ты ли убо еси Сын Божий? – Вы справедливо глаголете, яко Аз есмь, – отвечал Господь, в последний раз вразумляя неверующих. Этого было достаточно для ослепленной злобы: судьи не желали входить в дальнейшее расследование дела и, увлеченные примером и внушениями Каиафы, высказали свое мнение его же словами, произнесенными в ночном заседании: что еще требуем свидетельства? сами бо слышахом от уст Его. Смертный приговор был окончательно постановлен.