Толкование Евангелие от Марка, Глава 15: Гладков Б.И.

Приговор произнесен; но Каиафе хотелось облечь его в ту форму законности, какой требовал установившийся обычай. В Талмуде имеется указание, что в уголовных делах окончательное произнесение приговора должно следовать не ранее, как на другой день после начала суда. Ни Каиафа, ни синедрион не хотели надолго, то есть до окончания праздников пасхи, откладывать окончательное осуждение Иисуса, так как такая отсрочка могла вызвать замешательство в народе, и все планы их могли расстроиться. Но форму вторичного суда надо было соблюсти. И вот, члены синедриона решили разойтись по домам, но на рассвете вновь собраться.

Вторичное, на рассвете заседание синедриона

До самого утра Христос пробыл на дворе Каиафы, все время подвергаясь оскорблениям и побоям. С наступлением же утра первосвященники, старейшины и книжники опять собрались для окончательного суда, но уже не в доме Каиафы, а в помещении синедриона, куда повели и Иисуса.

Когда все судьи собрались, ввели Иисуса. Председатель Каиафа начал разбор дела с того, на чем окончил в ночном заседании, то есть с выслушания собственного признания Обвиняемого, и, обращаясь к Нему, спросил: Ты ли Христос?

Что было отвечать на такой вопрос? Если сказать - да, Я Христос, — как было сказано при первом допросе, то это будет бесполезно, так как пристрастные судьи, давно решившие убить Иисуса, не уверуют в Него из-за такого ответа; если же спросить их самих о том, что препятствует им признать в Нем Мессию, то они, конечно, и отвечать не станут; и если бы вздумали отвечать и вступить, таким образом, в исследование вопроса, действительно ли Он Мессия, и если бы Он наглядно доказал им, что Он Христос, то и в таком случае они не отпустят Его. Поэтому на вопрос — Ты ли Христос? Иисус отвечал: «Если скажу вам, вы не поверите; если же и спрошу вас, не будете отвечать Мне и не отпустите Меня (Лк. 22:67). Но знайте, что после всего того, чему подобает свершиться, вы увидите Меня не иначе, как в славе Отца Моего. Отныне Сын Человеческий воссядет одесную силы Божией¹ (Лк. 22:69)».

Желая добиться более точного, прямого ответа на предложенный вопрос, все члены синедриона, как бы в один голос, спросили: итак, Ты Сын Божий?

Вы сами говорите, что Я Сын Божий, — сказал Иисус; и этот ответ был принят как утвердительный на предложенный вопрос (Лк. 22:70).

И сказали тогда все члены синедриона: какое еще нужно нам свидетельство? ибо мы сами слышали из уст Его.

Признав Иисуса виновным в том, что он выдает Себя за Мессию, синедрион приговорил Его к смертной казни, по закону смертный приговор Моисея. Но лжемессия мог быть опасен и для римской власти, мог произвести возмущение в народе и восстать против кесаря; поэтому, по мнению синедриона, Иисус подлежал смерти и по римским законам. Как бы то ни было, но синедрион, сохранив еще за собой право судить виновных в религиозных преступлениях, лишен уже был права приводить в исполнение смертные приговоры без разрешения или утверждения римской власти. Вот почему синедрион, признав Иисуса повинным смерти, должен был представить свой приговор на утверждение римского правителя, Пилата. Откладывать это дело до окончания праздника пасхи, наступавшего с вечера того дня, синедрион находил опасным, и потому решил немедленно, в полном составе своем, идти к Пилату и требовать утверждения и немедленного исполнения приговора. И поднялось все множество их, чтобы идти к Пилату.

Когда Иуда удалился из залы суда, все множество (Лк. 23:1) членов синедриона отправилось к Пилату, куда повели и Иисуса.

Суд Пилата

Пилат был язычник, и потому члены синедриона не вошли в его дворец, боясь оскверниться от такого общения с ним. По закону (Чис. 9:6—11) еврей становился нечистым для совершения в установленное время пасхи только от прикосновения к мертвым; но фарисеи считали всех язычников и даже вещи, принадлежащие им, такой нечистью, от прикосновения к которой еврей становился оскверненным и, вследствие этого, лишался права есть пасху одновременно со всеми. В тот день предстояло им есть пасхального агнца, и они, из боязни сделаться нечистыми для такого дела, не вошли к Пилату. Заведомо Невинного осудить на смерть, по мнению их, можно было, это их не осквернило, но случайно занести на своих сандалиях пыль из дома язычника — это было бы ужасно для фарисея! Забыли они, как Господь обличал их, гордящихся своей внешней чистотой, но внутри преисполненных всякой мерзости.

Синедрион был не в дружелюбных отношениях к Пилату, не мог рассчитывать на его сочувствие, и потому, опасаясь противодействия с его стороны, явился к нему в полном составе своем.

Религиозную сторону мнимого преступления они оставили в стороне и стали обвинять Иисуса в возмущении народа против кесаря. Мы нашли, что Он развращает народ наш и запрещает давать подать кесарю, называя Себя Христом Царем (Лк. 23:2).

Пилат не поверил, конечно, такой ревности первосвященников в охранении власти римского императора над ними же; он прекрасно знал, что они о том только и мечтают, как бы свергнуть эту власть. Он не обратил бы никакого внимания на то, что Обвиняемый синедрионом называет Себя Христом, то есть Мессией, если бы не знал, что ожидаемый евреями Мессия будет, по их понятиям, Царем Иудейским и должен будет восстановить самостоятельное Иудейское царство. Как бы нелепо ни было подобное обвинение, но Пилат счел своей обязанностью рассмотреть его, чтобы узнать, не угрожает ли какая опасность императорской власти со стороны Обвиняемого.

Не желая, вероятно, допрашивать Иисуса в присутствии Его обвинителей, Пилат велел Ему войти в преторию, то есть в следственную или судейскую палату внутри дворца. Вошел туда же и Пилат и, посмотрев на кроткое, чуждое даже и тени воинственности, лицо Иисуса, тотчас же пришел к заключению, что такой Человек не опасен для могущественного кесаря. Поэтому он и спросил Иисуса, может быть, не без некоторой доли насмешки: Ты Царь Иудейский? (Ин. 18:33).

Прежде чем ответить на этот вопрос, надо было выяснить, спрашивает ли Пилат об этом сам от себя, понимая под словом «царь» обыкновенного царя с верховной государственной властью, или же спрашивает потому, что ему сказали об этом первосвященники, которые должны были понимать, что Мессия — духовный Царь всего мира. Это необходимо было выяснить для того, чтобы сообразно смыслу вопроса дать ответ. Поэтому Христос и спросил у Пилата: от себя ли ты говоришь это, или другие сказали тебе о Мне? (Ин. 18:34).

«Разве я Иудей? — сказал Пилат, — какое мне дело до этих тонкостей? Но Твой народ и руководители его, первосвященники, привели Тебя ко мне на суд и обвиняют Тебя в присвоении царской власти. Скажи же, что Ты сделал такого, что дало им повод взвести на Тебя такое обвинение? Сам-то Ты признаешь ли Себя Царем?»

«Царство Мое, — отвечал Христос, — не такое, как царства мира сего. Если бы оно было похоже на эти известные тебе царства, то у Меня были бы подданные, которые вступились бы за Меня и не допустили бы, чтобы Я был предан синедриону. И они могли бы быть у Меня, если бы Я, например, захотел воспользоваться той торжественной встречей Меня в Иерусалиме, о которой и ты, конечно, знаешь. Но Я отклонил от Себя все, что только могло бы придать Моему Царству хотя малейшее сходство с существующими царствами мира сего, потому что Царство Мое не от мира сего» (Ин. 18:36).

Пилат мог бы вполне удовлетвориться таким ответом, но так как Иисус все-таки не сказал, в чем же заключается Его царская власть и над кем Он намеревается царствовать, то Пилат спросил: «Итак, Ты все-таки считаешь Себя Царем? Какой же ты Царь? Скажи же прямо: Ты Царь?» (Ин. 18:37). Задавая такой вопрос, Пилат как бы хотел дать Иисусу понять, что при таком понимании Им Своего Царства не следовало бы и называть Себя Царем и тем навлекать на Себя обвинение в присвоении царской власти. Но Христос, отдав Себя добровольно во власть врагам Своим, не захотел, конечно, пользоваться такими средствами защиты, на какие явно намекал Пилат, и потому на вопрос — Ты Царь? — ответил утвердительно: «Да, Я Царь (выражение — ты говоришь, что Я Царь, — равносильно словам: да, Я Царь); Я не отрекаюсь от этого, потому что это — истина. Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об этой истине (Ин. 18:37), с какой бы опасностью это свидетельство ни было сопряжено, и всякий, кому дорога эта истина, поверит Мне».

Убедившись теперь окончательно, что Иисус не опасен для Римского императора, Пилат торопился окончить разбор дела, спросил Иисуса: «А что такое истина?» И, не дождавшись ответа, вышел из претории к ожидавшему его синедриону и всенародно провозгласил: я никакой вины не нахожу в Нем.

Наконец Пилат сказал: не слышишь разве, сколько свидетельствуют против Тебя? (Мф. 27:13) Но и на этот вопрос Иисус не ответил ничего. Впрочем, все взводимые на Него обвинения были, вероятно, вполне ничтожны в глазах Пилата, потому что он опять сказал первосвященникам и всему присутствующему тут народу: я не нахожу никакой вины в этом человеке.

Узнав, что Ирод не осудил Иисуса, а только поглумился над Ним, Пилат вышел на Лифостротон и, обращаясь к первосвященникам, начальникам народным и народу, сказал: «Вы привели ко мне человека сего, как развращающего народ; и вот, я при вас исследовал и не нашел человека сего виновным ни в чем том, в чем вы обвиняете Его; и Ирод также, ибо я посылал Его к нему; и ничего не найдено в Нем достойного смерти (Лк. 23:14—15). Итак, я должен отпустить Erо. Но если вы все-таки считаете Его виновным в чем-то и подлежащим наказанию, то, если хотите, я накажу Его, но, наказав... отпущу (Лк. 23:16)».

Хорош судья? Признать Обвиняемого невиновным во взводимых на Него преступлениях, и тут же, в угоду злобным обвинителям, подвергнуть Его наказанию?! Он хотел, как говорится, угодить и нашим и вашим, но ошибся в расчете: первосвященники, заметив колебание в нем, стали еще более настойчивыми в своих домогательствах; никакими уступками нельзя было насытить их жажду крови, только смерть Иисуса могла удовлетворить их.

Но Пилат все-таки надеялся устроить дело так, чтобы обе стороны остались им довольны. Собравшаяся толпа народа напомнила ему про установившийся обычай освобождать перед пасхой от присужденного наказания одного из содержащихся под стражей и отпускать его на свободу; и хотя он знал, что народ намерен просить его отпустить Варавву, осужденного за возмущение в городе и убийство, однако думал, что если предложит отпустить вместо Вараввы Иисуса Христа, то народ воспользуется таким удобным случаем для освобождения своего Галилейского Пророка. Поэтому он обратился к народу с вопросом: кого хотите, чтобы я отпустил вам: Варавву, или Иисуса, называемого Христом? .

Между тем, пока Пилат был занят разговором со служителем, передававшим ему просьбу жены, первосвященники и прочие члены синедриона не дремали: они вмешались в толпу народа и стали возбуждать его против Иисуса; тут-то они дали волю своим злым языкам; на клеветы и клятвы не поскупились и, конечно, по-прежнему уверяли народ, что Иисус безбожник, грешник, заодно с диаволом, именем которого и творил чудеса. Толпа состояла преимущественно из иерусалимлян, преданных фарисеям и не любивших галилеян. Поэтому в такой толпе успех проискам синедриона почти был обеспечен. И возбудили народ просить Варавву, а Иисуса погубить . Из этих слов Евангелиста (а Иисуса погубить)видно, что первосвященники со своими сподвижниками подстрекали народ не только просить об освобождении Вараввы, но еще требовать смерти Иисуса. Возбудив таким образом народ против Иисуса, приобретя себе в этой толпе сильного союзника, первосвященники и прочие члены синедриона с торжествующими лицами вновь подошли к Лифостротону.

Тогда Пилат вторично спросил толпу: кого из двух хотите, чтобы я отпустил вам? — в один голос толпа закричала: Варавву

Пилат никак не ожидал такого ответа. Смущенный неожиданным оборотом дела, он опять обратился к толпе: «Хорошо, я отпущу вам Варавву; но что же мне делать с Иисусом, называемым Христом?»

Опять непозволительная уступка со стороны судьи! Признавать Обвиняемого невиновным и тут же, вместо того, чтобы немедленно освободить Его, спрашивать у разнузданной толпы — что делать с Ним, то есть с Тем, Который ни в чем не повинен? Метаться так из стороны в сторону — значит обнаруживать свое бессилие, отсутствие твердых убеждений и желание подделаться под настроение толпы! Если на толпу можно действовать силой духа, заставляя ее подчиняться этой силе, то вместе с тем, обнаружение перед толпой своего бессилия доводит ее до безумной дерзости.

Чего же теперь мог ожидать Пилат, предложивший толпе произнести свой приговор над Иисусом Христом? — да будет распят, — неистово закричала толпа.

И теперь, вместо того, чтобы оправиться от первого смущения и проявить ту сильную римскую власть, какая ему вверена над народом иудейским, Пилат совсем растерялся. Судьей теперь стала толпа, а он ограничился ролью робкого защитника.

«Какое же зло сделал Он вам, что вы требуете позорной казни Его?» — спросил Пилат. Вместо прямого ответа на этот вопрос, толпа еще сильнее закричала: да будет распят.

Странный Пилат! Добивается, чтобы настроенная и озверелая толпа ответила ему, за что она требует казни Иисуса!

В третий раз он обращается к этой толпе: «Какое же зло сделал Он? я ничего достойного смерти не нашел в Нем и потому не могу согласиться на Его казнь. Если хотите, в угоду вам, я накажу Его, но смерти не предам».

Тогда (как свидетельствует Евангелист Лука) Пилат решил быть по прошению их, и отпустил им посаженного за возмущение и убийство в темницу (Варавву), которого они просили; а Иисуса предал в их волю.

Так свершился суд людской над Божественной Правдой. Греховный мир, погрязший во зле, не мог перенести этой правды и восстал на Нее; и в этом восстании проявилась отчаянная борьба зла за удержание своего векового господства над людьми. И если зло не в силах победить Божественную Правду, то все-таки в этой ожесточенной борьбе Глашатай Правды, как Человек, должен был быть не побежден, нет, а умерщвлен. Смерть Его предвидели и предвещали вдохновленные Богом Пророки. Даже лучшие люди из язычников понимали, что против Правды, если она когда-либо осуществится в Человеке, ополчится почти весь мир людской; так, например, греческий мудрец Платон за триста лет до явления Христа говорил, что если когда-нибудь явится на земле Праведник, то Его будут бичевать, мучить, свяжут и, после всевозможных поруганий, пригвоздят на столбе. И в этой смерти Вестника Божественной Правды зло дерзало торжествовать свою победу; но оно ошиблось: смерть эта и победила зло! Только после смерти и Воскресения Христа люди поняли, хотя не все и не сразу, что они восстали против Самого Бога; сознав это, они познали волю Божию и подчинились ей; они поняли, что, страдая и умирая на Кресте, Христос Сам добровольно, согласно с волей Отца, принес Себя в Жертву за грехи человечества и что Жертва эта стала для них искупительной.

О суде над Иисусом Пилат донес Тиверию, как о том свидетельствуют Иустин Философ и Тертулиан; Тиверий так был поражен этим донесением, что предложил Сенату включить Иисуса Христа в число римских богов; Сенат не согласился с этим, и Тиверий ограничился приказом не преследовать христиан.

Смерть Пилата

Пилат окончил жизнь самоубийством, но подражатели его живы даже и до сего дня.

Подражатели его

Архиепископ Иннокентий в своем громоносном слове в Великую Пятницу перед плащаницей призывал всех общественных деятелей стать у Гроба Христа и дать отчет, и, обращаясь к судьям, сказал: «Властелин судьбы ближних, кому дано право вязать и решить, стань у Гроба сего и дай отчет! И ты не имеешь никакой власти, если бы не было дано тебе свыше; и ты творишь суд Божий. Помнишь ли это и со страхом ли Божиим держишь весы правды? Чтоб ты не страшился за истину потерять, в случае нужды, имя друга кесарева, приязнь сильных земли, Голгофский Страдалец приобрел для тебя имя друга Божия; чтобы ты всегда умел отличать невинность от преступления, слабость от злонамеренности, Он, в помощь мерцанию твоей совести, придал светильник слова Своего. Пользуешься ли ты сим средством во благо ближних и твердо ли идешь путем закона и долга? Если ты не зришь на лица, побораешь по истине, как бы она ни была презрена другими; если твой Лифостротон не омыт ни кровью, ни слезами неправедно осужденных, то приступи к будущему Судии своему и Господу, лобызай язвы Его и вдыхай из них новую силу к побеждению лжи и лукавства, к сражению с искушениями и соблазнами, к священнодействию правды. Там, на всемирном Суде, и ты станешь одесную, примешь милость и будешь увенчан венцом правды. Но если ты, имея власть пустить невинного и зная невинность его, тем не менее готов предать его в руки врагов, чтобы не оскорбить их гордости; если, вместо суда и защиты невинности, ты глумишься над ее несчастьями и заставляешь ее влачиться из одного судилища в другое; если твоя правда состоит только в омовении рук пред народом, — то удались от Гроба сего! Твое место не здесь, а в претории Пилата!» (Сочинения архиепископа Иннокентия. 2-е изд. Вольфа. 9 С. 234).

Бичевание Иисуса

Бичевание, которому Пилат велел подвергнуть Иисуса в угоду синедриону и озверелой толпе народа, назначалось у римлян за тяжкие преступления, и притом большей частью для рабов. Бичи делались из веревок и ремней, и в концы их вделывались острые костяные и металлические палочки. Число ударов не определялось и зависело от числа бичующих воинов и их усердия. Истязание это было настолько мучительно и опасно для жизни бичуемого, что многие под бичами умирали. Такому-то наказанию Пилат велел подвергнуть Того, в Ком не находил никакой вины!

Выслушав приказ Пилата, воины отвели Иисуса внутрь двора и собрали для бичевания Его весь полк. Полк, или когорта, составляла десятую часть римского легиона и была численностью от 400 до 600 человек.

Евангелисты не приводят ужасных подробностей бичевания, так как они в то время римского владычества были достаточно известны всем. Воины сняли с Иисуса одежду и приступили к казни, составлявшей для них приятное развлечение. По обычаю бичуемого привязывали к столбу в наклонном положении, затем воины били по обнаженной спине его бичами; с первых же ударов тело разрывалось, и кровь обильно текла из ран. Иисус как Человек страдал от этой ужасной пытки, но ни стона, ни жалобы Его никто не услышал.

Иисуса, обвиняемого в присвоении царской власти, воины захотели одеть как бы по-царски, то есть в багряницу, украсить голову Его венцом и в руки дать скипетр. Надев царскую багряницу, они сплели из колючего кустарника (терна) венок и положили его на голову Иисуса, в руки же дали трость.

Потом вынимали из рук Его трость и били ею Его по голове, отчего колючки терна глубже впивались в тело, и, наконец, в знак крайнего презрения, плевали Ему в лицо. И все эти издевательства и побои Христос перенес молча и, вероятно, молился за Своих мучителей.

Когда Пилат решил быть по прошению первосвященников и Иисуса предал в их волю (Лк. 23:24—25), воины взяли Иисуса, сняли с Него багряницу, одели Его в собственные одежды Его; и вышел Он со двора претории, неся крест Свой; и повели Его к месту казни, за город.

Об устройстве креста

Евангелисты ничего не говорят ни об устройстве креста, на котором был распят Христос, ни о том, как производилось распятие; все это было слишком хорошо известно современникам их. Надо полагать, что первосвященники, торопившиеся как можно скорее предать смерти Иисуса, и воины, исполнявшие казнь, не имели ни времени, ни охоты отступать в данном случае от установившегося порядка казни. Поэтому кажется вполне возможным признать, что крест Господа нашего Иисуса Христа ничем не отличался от других крестов. Кресты же в то время делались из бревен или досок; основанием служил прямой столб или доска, которые вкапывались в землю, к верхней части столба или доски приделывалась перекладина, иногда к самому верхнему концу, иногда немного ниже его. Посредине столба укреплялось так называемое седалище, которое служило точкой опоры для распятого. Приделывалось ли к столбу еще и подножие, к которому прибивались гвоздями ступни ног, — неизвестно, древнейшие писатели об этом не упоминают. Вверху столба, над головой распятого, прибивалась белая дощечка, на которой черными буквами писалось имя его и преступление.

О совершении казни через распятие

Самое распятие производилось так: крест вкапывался в землю и укреплялся в ней нижним концом своим, чтобы стоял крепко и не мог покачнуться. Распинаемого поднимали на крест; распинали руки его по перекладине и привязывали их веревкой; туловище и ноги направляли по столбу ниже перекладины, и ноги тоже привязывали веревкой; затем ладони рук и ступни ног прибивали гвоздями к кресту. Иногда же клали крест на земле, на нем распинали, и затем уже с распятым человеком поднимали крест и вкапывали его в землю. Кресты не делались высокими; Евангелисты Матфей, Марк и Иоанн свидетельствуют, что один из воинов поднес к губам распятого Иисуса Христа губку с уксусом, насаженную на трость иссопа, следовательно, он не мог рукой достать до головы Иисуса; но так как трости из иссопа бывали небольшой длины, около аршина, то и полагают, что от земли до ступней ног распятого Иисуса было около полутора аршина. Распятые умирали не скоро, иногда лишь через несколько дней. Это была медленная и самая мучительная смерть. И на такую смерть люди осудили своего Спасителя!

Шествие на Голгофу

В то время содержались в темнице осужденные на смерть два разбойника, которых тоже надлежало распять на крестах. Их привели в преторию и повели вместе с Иисусом на Голгофу. По обычаю приговоренный к смерти должен был сам нести свой крест до места казни, поэтому на плечи Иисуса и разбойников возложили их кресты. По всей вероятности, впереди ехал римский сотник, за ним, под охраной небольшого отряда воинов, шли осужденные, потом торжествующий синедрион и вся бывшая у претории многотысячная толпа народа. К шествию присоединялись встречавшиеся по пути и нарочно выходившие навстречу; присоединился и небольшой кружок друзей и почитателей Иисуса; тут были: Богоматерь, Мария Магдалина, Мария Клеопова (Ин. 19:25), Саломия (Мк. 15:40) и Апостол Иоанн.

Измученный бессонной ночью, нравственными терзаниями и бичеванием, Иисус стал изнемогать под тяжестью Своего креста. Крест, судя по размерам его, весил, вероятно, около ста килограммов; тяжесть его несколько уменьшалась тем, что нижний конец его волочился по земле, но все-таки для обессилевшего Христа это была непомерная тяжесть, и Он стал падать.

Если бы не надо было спешить с казнью, если бы можно было отложить ее до восстановления сил Иисуса, то первосвященники и их единомышленники радовались бы такому бессилию своей жертвы; но теперь это бессилие привело их в смущение. «А что, если Сей Человек (думали они), не дойдя до Голгофы, умрет? Ведь Он тогда избегнет позорной казни!» И вот, из опасения, что, пожалуй, не придется насытить свою кровожадность мучительной крестной смертью своего Обличителя, первосвященники заявляют римскому сотнику о необходимости освободить Иисуса от несения креста. Ни сотнику, ни воинам его не было нужды заботиться, чтобы осужденные непременно дожили до своей казни; не все ли равно для них, когда и как, они умрут?

Возложение креста Господня на Симона Киринеянина

Как бы то ни было, но решено было казнь не откладывать и заставить кого-нибудь донести крест Иисуса до Голгофы. Несение креста считалось позорным, добровольно едва ли кто согласился бы нести его и потому воины вынуждены были захватить первого встречного и силой принудить его нести Крест. Этим встречным оказался возвращавшийся в город с поля Симон Киринеянин; воины остановили его и возложили на него крест, а дабы никто не мог подумать, что казни подлежит сам Симон, заставили Иисуса идти впереди него. По сказанию Евангелиста Матфея, эта встреча произошла при выходе из города, следовательно, у городских ворот (Мф. 27:32). Евангелист Марк дополняет повествование о Симоне Киринеянине, говоря, что он был отцом Александра и Руфа. Если Евангелист Марк счел необходимым упомянуть о сыновьях Симона, то, вероятно, они во время написания им Евангелия были достаточно известны в христианском мире. Полагают, что один из них — тот самый Руф, приветствие которому Апостол Павел послал в своем Послании к Римлянам (Рим. 16:13).

Распятие Иисуса и двух разбойников

Поставлено было три креста, из которых средний был крест Иисуса Христа. Приступая к исполнению ужасного злодеяния, воины сняли с Него одежды, приподняли на крест, распростерли руки и стали прибивать их гвоздями. Кровь полилась из ран на землю, но никто не услышал ни стона, ни вздоха; слышно было только, как Христос молился за Своих распинателей: Отче! прости им, ибо не знают, что делают.

Воины делят одежды Иисуса

Когда осужденные были распяты, воины взяли одежды Иисуса и по установившемуся обычаю стали делить их между собой. По свидетельству Иоанна, делили одежды на четыре части, из чего следует, что воинов, распинавших Иисуса, было четыре. Всех воинов было, конечно, значительно больше, но другие, вероятно, были заняты распятием разбойников и охраной их, а остальные — поддержанием порядка на месте казни. Верхнюю одежду Иисуса разодрали на четыре части, а нижнюю, хитон, не стали разрывать, потому что в нем не было швов, он был весь тканый; и согласились бросить о нем жребий, чтобы узнать, кому он достанется. Так и поступили. И в этом исполнилось пророчество Давида: делят ризы мои между собою и об одежде моей бросают жребий (Пс. 21:19).

Разделив одежду Иисуса, воины сели у креста и, сидя, стерегли Его.ию, на этом месте погребен Адам, поэтому принято изображать человеческий череп под Крестом Иисуса Христа.

Из всех четырех Евангелистов один только Марк говорит о времени распятия Христа: Был час третий, и распяли Его (Мк. 15:25). Третий час еврейского счета соответствует нашему девятому; следовательно, Иисуса Христа распяли в девятом часу или в девять часов утра. Но наше духовенство считает, что Христос был распят в двенадцатом часу дня, и такое мнение свое основывает на церковном песнопении: Иже в шестый день же и час на кресте пригвожден... Полагаю, что это мнение неосновательно, ибо правдивость повествования Евангелиста нельзя опровергать церковным песнопением. Если мы, ради церковных песнопений, вздумаем колебать доверие к словам Евангелистов, то, выражаясь словами Апостола Павла, тщетна будет и вера наша.

Приложение 2. В котором часу был распят Иисус Христос?

По общепринятому теперь мнению, Иисус Христос был распят перед полуднем, в двенадцатом часу дня. Мнение это было выражено в известном церковном песнопении: «Иже в шестый день же и час на кресте пригвожден...» И так как это песнопение вошло в состав богослужения, то некоторые люди стали приводить эти слова в доказательство того, что Христос действительно был распят в шестом часу по еврейскому счету, или в двенадцатом по нашему. Это мнение настолько укоренилось, что сторонники его не хотят верить Евангелию, опровергающему слова песнопения.

Думаю, что авторитет Евангелистов несравненно выше авторитета составителя этого песнопения; думаю также, что опровергать текстами Евангелия истинность церковного песнопения можно, но песнопением опровергать достоверность Евангелия нельзя.

Никто из нас не видел Иисуса Христа и не слышал Его проповедей; однако мы верим в Него как в Богочеловека, и верим потому, что убеждены в подлинности и достоверности Евангелий, в которых описаны Его жизнь и учение. Но если наше убеждение в подлинности и достоверности Евангелий поколеблется, если возникнет хотя бы малейшее сомнение в правдивости Евангелистов, то поколеблется и сама вера наша в Иисуса Христа, или, как говорил Апостол Павел, тщетна будет и вера ваша (1 Кор. 15:14). Вот почему я нахожу невозможным сомневаться в авторитете Евангелистов ради поддержания авторитета составителей церковных песнопений.

Посмотрим же, что говорят об этом Евангелисты. Собственно о времени распятия Иисуса Христа говорит один только Евангелист Марк, или, лучше сказать, устами Марка говорит Апостол Петр: Был час третий, и распяли Его (Мк. 15:25). Третий час еврейского счета соответствует нашему девятому; следовательно, по сказанию Петра, Христа распяли в девятом часу или в девять часов утра (пополуночи), а не перед полуднем. Что Евангелие Марка есть не что иное, как письменное изложение им устной проповеди Петра в Риме, это удостоверяет святой Ириней в своей третьей книге «Против ересей» (глава 1, 1), a что Петр читал это Евангелие и одобрил его, об этом свидетельствует Климент Александрийский. Следовательно, Марк записал то, что говорил Петр. И мы не имеем никаких оснований не доверять Апостолу Петру. Если он и не решился открыто стать на Голгофе у креста, то, несомненно, был в толпе народа, окружавшего место распятия. Если в минуты отречения его влекло туда, где он мог узнать о судьбе своего Учителя, то, конечно, после раскаяния он должен был быть на Голгофе, он должен был все видеть, хотя издали; он не был бы Петром, если бы не пошел на Голгофу. И потому надо безусловно верить этому достоверному свидетелю-очевидцу, что был час третий, когда распяли Иисуса.

Надо безусловно верить ему еще и потому, что это сказание его не находится ни в малейшем противоречии со сказаниями других Евангелистов о событиях того же дня.

Евангелисты Матфей и Лука, ничего не говоря о времени распятия Христа, говорят, однако, о наступлении в шестом (двенадцатом) часу тьмы, продолжавшейся три часа, и о последовавшей в девятом (третьем по полудни) часу смерти Иисуса Христа.

Матфей: От шестого же часа тьма была по всей земле до часа девятого; а около девятого часа возопил Иисус громким голосом... и испустил дух (Мф. 27:45-46, 50).

Лука: Было же около шестого часа дня, и сделалась тьма по всей земле до часа девятого. Иисус, возгласив громким голосом... испустил дух (Лк. 23:44, 46).

Вполне согласно с ними повествует об этом и Марк: В шестом же часу настала тьма по всей земле и продолжалась до часа девятого. В девятом же часу возопил Иисус громким голосом... и испустил дух (Мк. 15:33-34, 37).

Итак, если в шестом часу или в шесть часов по еврейскому счету (а по нашему в двенадцатом или в двенадцать) настала тьма, продолжавшаяся до самой смерти Иисуса Христа, то несомненно, что само распятие Его должно было произойти значительно ранее. Ведь из повествований тех же Евангелистов и Евангелиста Иоанна мы знаем, что от распятия до наступления тьмы произошли следующие события: издевательства членов синедриона, народа, прохожих, воинов и даже одного из распятых разбойников, а затем раскаяние другого разбойника, хождение первосвященников к Пилату с просьбой переменить надпись над крестом Иисуса, и, наконец, поручение Господом Иоанну попечения о Богоматери. На все эти события, в особенности же на хождение первосвященников к Пилату, потребовалось немало времени, и ими вполне мог быть заполнен период времени от девяти до двенадцати часов дня. Следовательно, нет ничего неправдоподобного (как полагают некоторые) в этом отношении в повествовании Марка о том, что распяли Христа в девятом часу.

Если согласиться с противоположным мнением и считать, что Иисуса Христа распяли в двенадцатом часу, то в какой период времени мы поместим все вышеуказанные события? Нельзя же предполагать, что все эти события и само распятие и наступление тьмы могли совершиться в течение одного двенадцатого часа; а если так, то пришлось бы все события, кроме самого распятия, отнести к периоду времени, наступившему после полудня, когда началась уже тьма. Но это более чем неправдоподобно. С наступлением тьмы на Голгофе воцарилась томительная тишина, которая была нарушаема только стонами распятых да предсмертными возгласами Христа. Настроение толпы сразу изменилось, и издевательства должны были моментально прекратиться. Если после последовавшего в момент смерти Христа землетрясения, народ... возвращался, бия себя в грудь (Лк. 23:48), то несомненно, что с наступлением необычайного (во время полнолуния) солнечного затмения многие из находившихся на Голгофе должны были задаться мучительным вопросом: не Мессию ли распял синедрион? Когда же Христос возопил: «Элои! Элои!» — то многие со страхом и недоумением говорили: «Вот, Илию зовет» (Мк. 15:35). При таком настроении толпы издевательства были невозможны. Только озверелые в своей ненависти члены синедриона решились при такой удручающей всех обстановке сказать: «Посмотрим, придет ли Илия спасти Его» (Мф. 27:49).

Итак, повествования Матфея и Луки не только не противоречат повествованию Марка о времени распятия Иисуса Христа, но даже вполне подкрепляют истинность последнего.

Посмотрим теперь, что говорит об этом четвертый Евангелист. Апостол Иоанн, дополнявший повествования первых трех Евангелистов, ничего не сказал ни о времени распятия, ни о наступлении тьмы, ни даже о времени смерти Иисуса. Умолчал он об этих обстоятельствах потому, что о них обстоятельно рассказали первые Евангелисты; и это умолчание служит подтверждением истинности их повествований: когда Иоанн писал свое Евангелие, то имел под руками первые три Евангелия, и если бы в них была допущена какая-либо погрешность, то он непременно исправил бы ее, а так как он эти вопросы обошел молчанием, то следует признать, что он считал повествования о них первых Евангелистов верно изложенными; и это молчаливое свидетельство дорого для нас потому, что Иоанн, один из всех Апостолов, не побоялся открыто стать у креста и, следовательно, был свидетелем-очевидцем всего происшедшего на Голгофе. Признавая излишним говорить о том, о чем уже сказано первыми Евангелистами, Иоанн нашел нужным, однако, дополнить их повествования указанием на время суда у Пилата: Тогда была пятница перед Пасхою, и час шестый. И сказал Пилат Иудеям: се, Царь ваш! (Ин. 19:14).

Сторонники общераспространенного мнения о распятии Иисуса в двенадцатом часу дня говорят, что, если Пилат оканчивал свой суд в шестом (двенадцатом) часу, то Христос не мог быть распят в третьем (девятом) часу. Словом, в сказании Иоанна они видят поправку повествования Марка и подкрепление их мнения. Мне же кажется, что Иоанн не опровергает, а утверждает сказание Марка, и вот почему.

Иоанн писал свое Евангелие в глубокой старости, когда проживал в Ефесе, среди римлян и греков; писал он не для евреев, и все еврейские названия переводил на греческий язык; поэтому и время он считал уже не по-еврейски, а по принятому римлянами способу, то есть с полуночи; и если он говорит, что суд у Пилата происходил в шестом часу, то надо считать, что это был шестой час или шесть часов утра.

Что Евангелист Иоанн исчислял время не по-еврейски, доказательством служат другие места его Евангелия, в которых он определяет время часами. Рассказывая о том, как он сам и Андрей пошли за Иисусом и пробыли у Него день тот, Иоанн поясняет: Было около десятого часа (Ин. 1:39); то есть: пробыли они у Иисуса весь день, до десятого часа. Если считать по-нашему, то, пробыв у Иисуса до десятого часа пополудни, они действительно пробыли у Него весь день; а если считать по-еврейски, то, пробыв у Иисуса только до четвертого часа пополудни, Иоанн не мог бы сказать, что он и Андрей пробыли у Него весь день. В другом случае, когда Иисус, возвращаясь с учениками Своими через Самарию в Галилею, остановился у колодца Иакова отдохнуть, Иоанн поясняет, что тогда было около шестого часа и что пришла женщина из Самарии почерпнуть воды (Ин. 4:6—7); если считать время по-еврейски, то окажется, что самарянка пришла за водой около двенадцати часов дня, или около полудня; между тем известно, что на востоке не принято ходить за водой в полдень, а потому следует признать, что и в этом случае Евангелист Иоанн определял время не по еврейскому счету.

Несогласные с таким толкованием говорят, что неправдоподобно в краткий утренний период времени вмещать такие крупные события, как суд синедриона, первый суд Пилата, суд Ирода, второй суд Пилата и бичевание Иисуса Христа.

В таких странах, как Палестина, все занятия и работы всегда начинались с рассветом, так как жители их спешили побольше сделать утром, до наступления дневного зноя. Да и вообще в прежние времена, даже не очень отдаленные, и не только в жарких странах, рано ложились спать, рано и пробуждались. Даже у нас, при Петре Великом, сенаторам было вменено в обязанность являться в заседания Сената в шесть часов утра. Поэтому будет вполне правдоподобным считать, что вторичный суд синедриона начался с рассветом, с наступлением утра, до восхода солнца, тем более, что это подтверждают все Евангелисты. Первый из них говорит, что когда настало утро, первосвященники и старейшины народа имели совещание... (Мф. 27:1). По сказанию второго, это произошло немедленно поутру (Мк. 15:1). Лука говорит: И как настал день, собрались старейшины... (Лк. 22:66). Иоанн же свидетельствует, что было утро, когда повели Иисуса в преторию (Ин. 18:28). Все эти свидетельства доказывают, что не в двенадцатом часу дня (по нашему счету) Пилат судил Иисуса, а немедленно поутру, как только настал день, когда дневной свет сменил ночную тьму.

Вторичный суд синедриона был созван лишь для соблюдения формальности, продолжался недолго и ограничился допросом Обвиняемого (Лк. 22:66—71; Лк. 23:1), на что могло потребоваться не более десяти минут; такая быстрота вполне правдоподобна при понятной торопливости синедриона. Заседание происходило не в доме Каиафы, где был первый суд, а в постоянном помещении синедриона (Лк. 22:66), в одном из храмовых зданий. Немедленно же после произнесения приговора весь синедрион отправился к Пилату, дворец которого был тут же, около башни Антония; следовательно, на переход этот затрачено было очень мало времени. Первый суд у Пилата был краток. Отправление Иисуса Христа к Ироду, занимавшему помещение тут же, близ претории, и пребывание Его у Ирода тоже не могли потребовать много времени: ни на один вопрос Ирода Христос не ответил (Лк. 23:9), и Ирод ограничился лишь издевательством над Ним. Более продолжительным был второй суд у Пилата, прерванный на время бичеванием Иисуса Христа и потом опять возобновленный. Трудно определить с точностью время, употребленное на это, но думаю, что на второй суд с бичеванием потребовалось не более часа; но если даже от начала второго суда Пилата и не до конца его, а только до произнесения Пилатом слов «се, Царь ваш!» — прошел целый час, то все же будет вполне правдоподобным считать, что от начала второго суда синедриона и до произнесения Пилатом этих слов прошло не более двух часов.

Все это произошло 14-го нисана, в пятницу, в 783 году от основания Рима, то есть 7 апреля, когда от рассвета в Иерусалиме и до шести часов пополуночи должно было пройти по крайней мере полтора или два часа. И если принять во внимание торопливость синедриона, имевшего основательные опасения, что народ помешает осуществлению его замыслов, то придется признать, что все события от начала второго суда синедриона и до произнесения Пилатом известных слов могли вместиться в период времени от рассвета и до шести часов пополуночи.

Если же полагать, что и Иоанн считал время по-еврейски и что, следовательно, Пилат в двенадцатом часу дня еще не окончил своего суда, то тогда сборы к шествию на Голгофу, самое шествие, распятие и все события, происшедшие до наступления тьмы, придется совершенно произвольно, вопреки ясным утверждениям Евангелистов, отнести ко времени, следующему за полуднем, а смерть Иисуса Христа и Его погребение — к вечеру, то есть к субботе.

Кажется, эти доводы достаточно убедительны; но защитники противного мнения говорят, что если Пилат творил свой суд в шестом часу утра, то нечем будет заполнить время от шести до девяти часов утра.

Посмотрим, так ли это: действительно ли нечем? Нам известно, что после отдачи Пилатом Иисуса во власть синедриона Христа переодели в Его одежды, принесли кресты, а может быть, и заготовили их тут же. Предстоявшая казнь в канун еврейской пасхи была совершенно неожиданна для римских воинов, исполнявших обязанности палачей, и потому кресты могли быть и не готовы. Потом возложили кресты на осужденных и пошли на Голгофу. Христос был изнурен бессонной ночью, истязаниями бичеванием; к тому же нервы Его были страшно потрясены предательством Иуды, отречением Петра и бегством всех Апостолов; Он изнемог, поминутно падал под тяжестью креста и этим останавливал, замедлял шествие. С такими остановками шествие медленно достигало городских ворот, и лишь за городом воины возложили крест Христов на возвращавшегося с поля Симона Киринеянина, и только тогда шествие могло продолжаться безостановочно. Когда же пришли на Голгофу, надо было выкопать глубокие ямы для установки и укрепления в них крестов, а затем и произвести само распятие. Думаю, что все время от седьмого до девятого часа было заполнено этими событиями, а потому и в этом отношении мнение о распятии Христа в девятом часу утра представляется вполне правдоподобным.

Итак, на основании евангельских повествований следует признать, что второй суд синедриона начался на рассвете в пятницу, что Пилат еще продолжал свой суд в шестом часу утра, что распяли Иисуса Христа в девятом часу, что тьма наступила в двенадцатом часу и что Иисус Христос умер в третьем часу по полудни и до шести часов вечера был погребен. Конечно, выражения Евангелистов — «шестой», «третий», «девятый» — можно принимать двояко: или буквально, как шестой час, или же как шесть часов и т. д.

Мое мнение основано на авторитете Евангелистов и подтверждает истинность их повествований. Общепринятое же мнение о времени распятия Иисуса Христа силится доказать ошибочность евангельских сказаний; и делается это единственно для того, чтобы поддержать авторитет церковного песнопения. Ревностным сторонникам общепринятого мнения я скажу в заключение: «Если вы подрываете доверие к Евангелистам, то тщетна и вера ваша».

Ко кресту Иисуса, выше головы Его, прибили воины составленную Пилатом надпись: Сей есть Царь Иудейский (Лк. 23:28). Написано это было на трех языках: еврейском (арамейском), греческом и римском (латинском); и поступил так Пилат для того, чтобы и иностранцы, съехавшиеся к празднику в Иерусалим, могли прочесть, что распят Царь Иудейский, чтобы могли понять, как евреи поступают со своими царями. Прочтя эту надпись, первосвященники поняли, что Пилат зло надсмеялся над ними, и потому сейчас же отправили к нему некоторых из своих единомышленников сказать: «Зачем ты написал — Царь Иудейский? Напиши то, что Он Сам говорил; напиши так: Я Царь Иудейский (Ин. 19:21) тогда всякий поймет, что Он так называл Себя, но что мы не признавали Его своим Царем».

Пилат не мог простить первосвященникам, что они довели его до рабского подчинения их упрямству, и потому теперь резко ответил им: «Не ваше дело вмешиваться в мои распоряжения! Что я написал, то так и останется написанным!»

Издевательства над распятым Иисусом

И стоял народ и смотрел. Первосвященники и другие члены синедриона не могли не обратить внимания на молчание народа. Не сострадание ли, не сожаление ли Распятого заставило его умолкнуть после таких неистовых криков и требований казни? «Кто знает, на что способен этот народ? Этот народ невежда в законе, проклят он (Ин. 7:49); надо вразумить его». Так, вероятно, рассуждали первосвященники со своими сообщниками и решили вывести народ из опасного молчания. И вот, по сказанию Евангелиста Марка, они, как бы разговаривая друг с другом, но, конечно, так громко, чтобы слышал народ, говорили: «Других спасал, а Себя Самого не может спасти (Мк. 15:31). Вот и вышло по-нашему: мы всегда говорили народу, что нарушитель закона о субботе, друг мытарей и грешников, не может быть Мессией, Царем Израилевым; мы предупреждали не увлекаться Его чудесами, которые Он творил силой веельзевула; но нам тогда многие не верили, и что же вышло? Именующий Себя Сыном Божиим распят среди злодеев! Некоторые думали, что мы из личных видов преследуем Его; но разве мы сами не ждем с нетерпением Мессию, истинного Царя Израилева? Разве мы не пойдем вслед за Ним? Но признать Мессию в Висящем на кресте мы не можем, ибо закон Моисея гласит: проклят всяк висящий на древе. Если Он действительно Царь Израилев, пусть сейчас же сойдет с креста, и мы первые уверуем в Него! Пусть сойдет!.. Но отчего же Он не сходит с Креста? ¹ Он, Который уповал на Бога и называл Его Отцом Своим? Если Сам не может сойти с Креста и если Он действительно был угоден Богу, то пусть же Бог избавит Его от такой позорной казни!.. Но и Бог не избавляет...»

Эти богохульные слова, по-видимому, подействовали на народ; по крайней мере, Евангелист Лука, повествующий о том, что народ стоял и смотрел, добавляет к этому, что насмехались же вместе с ними и начальники (Лк. 23:35). Это добавление можно объяснить так: сначала народ, пораженный кротостью Иисуса и Его молитвой за распинателей, стоял как бы в оцепенении, смотрел на ужасное зрелище и молчал; но потом, когда начальники вмешались в толпу и, клевеща на Иисуса, стали издеваться над Ним, то и из толпы послышались такие же дерзкие насмешки.

Проходящие же злословили Его, кивая головами своими и говоря: э! разрушающий храм, и в три дня созидающий! спаси Себя Самого; если Ты Сын Божий, сойди с креста. Не были ли это те лжесвидетели, которые так охотно явились в ночное заседание синедриона свидетельствовать против Иисуса? Самое издевательство их над обещанием разрушить храм и в три дня воздвигнуть его, заключая в себе повторение их судебного показания, дает основание полагать, что это были они. Конечно, их слова повторяли и другие.

Начало - в предыдущем толковании.

Раскаяние одного из распятых разбойников

Даже один из распятых разбойников заразился недугом издевательства и дерзко сказал Иисусу: «Если Ты говорил правду, что ты Христос, то спаси же Себя, да и нас не забудь спасти».

Другой же распятый разбойник унимал своего дерзкого товарища и говорил ему: «Или ты не боишься Бога, если издеваешься над Его страдальческим положением, когда и сам осужден на то же страдание? Но мы не должны, мы не смеем и сравнивать себя с Ним, потому что осуждены справедливо и приняли достойное наших дел наказание; а Он, как ты знаешь, никому ничего худого не сделал».

Это был пока единственный на Голгофе голос, всенародно заявивший о невиновности Иисуса. Смелость, с которой голос этот раздался в присутствии первосвященников и старейшин, свидетельствует, что говоривший это знал Иисуса как Чудотворца и Праведника; мало того, последующие слова его доказывают, что он был знаком и с учением Христа и верил в Него как истинного Мессию. Крест Христов не соблазнил его, не поколебал в нем эту веру; он все-таки верил, что умирающий теперь на Кресте Христос действительно Царь Израилев, Который рано или поздно восстановит Свое Царство. И вот, под влиянием такой веры, для распятого разбойника наступает минута покаяния; он всенародно признает, что заслужил крестную смерть; он не ропщет на осудивших его, не просит Иисуса избавить его от этой смерти, а думает теперь только о будущем и смиренно молит, чтобы Господь вспомнил и его, когда вступит в Свое Царство. Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое.

Когда капернаумский сотник высказал уверенность, что Иисусу достаточно только сказать слово и выздоровеет слуга его, то Иисус, обращаясь к народу, сказал: и в Израиле не нашел Я такой веры (Лк. 7:9). Теперь же, когда вера разбойника не поколебалась и от соблазна Креста, Он мог подумать: «И в Апостолах Своих не нашел Я такой веры!» Поэтому, обращаясь к этому разбойнику, Он сказал: истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю.(Лк. 23:39-43)

Слово рай происходит от персидского корня и означает сад. В жарких странах, во время солнечного зноя, тенистый сад служил местом отдыха и успокоения, поэтому с садом или раем сравнивали и то место, которое предназначается для праведников в загробной жизни. Место для душ умерших евреи называли шеолом и делили его на две части: одна называлась раем, или лоном Авраамовым, и назначалась для праведных, другая же, назначенная грешникам, называлась адом.

Прощая покаявшемуся разбойнику грехи, Христос сказал ему, что ныне же, то есть в тот же день, когда он умрет, душа его, как очищенная верой от грехов¹, будет вместе с душами праведников; применяясь же к уровню его понятий, Христос назвал раем то место, куда душа его вступит в тот же день.

Евангелист Лука свидетельствует, что злословил Иисуса один разбойник, а другой унимал его. Евангелисты же Матфей и Марк говорят: и распятые с Ним поносили Его (Мф. 27:44). Это кажущееся противоречие нетрудно примирить. Несомненно, что покаявшийся разбойник не мог почти одновременно и злословить Христа, и исповедовать свою веру в Него, поэтому надо признать, что злословил один разбойник. Сведения о том, как один разбойник унимал другого, как он обратился ко Христу и какой получил от Него ответ, сообщает один только Евангелист Лука. Евангелисты Матфей и Марк об этом ничего не говорят, но, перечисляя всех злословивших Иисуса, упоминают и о разбойниках, не придавая, очевидно, никакого значения тому, один или два разбойника злословили; говоря, что издевались над Иисусом проходящие (Мф. 27:39), первосвященники с книжниками и старейшинами и фарисеями (Мф. 27:41), воины (Лк. 23:36), они не могли, конечно, обойти молчанием и издевательство одного из разбойников, и потому, употребляя, как это часто бывает в описаниях, множественное число вместо единственного, говорят: Также и разбойники, распятые с Ним, поносили Его ).

Наступление тьмы

По сказанию Евангелистов Матфея (Мф. 27:45), Марка и Луки, в шестом же часу, или около шестого часа дня, настала тьма по всей земле и продолжалась до часа девятого (Лк. 23:44). Эти три Евангелиста исчисляли часы дня по-еврейски, с утра, а не с полуночи, как считали римляне и мы считаем; следовательно, переводя на наш счет, тьма настала около двенадцати часов дня и продолжалась до трех часов после полудня. Евангелист Иоанн, повествуя, что был час шестый (Ин. 19:14), когда оканчивался суд у Пилата, разумел не еврейское исчисление дня, а общепринятое в римской империи, так как писал свое Евангелие не для евреев. К сказанию Матфея и Марка о тьме Лука добавляет, что померкло солнце (Лк. 23:45). Померкнуть от обыкновенного солнечного затмения оно не могло: солнечное затмение, как известно, бывает тогда, когда Луна находится между Солнцем и Землей в прямой между ними линии и, таким образом, заслоняет его, делает его невидимым для обитателей Земли; смерть Иисуса последовала в пятницу, в день еврейской пасхи (Ин. 19:14); пасха же, по закону Моисея, начинается в четырнадцатый день первого весеннего лунного месяца, то есть в полнолуние, когда Луна не может находиться между Солнцем и Землей в прямом направлении. Поэтому тьма, о которой свидетельствуют Евангелисты, была явлением необычайным; если же принять во внимание, что за тьмой последовало землетрясение, что камни гробниц расселись и многие умершие святые воскресли, то надо признать в этих знамениях особое чудесное проявление воли Божией. Об этой тьме и землетрясении свидетельствуют не одни только Евангелисты. Историк Евсевий приводит следующую выписку из сочинений Флегонта времен императора Адриана: «На четвертом году 202-й Олимпиады было затмение солнца, самое большое из всех известных того времени; в шестом часу дня была ночь, так что видны были на небе звезды». Тот же Флегонт говорит, что в то же время было сильное землетрясение в Вифинии и разрушило большую часть Никеи. На Флегонта ссылается и Ориген, а Тертулиан, писавший свою «Апологию» римскому сенату около 200 года по Р. X., говорит об этом затмении так: «Внезапно день исчез среди полудня. Те, которые не знали, что явление сие было предсказано на случай смерти Христа, сочли его за обыкновенное затмение. Впоследствии, не имея возможности открыть причину тому, они вовсе отвергли его, но оно у вас записано, и записки хранятся в архивах ваших» (Апология, 21).

Поэтому, ввиду неоспоримости свидетельств о наступившей тьме и при полной невозможности считать это явление обыкновенным солнечным затмением, не будем доискиваться объяснений его какими-либо иными известными нам законами природы. Злобные враги Христа много раз требовали от Него знамения с неба; Он всегда отказывал им, так как знал, что никаким знамениям они не поверят, что даже, если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят (Лк. 16:31). И теперь эти знамения даны не им, а народу.

Внезапное помрачение солнца если и не заставило врагов Иисуса уверовать в Него, все-таки должно было произвести на них потрясающее впечатление. Считая это затмение лишь случайным совпадением с распятием Иисуса, они верили, однако, что это не к добру, что такие знамения всегда предвещают какое-либо народное бедствие. Впечатление же на толпу должно было быть еще сильнее. Насмешки и издевательства прекратились, воцарилась мертвая, томительная тишина.

Последние слова Иисуса

И среди этой тишины, в девятом часу (в третьем часу пополудни), когда страдания Христа достигли высшей степени, Он возопил... громким голосом... Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил? (Мф. 27:46)

«Этот вопль не был воплем отчаяния; в нем выразилась только глубокая скорбь растерзанной души Богочеловека. Связь между Иисусом и Отцом Его неразрывна. Они суть едино. Но для того, чтобы Искупительная Жертва до дна испила чашу человеческих скорбей, непостижимая воля Божия требовала, чтобы Иисус на Голгофе не чувствовал радости единения Своего с Отцом; почему из груди Его и исторгся скорбный вопль: Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (из соч. Дидона «Иисус Христос»).

Этот вопль Евангелисты приводят на том языке, на каком произнес его Иисус, то есть на арамейском, дабы читателям понятнее было, почему присутствовавшие тут евреи подумали, что Он зовет Илию: Элой! Элой! ламма савахфани?.

На еврейском языке слово Илия произносилось Елиагу. Поэтому вследствие сходства этого слова со словом Элой некоторые из стоящих близ Креста, не расслышав всего возгласа, слышали лишь начало его и подумали, что Иисус зовет на помощь пророка Илию.

Немногие, которых особенно поразили кротость Иисуса, Его молитва за распинателей и внезапное наступление тьмы среди дня, с недоумением и страхом говорили: вот, Илию зовет. Евреи верили, что Илия должен явиться перед пришествием Мессии; мысли о Мессии и Илии были для них неразрывны, и потому вопрос, не придет ли Илия по зову Иисуса, был тесно связан с вопросом, не Мессия ли распятый Иисус? Эти мысли и заставили некоторых призадуматься и сказать: вот, Илию зовет.

Но так рассуждали немногие, очевидно, не принадлежащие к правящей партии.

Враги же Иисуса и тут нашли возможным поглумиться над Страдальцем. Когда стоявший у креста воин, услышав, что Иисус что-то говорит, и полагая, что Он просит пить, побежал к сосуду с уксусом и, наполнив им губку, понес ее к Иисусу, то первосвященники остановили его словами: «Постой! не давай Ему пить! Он зовет Илию, на него надеется; так подожди же, посмотрим, придет ли Илия спасти Его».

Евангелист Матфей на этом и оканчивает свое повествование о возгласе Иисуса; Евангелист же Марк дополняет его рассказ указанием на ответ этого воина. Воин, не останавливаясь исполнением своих обязанностей, ответил им: «Постойте! Не мешайте мне!..» А потом, когда напоил Иисуса, сказал: «Ну, теперь если хотите, посмотрим, придет ли Илия снять Его».

Воины напоили Его уксусом, подав наполненную им губку на трости иссопа. Утолив жажду, Иисус сказал: совершилось! (Ин. 19:30).

Смерть Иисуса

Да, окончилось земное поприще Христа-Мессии; совершилось назначенное Отцом спасение рода человеческого.

Вслед за этим Иисус громким голосом сказал: Отче! в руки Твои предаю дух Мой(Лк. 23:46). Голова Его наклонилась, и Он, предав дух Свой, умер.

Завеса храма

В это же самое время, в храме, завеса, отделявшая вход в Святое Святых, разодралась на две части сверху донизу; гробницы открылись, многие умершие святые воскресли и, по воскресении Иисуса, пришли в Иерусалим и явились многим.
Храм Иерусалимский разделялся на две части: Святое, или Святилище, куда входили только священники четыре раза в день для каждения, и Святое Святых, куда раз в год, в праздник очищения, входил первосвященник. Святое Святых отделялось от Святилища завесой; в нем прежде, до разрушения храма, хранился ковчег с заповедями, манна и жезл Аарона. Святое Святых означало небо, где обитает сам Бог, и это небо было закрыто от всех завесой. Со смертью Иисуса, когда завеса эта разодралась на две части так, что Святое Святых перестало быть недоступным взору, евреи должны были понять, что отныне доступ к Богу свободен для каждого, идущего к Нему и исполняющего Его волю; уверовавшие же во Христа должны были понять, что доступ этот открыт им учением, жизнью и смертью Богочеловека. Но евреи, к сожалению, ничего этого не поняли и, конечно, поспешили разодранную завесу заменить новою.

О том, что завеса храма разодралась, повествует один только Евангелист Матфей; и он узнал об этом, конечно, не сейчас же, когда это случилось, а несколько позже, и, вероятно, от очевидцев — священников или даже и не принадлежащих к числу священников.

Несмотря на злорадство и издевательства находившихся на Голгофе врагов Иисуса, ко кресту Его не побоялись приблизиться Пресвятая Дева Мария, Мария Магдалина, Мария Клеопова и Апостол Иоанн.

Архиепископ Иннокентий полагает, что они подошли ко Кресту только тогда, когда настала тьма, — что раньше этого было бы небезопасно так явно выразить свое расположение к Иисусу, и что Сама Богоматерь могла бы подвергнуться дерзким издевательствам, если бы была узнана врагами Своего Сына. Но едва ли можно согласиться с таким мнением. Трудно допустить, чтобы Богоматерь лишь издали смотрела на страдания Своего Сына; нет, любящее сердце Матери звало к Нему, туда, где страдает Он один, окруженный злобными врагами, где не на ком остановить Ему Свой страдальческий взор. Всякому понятно, как тяжело страдать среди врагов, не видя вокруг себя никого, кто бы мог хоть бы своим расположением и вниманием облегчить душевные муки страдальца; сердце же матери понимает это лучше всех и в своем влечении никогда не руководствуется соображениями об опасностях, какие могут угрожать. Вот почему надо полагать, что как только воины окончили свое дело и уселись стеречь Иисуса, тотчас же Иоанн провел сквозь толпу Богоматерь, за Которой шли Мария Магдалина и Мария Клеопова; и все они стали у креста, презирая всякие опасности. Весьма возможно, что они сначала стали так, что Христос и не заметил их; быть может, это произошло оттого, что крест окружали злобные враги и не было места около него, чтобы стать поближе. Когда же враги насытили свою злобу и стали понемногу отходить от креста, к нему тотчас же приблизились Богоматерь и охранявший Ее Иоанн, и стали они так, что Иисус увидел их.

Поручение Иисусом Иоанну попечения о Богоматери

С отшествием Христа из этого мира Пресвятая Матерь Его оставалась одна, и некому было позаботиться о Ней. Иосифа в то время уже не было в живых; так называемые братья Господни были сыновьями Марии Клеоповой, родственницы Ее, и даже не были в числе последователей или учеников Иисуса; других родных не было. Поэтому, увидев Свою Мать и стоявшего с Нею любимого ученика Своего, Иисус благоволил поручить этому ученику (Иоанну) заботу о Ней и, обращаясь к Ней, сказал: Жено! се, сын Твой (Ин. 19:26), а взглядом Своим указал Ей на Иоанна. Потом, обращаясь к Иоанну и указывая взглядом на Свою Мать, сказал: се, Матерь твоя! (Ин. 19:27).

Об этом повествует сам Иоанн, добавляя, что с этого времени ученик сей взял Ее к себе (Ин. 19:27), то есть принял Ее в свой дом и до смерти Ее заботился о Ней, как сын о Матери.

Евангелисты Матфей и Марк, говоря о женщинах, присутствовавших при смерти Иисуса и смотревших на Него издали, не упоминают о Богоматери (Мк. 15:40-41), а из этого можно вывести предположение, что Богоматерь не присутствовала при самой смерти Своего Сына.

Весьма возможно, что Сам Иисус хотел избавить Свою Мать от ужасных душевных мук при виде умирающего на Кресте Сына, и взглядом дал Иоанну понять, чтобы он увел Ее к себе; но тогда надо признать, что Иоанн увел Богоматерь, а сам вернулся ко кресту опять, потому что он говорит и о том, что после этого совершилось, и сопровождает свое повествование об этом такими словами: И видевший засвидетельствовал, и истинно свидетельство его; он знает, что говорит истину (Ин. 19:35). Трудно же, почти невозможно предполагать, что Иоанн, отведя Богоматерь в дом свой, тотчас же и оставил Ее, оставил Одну в такую ужасную, скорбную минуту. Поэтому имеется достаточно оснований полагать, что Богоматерь оставалась до конца у самого креста или же в незначительном от него отдалении.

И стоял народ и смотрел (Лк. 23:35). Но где же остальные, кроме Иоанна, Апостолы? Где те постоянные спутники Христа, решившиеся идти за Ним, в последнее путешествие Его в Иерусалим, чтобы там и умереть с Ним? Где Петр, так самоуверенно клявшийся душу свою положить за Него? Где они в эту скорбную минуту их Учителя, Которого они так недавно еще признавали Сыном Божиим? Где они? Куда разбежались?..

Вон, вдали от Голгофы, бежит, оглядываясь, Иуда (см. Мф. 27:5).

Где остальные десять апостолов?

Но где же остальные десять Апостолов? Где те, которых в последней прощальной беседе Христос называл друзьями Своими (Ин. 15:15)? — Никаких ответов на эти вопросы мы не найдем в Евангелии.

Но, зная предшествовавшие и последовавшие события, мы можем составить довольно правдоподобное предположение о душевном состоянии разбежавшихся десяти Апостолов.

Апостолы со всеми евреями того времени ждали Мессию, как воинственного Царя Израилева, который свергнет римское иго, покорит все народы земли и подчинит их власти евреев. Таковы были понятия евреев о назначении Мессии; и эти мечты были так заманчивы, что даже Апостолы, которым Христос много раз говорил, что Царство Его не от мира сего, никак не могли отрешиться от них, расстаться с ними. И мечтали они о тех местах, какие займут в Царстве Мессии, и даже поспорили как-то между собой, кому из них будет отведено в этом Царстве наипочетнейшее место, кто будет выше всех. А «сыны грома», Иоанн и Иаков Зеведеевы, дерзнули даже просить Господа, чтобы Он в Царстве Своем сравнял их с Собой, посадил одного по правую сторону Свою, а другого по левую. И вера их в такое блистательное, воинственное Царство Мессии была настолько сильна и так затемняла по временам их рассудок, что они не верили даже словам Господа о предстоявших Ему страданиях, смерти и Воскресении. Страдания сии были совсем несовместимы с их понятиями о Царе Израилевом. Как Он может страдать? А умереть? Да разве Мессия может умереть? Нет, Он будет царствовать вечно; следовательно, умереть не может. Но как же Христос воскреснет, если Он как Мессия и умереть не может? Вот этот последний вопрос был для Апостолов неразрешимым недоумением. Они никак не могли понять его, да и не пытались разрешить его. Их удивляло, что Иисус так медлит открыть Свое Царство; они, вероятно, недоумевали, почему Он отказался от провозглашения Его Царем Израилевым, когда толпа чудесно насыщенного Им народа хотела насильно взять Его и вести для этого в Иерусалим. Они теряли уже надежду на осуществление своих мечтаний, когда Иисус отправился в последнее путешествие Свое в Иерусалим; они уговаривали Его не ходить туда на верную, по их мнению, смерть. А если они допускали теперь возможность Его смерти, то, конечно, только потому, что вера в Него как Мессию уже поколебалась и только любовь к Нему, как к Пророку и Чудотворцу, вынудила идти за Ним. Фома сказал: «Пойдем и мы умрем с Ним!» — и все пошли. Последовавший после того торжественный въезд Иисуса в Иерусалим, победные крики народа, восторженно приветствовавшего своего Царя-Мессию, временно возродили в сердцах Апостолов надежду на скорое открытие блистательного Царства, но окончательный разрыв Иисуса с правящей партией и охлаждение к Нему народа вновь повергли в скорбь друзей Христовых. Когда же Его связали, как преступника, и повели на суд, все они в страхе оставили Его, а самый пылкий из них, самый, по-видимому, преданный Христу, три раза отрекся от Него, даже побоялся назвать Его по имени. Но и после того они могли еще лелеять надежду, что каким-нибудь чудом Учитель их освободится от угрожающей Ему позорной казни, и тогда-то Он, торжествующий над Своими врагами, откроет Свое Царство. И с этой надеждой они, наверное, явились на Голгофу и вмешались в толпу. Но, увы! И этим надеждам не суждено было сбыться. Христос не только не воспользовался Своей чудодейственной силой, чтобы избавить Себя от казни, но даже молился за Своих палачей. Когда же Его распяли, когда злобные иудеи с насмешкой обращались к Распятому и говорили: «Если Ты Сын Божий, сойди со креста», то не закралось ли и в души Апостолов сомнение? Не взмолились ли они Ему мысленно: «Господи! Если Ты Сын Божий, сойди со креста и открой Свое Царство! И все уверуют в Тебя. Господи! Не медли же! Сойди со креста! Сойди же, Господи!» Если после того крест был большим соблазном для многих, которые готовы были уверовать в Иисуса как Сына Божия то не послужил ли крест соблазном и для Апостолов? Не поверг ли он их в скорбь, уныние, отчаяние и разочарование? Смотря издали на распятого Учителя своего, обращаясь к Нему с мольбой, чтобы Он сошел со креста, и не видя исполнения этой мольбы, они могли дойти до безнадежного отчаяния. Рухнули их заветные мечты о блистательном Царстве Мессии, рухнули надежды на видное участие их в этом Царстве; все кончено, все потеряно! А сколько раз это Царство было в их мечтах так близко, так возможно. Ведь спросили же они как-то Иисуса, что будет дано им за то, что они оставили все и последовали за Ним? И Христос ответил им, что когда Он сядет на Престоле славы Своей, то и они воссядут на двенадцати престолах судить двенадцать колен Израилевых. Не поняв тогда истинного смысла этих слов Господних, они могли вспомнить их теперь и с грустью и отчаянием спросить самих себя: «Где же эти обещанные двенадцать престолов? И где Престол славы Самого Иисуса? Не этот ли крест? И не придется ли и им разделить Его участь? Не распнут ли и их, как Его учеников, сообщников и исполнителей Его воли? О, зачем же Он довел нас до такого ужасного, невыносимого положения? Зачем Он говорил об этих престолах, когда Его Самого, вместо Царства славы, ожидал Крест?.. О, Господи! Если Ты Сын Божий, сойди же скорее со креста и воссядь на Престоле славы Своей! Сойди, Господи! Сойди!..» Эти вопли то сомнения и страха, то смутной надежды и, вслед за нею, безнадежного отчаяния терзали сердца десяти Апостолов, прятавшихся в толпе, окружавшей Голгофу. Они не могли тогда еще понять, постигнуть все великое значение совершавшихся событий. Они не понимали еще Самого Христа, они не знали, что только смертью и Воскресением Христос победит мир. Они забыли Его слова прощальной беседы: Мужайтесь! Я победил мир! И только после Воскресения Господня, после сошествия на них Духа Святого, открылись их сердца, до тех пор окамененные, и просветлел разум, омраченный фарисейским лжеучением о Царстве Мессии. Только тогда они поняли все и с полным убеждением и верой стали проповедовать воскресшего Христа. Поэтому нам, пытающимся постигнуть душевное состояние Апостолов, издали смотревших на распятого Учителя их, не следует ни удивляться маловерию и сомнениям их, ни сожалеть о том, что все так случилось. Отцу Небесному угодно было привести Апостолов к сознательной вере путем постоянных сомнений, кажущихся нам даже обидными. Только дошедши таким путем до сознательной непоколебимой веры в Иисуса Христа как воплотившегося Бога, они могли выступить убежденными проповедниками и победить языческий мир, Следовательно, все сомнения их, все разочарование и отчаяние были необходимы. Такова была воля Божия.

И стоял народ, и смотрел (Лк. 23:35). Станем же и мы, многогрешные, у Креста Господня! Станем мысленно у ног Страдальца, Единого Безгрешного, принесшего Себя в Жертву за грехи мира! Станем и прислушаемся: что говорит Он нам с высоты Креста Своего, по прошествии почти девятнадцати веков со времени принесения Им этой искупительной Жертвы? Слышите ли, как Он напоминает нам заповедь, данную Апостолам в последней прощальной беседе с ними? Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас (Ин. 13:34). Слышите ли, как Он спрашивает нас: «Любите ли вы друг друга? Помните ли сказанное Мною, что нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих (Ин. 15:13)? Помните ли, что по тому и узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою (Ин. 13:35)? Помните ли и исполняете ли то, что Я заповедал вам?» Что ответим мы пострадавшему за нас Господу? Дерзнем ли сказать, что заповеди Его помним и друг друга любим так, как Он возлюбил нас? Нет, скажем Ему: «Господи, Ты все знаешь; Ты знаешь, любим ли мы Тебя и исполняем ли мы то, что Ты нам заповедал. Ты знаешь, Господи, как враг Твой сеет плевелы на ниве Твоей и какую обильную жатву он собирает. Ты видишь, Господи, что не самоотверженной и всепрощающей любовью к ближним, не смирением и кротостью преисполнены сердца наши, а себялюбием, гордостью, жестокостью и человеконенавистничеством. Ты видишь, как дерзающие именовать себя христианами поклоняются не Тебе, а своему я, из которого сотворили себе кумира, и как в жертву этому кумиру приносится все, даже счастье, благополучие, достояние, а нередко и жизнь ближних. Ты знаешь, что, по учению мира сего,добром считается не послушание Богу, не исполнение Его воли, а удовлетворение своих желаний, своих прихотей, хотя бы это и было сопряжено с несчастьем и даже гибелью ближнего, что любовь к ближним и помощь им в беде отвергнуты и заменены борьбой за существование и порабощением слабого сильным. Ты видишь, Господи, как народы воюют друг с другом, как сотни тысяч людей умирают в страшных муках на этой человеческой бойне, и как кровь их льется рекой!.. Дерзнем ли мы, после этого, сказать Тебе, Господи, что заповеди Твои исполняем, и что недаром именуемся христианами? Нет! Жизнью своей, заменой Твоих заповедей учением мира сего мы причиняем Тебе невыразимые страдания, мы непрестанно распинаем Тебя на Кресте Твоем, Господи!»

Приидите же все, верующие в Господа нашего Иисуса Христа! Приидите к подножию Креста Его все, помнящие Его заветы! Приидите и припадем к Нему, и со слезами раскаяния будем молить Его: «Да умолкнет в нас дух злобы, вражды и человеконенавистничества! Да воспламенятся сердца наши любовью к Нему и друг к другу! Да поможет Он нам сознать свою духовную нищету, свое нравственное бессилие и ничтожество в сравнении с тем совершенством, к какому мы должны стремиться! Да дарует Он нам силы возродиться к новой жизни и вновь начать созидание Царства Божия! Да одухотворит нас Духом Святым! И да будем все едино, и да будем едино с Ним! Аминь»...

Снятие тела Иисуса со креста

Наступал вечер, когда надлежало снять со крестов тела, дабы они не висели в дни праздников пасхи. Тогда к Пилату явился богатый человек, Иосиф, родом из Аримафеи, города иудейского. Это был знаменитый член Совета (Мк. 15:42), то есть синедриона, добрый и правдивый, не участвовавший ни в заговоре первосвященников и фарисеев против Иисуса, ни в тех заседаниях синедриона, в которых произнесен Ему смертный приговор, как это удостоверяет Евангелист Лука (Лк. 23:50—51). Он был учеником Иисуса, но тайным, так как боялся явно присоединиться к Нему (Ин. 19:38), потому что синедрион грозил отлучением от синагог всем явным ученикам Иисуса. Будучи хотя и тайным учеником, Иосиф верил в скорое наступление Царства Божия и ожидал его. Он-то и пришел теперь к Пилату просить тело Иисуса для погребения.

Погребение Его

Иосиф купил новую плащаницу, то есть пелены, в которые евреи заворачивали при погребении тела умерших. Близ Голгофы был принадлежащий Иосифу сад, а в саду том была высечена в скале приготовленная им для себя гробница, то есть пещера, в которой до того времени никто еще не был погребен. К этой пещере Иосиф и Никодим перенесли снятое ими же (Лк. 23:53) с креста тело Иисуса и предали его погребению, как принято было погребать богатых людей. Обмыв тело чистой водою, натерли благовонным составом, завернули в плащаницу, голову обвили полотенцем, завязали то и другое шнурками, положили в гробницу и, окончив погребение, привалили ко входу в пещеру большой камень и удалились.