Евангелие от Луки, Глава 23, стих 22. Толкования стиха

Пилат потом представляет Его в таком измученном виде народу с целью тронуть его. Вот человек, говорит он. Можно ли думать, чтобы Он стал выдавать себя царем. Но толпа уже начинает кричать: этого мало – распни, распни Его.

+++Горский А. В. прот. История Евангельская и Церкви Апостольской. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1902. С. 224++

И теперь, вместо того, чтобы оправиться от первого смущения и проявить ту сильную римскую власть, какая ему вверена над народом иудейским, Пилат совсем растерялся. Судьей теперь стала толпа, а он ограничился ролью робкого защитника.

«Какое же зло сделал Он вам, что вы требуете позорной казни Его?» — спросил Пилат. Вместо прямого ответа на этот вопрос, толпа еще сильнее закричала: да будет распят.

Странный Пилат! Добивается, чтобы настроенная и озверелая толпа ответила ему, за что она требует казни Иисуса!

В третий раз он обращается к этой толпе: «Какое же зло сделал Он? я ничего достойного смерти не нашел в Нем и потому не могу согласиться на Его казнь. Если хотите, в угоду вам, я накажу Его, но смерти не предам».

«Но какое зло сделал Он?»
   «На крест, на крест!» — более не слышно было ничего.
   «Нет, — отвечал Пилат, раздраженный неудачей и не привыкший терпеть подобных наглостей, — что прежде я сказал, то и будет: наказать Его — я накажу, а потом отпущу».
   После этого тотчас дано повеление: Варавву освободить, а Иисуса Христа подвергнуть бичеванию. Этим наказанием игемон, как увидим, надеялся совершенно успокоить лютость врагов Его.

 Бичевание (flagellatio), которым Пилат думал заменить смертную казнь, было одним из самых поносных и мучительных наказаний, которым римляне за важные преступления подвергали большей частью рабов и тех, которые не имели прав римского гражданина. И в иудейских синагогах наказывали розгами, но определенное число ударов было невелико; наказанный не лишался даже чести гражданской. Римляне, напротив, подвергали бичеванию за важные преступления и обычно перед совершением смертной казни. Число ударов и прочие подробности не были определены законом и предоставлялись человеколюбию или бесчеловечности воинов, которые у римлян совершали все казни. Бичи делались из веревок или ремней, в которые по местам ввивались острые костяные или металлические палочки. Нередко осужденные умирали под бичами. Таким-то наказанием Пилат хотел показать снисхождение и к врагам Его и обвинителям!..
   Получив приказ, воины, находившиеся при Пилате, взяли Иисуса Христа с лифостротона и отвели в преторию — на двор прокураторский, где совершались подобные наказания; потом созвали большую часть военной спиры, или когорты, состоявшей от 600 до 1000 человек; ибо бичевание было чем-то вроде развлечения для этих грубых людей. Евангелисты не упоминают, чтобы пречистое тело Господа во время бичевания было привязано к столбу, но общераспространенное предание утверждает, что было. Жестокое само по себе, бичевание теперь было еще жесточе: каждый из воинов хотел дать почувствовать силу руки мнимому противнику кесаря — божества преторианцев.

Это уже третья попытка со стороны Пилата отпустить И. Христа, потому что он видел полную Его невинность (22 ст.). Тут он снова повторяет то, что говорил раньше, – предлагает наказать, т. е. подвергнуть бичеванию (о бичевании чит. в объясн. 16), или отпустить ради праздника Господа, а не Варавву (ст. 17 и 18); но не имел настолько твердости духа, чтобы отстоять Его. Евреи, по научению своих начальников, злейших врагов Господа, повествует св. Лука, продолжали с великим криком (прилежаху гласы великими) просяще (требовать) Его на распятие: и устояху гласи их и архиерейстии (и превозмог крик их и первосвященников). Пилат же посуди быти (решил быть) по прошению их. У еванг. Иоанна говорится, что иудеи уже начали грозить Пилату, кричали: если отпустишь Его (И. Хр.), ты не друг Кесарю: всякий, делающий себя царем, противник Кесарю (Ин. 19:12). У еванг. Матфея тут сказано: Пилат, видя, что ничто не помогает, но смятение увеличивается (Мф. 27:24), решился осудить Иисуса. Так, сколько ни старался Пилат защищать и освободить Господа, не мог; тем не менее он виновен в осуждении невинного Господа: как правитель, он мог, имел силу и власть освободить И. Христа, но не сделал этого, – не сделал из-за того, чтобы не возбудить против себя иудейского народа и не прогневать Кесаря, таким образом поберег больше себя, чем невинного Господа. В Евангелии же Матфея говорится, что когда Пилат решился отдать И. Христа на смерть, то взял воды и умыл руки пред народом и сказал: не повинен я в крови Праведника сего: смотрите вы сами. И отвечая, весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших (Мф. 27:24–25). У евреев, при нахождении трупа убитого человека, был обычай умывать руки в доказательство того, что умывающий невиновен в пролитии крови этого человека (Втор. 26:6). Пилат, решась осудить И. Христа, пользуется этим иудейским обычаем, чтобы снять с себя ответственность в смерти Его. Смотрите вы сами, т. е. я слагаю с себя ответственность, а вы уже будете отвечать за насильственную смерть этого, по моему мнению, невинного человека; вы принуждаете меня пролить кровь Иисуса, вы и отвечайте за нее. Понятно, что умовение рук Пилатом не сделало его безответным в смерти невинного и осужденного на смерть Господа, потому что, он, как сказано, по обязанности правителя, должен был защитить и отпустить И. Христа, не смотря ни на какое противодействие, что со стороны иудеев, и мог бы это сделать: так как у него были в распоряжении римские легионы; но он этого не сделал. Он даже не принимал никакой меры к тому, чтобы успокоить народную ярость и злобу, хотя неоднократно объявлял, что не находит в Господе решительно никакой вины. Он даже забыл, что поступает вопреки здравому смыслу, когда, по Матфею (Мф. 27:22) и Марку (Мк. 15:12), предлагал народу такой вопрос: что же хотите, чтобы я сделал с тем, кого вы называете Христом, Царем Иудейским? Разве народу принадлежит право суда, а не ему самому? Разве он не мог, и отпустив Варавву, в то же время отпустить и Христа, если признавал Его невинным? Следовательно, человекоугодие довело Пилата до поступка против Бога, совести и закона. – Бойся, христианин, человекоугодия, оно часто побуждает и заставляет действовать против долга, против чести, против совести, нередко прямо – ко вреду другим! Ап. Павел прямо сказал: Если бы я угождал людям, то не был бы рабом Христовым. (Гал. 1:10.) Кровь Его на нас и пр., т. е. мы принимаем ответственность за смерть Христову на себя и не только на себя, но и на свое потомство. «Такова безрассудная ярость, такова злая страсть!» восклицает при этом Златоуст. И сбылась во всей точности эта ужасная клятва на несчастном иудейском народе, жестоко он был наказан за отвержение Христа. В 70 г. от Р. Хр. иудеи возмутились против римлян. Тогда римляне разрушили их столицу Иерусалим, сожгли храм и их, иудеев, многих посекли мечами, многих распяли на крестах, – иные умерли от открывшихся в осажденном Иерусалиме голода и болезни, – а оставшихся в живых рассеяли по всему свету. И до ныне они, как чада убивших Господа, носят на себе кровь Его; ибо у всех находятся в презрении, и самое имя сего народа стало уничижительным прозвищем людей алчных, хитрых и самых низких. Наказан был от Бога и Пилат за невинное осуждение Господа. Между прочим именно и за это осуждение, вследствие жалобы Марии Магдалины, римский император лишил его должности Иудейского правителя и сослал в ссылку в Галлию. Здесь, изнуренный печалию и скукою, терзаемый угрызениями совести и отчаянием, Пилат сам себя лишил жизни (Воскр. Чт. 22 г.)

Кричали «распни, распни Его!» не христиане, а толпа еврейскаго народа, возбужденная еврейскими же первосвященниками: Мк. 15:11; теперь и за лжеучение религиозное никого не распинают, а только заираждают лжеучителям уста: 1 Пет. 2:15, а иных страхом спасают: Иуд. 23.

Еще дважды Пилат прямо заявляет, что он, римский наместник и судья, не найдя в Иисусе никакой вины, хочет Его освободить. Но что дурного Он сделал? – этот риторический вопрос подчеркивает, что Пилат не считал серьезными обвинения Синедриона.

+++Кузнецова В. Н. Евангелие от Луки. Комментарий. М.: 2004. С. 514++

Теперь уже было очевидно, к чему клонится дело. Напрасно Пилат, пользуясь каждым затишьем в смятении, настаивал на своем, настаивал довольно упорно, но —увы—с каждым моментом ослабевая все более и более. «Какое же зло сделал Он?» спрашивает опять совершенно растерявшийся правитель. «Я ничего достойнаго смерти не нашел в Нем; вы привели ко мне этого человека, как развращающаго народ; я при вас изследовал дело и не нашел Его виновным ни в чем том, в чем вы обвиняете Его. Изследовал это дело и Ирод Антипа, и также ничего не нашел в Нем достойнаго смерти. Поэтому, самое большее, что можно сделать, это наказать Его примерно и затем отпустить» (Лк. 23:14-22). Но такими речами нельзя было убедить толпы, которая очевидно близко подошла к тому страшному психологическому моменту, когда она ничего уже не понимает, а в слепом изступлении кричит раз затверженныя слова. Притом эта речь вполне выдала иудеям всю нерешительность Пилата и в действительности показывала, что перевес уже на стороне толпы. Поэтому все сильнее и сильнее оглашали они воздух своими неистовыми, отвратительными криками: «Смерть Ему! Распни Его, а отпусти нам Варавву!» И Пилату, присутствовавшему при этой оргии темных сил злобы, не могла опять не вспомниться та сцена, которая разыгралась несколько лет тому назад перед его дворцом в Кесарии, когда та-же иудейская чернь, во главе с своими старейшинами, неистово завывала и вопила в течение целых шести дней, не боясь угрожавшей ей смерти от легионеров, и не прекращала осады дворца до тех пор, пока гордый римский прокуратор не уступил этим невыносимым, неотступным крикам и не дал восторжествовать этой самой презренной толпе Ant. 18:3, 1. . Тогда дело шло о поддержании чести римских знамен, и все-таки Пилат уступил; а теперь дело идет лишь о защите невиннаго человека от ослепленной злобы Его врагов, иудея же от иудеев,—стоит ли настаивать особенно? Но когда он, изнемогая в борьбе, бросил взгляд на Самого Узника, то в нем не могло опять не воспрянуть римское чувство правды, ставившее в лучших его представителях справедливость выше всего на свете Pereat mundus, fiat justitia! . Пред ним стояло само воплощение невинности. Среди этой неистово кричащей, топающей и ожесточенно размахивающей руками толпы, среди этих искаженных злобою отвратительных лиц с сверкающими кровожадными глазами, как таинственная тень недвижимо стояла высокая, облаченная в белый плащ фигура Бож. Узника, Который, видимо погруженный в Свои божественныя думы, как будто не замечал ничего из происходившаго вокруг Его, как будто все это нисколько не касалось Его, и неистовые кровожадные крики относились к кому-то другому. Такие изумительное спокойствие Узника, в виду угрожавшей Ему страшной участи, не могло не затронуть в натуре римлянина самых горячих чувств симпатии, так как он, к удивлению, видел, что и среди иудеев бывают свои Кориоланы, Регулы и Муции Сцеволы. Но, конечно, такое благородное мужество есть редкое исключение среди этого вообще презреннаго, нахально-дерзкаго, а вместе с тем и трусливаго народа, и потому нужно спасти этого Галилеянина. Тогда он делает еще одну попытку спасти Узника. Полагая, что можно будет утолить кровожадную ярость Его врагов, не прибегая к крайности, он порешил подвергнуть Его бичеванию, чтобы после такого наказания, составлявшаго, так сказать, компромисс между правосудием и милостью (с языческо-иудейской точки зрения), можно было покончить все это дело. Поэтому разбойник Варавва был освобожден, а Христос приговорен к наказанию.

Сделав соответствующее распоряжение, Пилат встал с трибунала и удалился во внутренние покои дворца. По установившемуся обычаю, бичевание обыкновенно было прелюдией к смертной казни, и потому сборище врагов Христа ликовало. Наказание это было ужасное, и римские граждане на основании различных законов были освобождены от него. Зато все, не имевшие прав римскаго гражданства, а особенно в безпокойных провинциях, подвергались безпощадному бичеванию. Христос был взят близ стоявшими воинами и сопровождаемый гиком и гвалтом злорадствующей черни отведен был во двор претории, где находились все необходимыя принадлежности наказания. Узника, осужденнаго на это наказание Flagellatio , привязывали к столбу и по обнаженной спине бичевали особыми бичами с колючими наконечниками, от которых все тело жертвы превращалось в одну сплошную окровавленную рану. Неудивительно, что наказываемые скоро впадали в безчувствие, от котораго пробуждались с чувством невообразимых страданий. Такому же бичеванию впоследствии подвергались нередко и христианские мученики во время гонений. «Все присутствовавшие (при одном таком бичевании в Смирне), разсказывает Евсевий Кесарийский, пришли в ужас при виде того, что обнаружились самыя их спины и выступили наружу их мускулы, связи и даже самыя внутренности» Евсевий, История, 4.15 . Моисеево законодательство с его обычным духом гуманности ограничило наказание определенным числом ударов. По нему, «сорок ударов можно дать, а не более, чтобы от многих ударов брат твой не был обезображен пред глазами твоими» (Втор. 25:3). Но этот гуманный закон, при безправии того времени, не соблюдался, а в данном случае тем более, что бичевание было совершаемо в силу приговора, решеннаго судом, следовательно, по римскому законодательству, которое не знало никаких ограничений. При обычном порядке вещей, так как бичевание считалось одним из способов дознания, при нем обыкновенно присутствовал и сам судья, который поощрял палачей в их ужасном занятии, приговаривая; «дай ему!» Мы можем быть уверены, что Пилат избавил себя от этой ужасной обязанности, и, удалившись во внутренние покои, хотел успокоиться от волнения и обдумать план дальнейшаго действия, а также, по всей вероятности, переговорить и с своей женой Клавдией, которая, как принявшая столь горячее участие в судьбе Узника, конечно не преминула лично сообщить своему мужу о пережитых ею во сне страданиях и вообще о всех своих недоумениях касательно Праведника• А в это время на дворе претории дело шло своим чередом. Закончив бичевание и имея Узника в полной «своей воли» (Лк. 23:25), грубые легионеры, обыкновенно набиравшиеся в провинциях из подонков населения, а также конечно и ближайшие враги Его, боявшиеся вступить в преторию, чтобы не оскверниться, но не бывшие в состоянии отказать себе в злобном удовольствии посмотреть па жестокое зрелище бичевавия, предавались обычным в то время издевательствам над Узником. Христос называл Себя царем: поэтому можно было позабавиться над Его царственностью. На плечи Ему наброшен был какой-то дырявый военный красный плащ, в руки на место императорскаго скипетра вложена тростинка, а на голову вместо обычнаго лавроваго венка надет колючий терновый венец Вероятно, из колючаго кустарника нубка, который и теперь в изобилии растет около стен Иерусалима. Tristram, Natural history of the Bible, crp. 420. Мнения в этом. отношении впрочем расходятся. См. у Маккавейскаго, стр. 153. , изранивший божеств. Страдальца. Довольные своею изобретательностью, ругатели, издевательски преклоняясь пред Ним, насмешливо восклицали: да здравствует, царь иудейский! Радуйся, царь иудейский!“ Χαιρε о βασιλευς!— Ave, Caesar! Мф. 27:29; Мк. 15:18 Ср. Martial, Epigr. 16:73: ״Hoc didici per me dicere: Caesar, ave!״ Этому крику иудеи вторили: ״шалом лека, мелек га-егудим!“ и сопровождали эти восклицания ударами по голове, плеванием в лицо ע всевозможными вообще выходками, к каким только ено- собна грубая, изобретательная на жестокости и низости чернь.

Неизвестно, сколько времени длилось это поругание, но все связанныя с ним жестокости и издевательства не в состоянии были вызвать ни единаго вздоха из груди Бож. Страдальца. Он мог бы просить о пощаде, мог бы вздохами и болезненными воплями умолять Своих палачей о сострадании. Ведь человече- ское сердце бьется и в самой грубой, закоснелой груди. Но Он безмолвствовал—хотя безмолвствовал потому, что сознавал Свое безконечное торжество и превосходство над ними. В Гефсиманском саду Он изнемогал под невыносимым бременем Своей душевной тоски и с воплями взывал к Отцу Своему Небесному, умоляя Его, «да мимо идет чаша сия»,—а теперь, когда уже начал пить эту горькую чашу страданий, Он обнаруживал спокойную радость победителя. Его безмолвие было ясным знаком всецелой самопреданиости на волю Своего Отца. Безропотно перенося поругания, Он исполнял дело Своей жизни, в согласии с предвечным определением небеснаго совета и в силу любви к Своему заблудшему народу и всему миру. Для человеческих очей Его царственный дух был покрыт тучами телесной скорби и муки; но тем явственнее предносился Ему торжествующий конец Его земной жизни. Он близился к смерти, чтобы победить и разрушить смерть с ея делами тления и воскреснуть в качестве Жизнодавца и Основателя церкви, которая должна спасти мир См. Geikie, Life of Christ. 2, стр. 550. !

Такое победоносное торжество Бож. Страдальца среди всех мук унижения едва ли могло ускользнуть от внимания римскаго прокуратора, который, будучи и сам глубоко заинтересован в судьбе этого Узника, наверно проникся еще большим благоговением и страхом к Нему, когда получил возможность лично узнать от своей жены Клавдии причину встревоживших ее недоумений касательно «Праведника», и потому у него более чем когда-либо явилось желание оказать защиту попираемой невинности. Но как ее оказать? На почве формального суда дело было в сущности уже проиграно. Самое бичевание и поругание по порядку римскаго уголовнаго судопроизводства было знаком того, что обвиняемый признавался виновным и для него наступало преддверие заслуженных им кар Бл. Иероним, в своем объяс. Мф. гл. 27, говорит: ״Известно, что Пилат поступал сообразно с римскими законами, в которых постановлялось, чтобы человек, осуждавшийся на распятие, предварительно подвергался бичеванию (prius flagellis verberetur)‘‘. Ср. Cic. in Ver. v, 63; Liv. x, 9; Sen. 12. 3:16; Jos. Bell. Jud. 2:14, 9 и др. у Маккавейскаго, стр. 148, прим. 2. . Так это понято было и легионерами и сборищем иудейским, и напрасно Пилат пытался придать этому акту другой, так сказать, искупительный смысл. Но потеряв дело на юридической почве, он однакоже не терял еще надежды на возможность спасти невиннаго, но его убеждению, Узника. Успокоившись от волнения, он вновь вышел на гаввафу и, собрав все свое мужество, опять повторил свой оправдательный приговор: «Вот, сказал он, я вывожу Его к вам, чтобы вы знали, что я не нахожу в Нем никакой вины» (Ин. 19:4). Толпа, конечно, не ожидала подобнаго заявления, и не успела еще оправиться от недоумения, как из претории «вышел Иисус в терновом венке и в багрянице». Он был истерзан и изранен, с чела Его струилась по лицу кровь,—но все το-же величавое спокойствие светилось в этих чудесно добрых, всепрощающих очах и победоносная царственность сказывалась во всей фигуре и ея движениях. Даже каменное сердце должно было смягчиться при виде этой униженной и попранной царственности невинно страждущаго человека, и Пилат, воспользовавшись благоприятным моментом и взывая к простому человеческому состраданию, воскликнул: «се, человек!» Подумайте, ведь это тоже человек,—и неужели Он не заслуживает простого человеческаго сострадания?—

Поскольку и Ирод Антипа не нашел в Обвиняемом ничего, достойного смерти, Пилат хотел отпустить Его, но первосвященники продолжали настаивать на казни Иисуса. Тогда Пилат обратился к простому народу, думая там найти поддержку. Напомнив об обычае отпускать одного узника из темницы ради праздника Пасхи (ближайшая цель освобождения – участие в пасхальной вечере), прокуратор сказал: «Кого хотите, чтобы я отпустил вам: Варавву, или Иисуса, называемого Христом?» (Мф. 27:17). Варавва же был посажен в темницу за произведенное им в городе возмущение и убийство. Но Пилат ошибся в расчетах. Толпа, вдохновляемая начальниками, требовала отпустить разбойника Варавву, а Иисуса распять: «Распни, распни Его!» (Лк. 23:21). «Какое же зло сделал Он?» (Мф. 27:23) – удивленно спрашивал Пилат у разъяренного народа. Правитель решил, что телесным наказанием можно избежать смертного приговора, поэтому, отчасти идя навстречу Синедриону и неистовству толпы, он отдал Христа воинам для бичевания.