Толкование Евангелие от Луки, Глава 1: Александр Горский протоиерей

Семейство Иосифа находилось кроме того в родственных отношениях к дому одного священника, именем Захарии. Как близко было это родство и через кого эти два дома соединялись, неизвестно: только Елизавета, супруга Захарии, была в тесной связи с Марией.

Захария был один из тех мужей, которые при всеобщем упадке религии и нравов старались вести жизнь сколько можно безукоризненную и беспорочную; он исполнял обязанности израильтянина и в особенности – своего звания не по одному только навыку, но со страхом Божиим. Такой муж тем сильнее должен был ощущать желание скорее видеть Мессию, который бы все преобразил, который бы дал людям – как сам говорил он – служить Богу преподобием и правдой все дни живота. Елизавета, супруга его, происходившая также по прямой линии от Аарона, была женщина известного благочестия. Что оба супруга были происхождения священнического – это давало им некоторый род благородства между Иудеями и, кажется, эта фамилия в своем месте пользовалась особенным уважением¹. Они жили в одном городке, лежавшем в нагорной части колена Иудина². Захарии, для исправления своих обязанностей, нужно было по временам отправляться в Иерусалим, но нечасто – два раза в год, – и не надолго – не более как на одну неделю. Эта чета была уже в преклонных летах – и не имела у себя детей: у народа, который благоплодный брак считал за особенное благословение Божие, – у которого длинные родословные, идущие по прямой линии от Авраама через множество поколений, были в великом уважении, – бездетство вдвойне казалось огорчительным. Долго оба супруга молились Господу, чтобы он даровал им сына: обоим казалось прискорбным, что с ними должен угаснуть свет их благородного поколения: но чем они становились старее, тем менее оставалось надежды на потомство.

В один раз, во время чреды служения во храме, Захария должен был возлагать фимиам на алтарь кадильный. С горстью фимиама он входит во святилище

Народ в это время обыкновенно совершал тайные молитвы пред Господом.

Я пришел возвестить тебе, что услышана молитва твоя: слушай! твоя Елизавета родит тебе сына; ты должен дать ему имя: Иоанн (милость Божия, благодать Божия). Имя радостное: оно и должно быть таким: потому что не только тебе в твоей старости он будет отрадой, но его рождение будет спасительно и для весьма многих.

Он-то, как вторый Илия, исполненный ревности назначен идти вперед царя божественного,– Мессии, возбудить благочестивые расположения отцов в сердцах потомков и приготовить народ к принятию Господа, который идет за ни

 Страх и радость в Захарии были слишком сильны в это время, чтобы он мог совладеть с собою: при том он уже привык считать невозможным – не только что маловероятным, – то, что возвещал ему теперь ангел, так что уже никакая надежда не имела места в сердце его... И он отвечал: «Этому трудно поверить. Где уже мне в таких летах и моей Елизавете – иметь детей?»

 Ангел возразил: «Я Гавриил – служитель Иеговы. По божественному повелению я пришел тебе возвестить это: следственно мои слова имеют непременно исполниться. 

Ты все еще недоумеваешь! – Отселе ты не будешь в состоянии произнесть ни одного слова, доколе не придет тот день, когда возвещенное тебе мною от Бога исполнится. Это за то, что ты не хотел мне поверить без знамения». С этого же мгновения у Захарии отнялся язык. 

Кажется не без особенных целей было положено на Захарию такого рода наказание – молчание. Лишившись языка, Захария тем самым вразумлен был, что событие сие до времени должно быть тайной. И между тем, какие бы вредные следствия могли произойти из того, если бы хотя малейшая часть возвещенного небесным посланником стала известною всенародно! Припомним, какие следствия повлекла за собой подобная молва, распространившаяся по случаю отыскивания новорожденного Царя иудейского восточными мудрецами.

Все действие священника было очень непродолжительно. Но на этот раз Захария слишком замедлил. Что было тому причиной, после он сам объяснил.

Итак, Зaxapия невольно должен был теперь хранить при себе тайну. И когда вышел потом из святилища к народу, – из его встревоженного вида, немотствования и замедления уже можно было заключить, что с ним случилось что-нибудь необычайное. Его спросили, не видение ли ему было какое? он отвечал мановением утвердительно, и только. Что это было за видение, это не было объяснено, и его онемение, конечно, казалось случаем естественным – особенно, когда видели его потом снова исправляющим свою должность до конца своей чреды, также как и прежде. Итак в Иерусалиме об этом происшествии ничего более не осталось известного, кроме того, что священник Зaxapия, как можно было гадать из его мановения, имел в храме какое-то видение, по поводу которого потерял и язык, но и это еще не у всех могло находить веру.

Между тем, когда окончилась его неделя, он возвратился в свой город. Супруге своей он мог дать знать о чудесном событии также каким-нибудь знаком¹. Но весьма вероятно, что и ей, не только кому-нибудь другому, он не открывал всех обстоятельств сего видения в подробности. Елизавета действительно стала беременна, – и в благодарность ли за благословение Божие, или для того, чтобы не разгласить цель, на которой положена была печать молчания в лишении языка ее мужа, – только она пять месяцев держала себя так тайно, что и близкие к ней не знали перемены, с ней происшедшей.

Сколько ни были таким образом сокрыты под завесой молчания первые обстоятельства явления великого пророка, который должен был приготовить путь чаемому Мессии: однако в самой сокровенности своей они более имели торжественности, нежели благовествование о рождении самого Мессии и Его непостижимое зачатие. Величие Спасителя там более и открывалось, где Он нисходил до глубочайшего уничижения. Иоанну, как посланнику нужна была слава, достойная Царя, которого он возвещал; ему не дано будет силы чудотворений: только эти чудесные события, ознаменовавшие первые минуты его существования, и будут свидетельствовать о его божественном посланничестве.

« Не бойся», отвечал светоносный посланник Марии, проникнувший мыслью смущение души ее, – «не бойся. Потому что зачнешь во чреве и родишь Сына – Спасителя миру. Которому должна дать имя Иисус, и этот твой Сын будет столько велик пред Господом, что будет носить имя Сына Вышнего! Это будет тот обетованный отцам, которому Бог даст престол Давида отца Его: Он воцарится над домом Иаковлевым и царство Его будет стоять веки и никогда не окончится».

В таких чертах было изображено в первый раз благодатное царство Иисуса Христа, в таких чертах представлен Он сам. Ангел имел речь с девой рода царского, Иудейского; Иисус и Его царство точно были изображены в таких чертах в ветхом завете. Дева знала это, и в настоящих обстоятельствах ей не иначе можно было возвестить о Мессии, как в чертах ей знакомых. Она должна была узнать лицо Мессии короче, яснее; это и будет после, а теперь довольно для согласия на то, что от нее требовалось, и этих слов ангела. Для чего было ей знать подробности судьбы своего сына: об этом намекнет ей после Симеон: теперь она должна была видеть только самую светлую сторону этого дела, – и притом, повторим опять, именно в таких чертах, какие ей были знакомы.

+++Горский А. В. прот. История Евангельская и Церкви Апостольской. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1902. С. 15+

Мария поняла благовестника; быть матерью давно всеми желаемого – что может быть вожделеннее? Одно ее затрудняет: на ней лежит обет девства, изреченный ею еще во храме: «как мне родить сына, когда я не знаю мужа?»

«Ты и не познаешь мужа – отвечает бесплотный. Дух Святый найдет на тя и Сила Вышняго осенит тя. Сын Вышняго не может родиться от семени человеческого: сам Господь даст Ему плоть от кровей твоих¹. Поэтому и рождаемое Свято (Пс. 6:3) и будет именоваться Сыном Божиим. – Ты еще недоумеваешь, как это может быть; не испытывай, положись на всемогущество Божие: вот родственница твоя Елизавета, которую все называли неплодною, уже шестый месяц беременна – и это стало также по особенному действию силы Божией. Я возвещаю тебе несравненно высшее чудо: но помни, что нет ничего невозможного для Бога».

«Когда так – отвечала Мария с радостью – я готова быть орудием Божиим: даже желаю, желаю сего! Γένοιτό μοι!» И Слово плоть бысть.

Остановим на минуту нить истории; дадим место благоговейному размышлению. Событие, которого сейчас поставила нас свидетелями история, есть спасения нашего главизна. Мы знаем, в какой красоте создал нас Господь: мы малым чим умалены были от ангел; с нами горния силы делили беседы и поведали тайны мира небесного; сама премудрость веселилась с сынами человеческими; – и ниспали мы от блаженства сего и лишились мы первой красоты. Мы знаем еще, что некогда паки нам отверзется рай и вкусим плодов от древа жизни; забудем скорби земные, дух теснее прежнего соединится с Господом, сама плоть одухотворится; святые восторжествуют над грехом; не будет раздвоений в душе – будет мир и блаженство. Мы знаем – это две зари: вечер и утро нашего мира: они светят нам в нашем ночном блуждании отрадным блистанием. Но чем связываются между собой этот вечер и утро? Как вечная ночь не покрыла нас навсегда безысходным мраком? Как сделается то, что сокрушенный сосуд снова наполнится благоуханий небесных? Как растленная природа совлечется своего греха и тления? Где эта животворная сила, которая всю ее проникнет, очистит, просветит? – грех потребит, смерть изгонит, отнимет все скорби, везде откроет жизнь, правду и блаженство? Она – в Слове, которое в ту минуту, как произнесла Мария свое: «буди ми по глаголу твоему» – стало плотью. Если души отшедших имеют некоторое сознание о том, что у нас совершается на земле, то я верую тому учителю церкви, который говорит в своем слове Марии: – просит тебя Адам с своим несчастным потомством, изгнанный из рая, просит Авраам, просит Давид просят все отцы твои, сидящие во тьме и сени смертной: дай согласие на предлагаемое тебе ангелом. Что медлишь? что трепещешь? отверзи, дево блаженная, сердце твое вере, уста исповеданию, утробу – Создателю. Веруй, исповедай, восприими. Воздай слово и восприими Слово. Это Слово не теперь только первый раз принимает на себя труд восстановления человечества. Это Слово, в начале бывшее у Бога т. е. пребывавшее до создания мира с Богом Отцем Своим сокровенно, потом явившее себя Богом в сотворении ( вся тем быша и без него ничтоже быть еже бысть), открывшее в себе для совершеннейших из сотворенных существ более, нежели только источник бытия, – но и жизнь ( в том живот бе: – здесь невольно припоминается – дыхание жизней, древо жизни...), – это Слово, когда человек лишился уже богодарованной жизни, хотело по крайней мере остаться для него светом ( и живот бе свет человеком), из внутреннего перейти во внешнее; оно не могло уже более быть его душею, – хотело по крайней мере озарять его светом своим по временам подобно солнцу. И свет во тьме светится; чем далее человек отходил от начала своего бытия, тем более сгущалась тьма в нем и над ним; сделалось око его темно и все тело его стало темно; но эта тьма разрежалась по временам сиянием Слова; оно просиявало – то внутренними озарениями духа, то внешними явлениями и откровениями; мало того, оно возжигало постоянный светильник в откровении письменном; это было второе слово Божие; словом, оно так разделяло между людьми свет свой, что никого не лишало его в своей мере ( бе свет истинный, просвещаяй всякаго человека, грядущаго в мир); но тьма – люди с их пороками сердца, с заблуждениями ума – его не понимала. B мире оно было, и мир им был и мир его не познал. Чтобы выразить себя яснее, чтобы проникнуть тьму глубже, чтобы стать снова жизнью для человека и оживотворить собой все человечество, – Слово стало плотью. И с Иисуса, говорит один учитель Церкви (Ориген), начало божественное и человеческое естество между собой срастворяться, чтобы через сообщение с божественным человеческое стало божественным не только в Иисусе, но и во всех тех, которые с верой воспринимают тот образ жизни, которому научил Иисус. Теперь есть надежда несомненная, что все возглавится: само Божество всей полнотой Своей низошло в сферу растленного человечества; соединилось с ним теснейшим образом; приобщилось плоти и крови нашей: теперь каждое стенание, каждое болезненное ощущение, которые терпели его братия на земле, отдается и Ему на небеси; и если Он всемогущ, то не может быть, чтобы Он не прекратил эти стенания и болезни, не сообщил нашему сердцу благ, коими Сам преисполнен. И не может быть, чтобы Он не даровал нам сего. Так человечество восстановится: земное паки совокупится с небесным; Слово как свое человеческое естество прославило воскресением, так и все человечество, готовое идти вслед за Ним; как одно тело – очистит, прославит и приведет ко Отцу, повергнет Адама всеродного к престолу Отца и тогда будет, как в начале, Бог всяческая во всех.

Вот какое место занимает в бытии человечества тот момент, когда дева сказала ангелу: буди ми по глаголу твоему. Только два для нас таких момента во всей беспредельности веков: создание человека и его воссоздание. И вся земная жизнь Иисуса Христа, Его страдания и чудеса, уничижение и слава, смерть и воскресение держались, как на первом узле, на мгновении Его воплощения, или лучше сказать – все эти 33 года Его жизни были только развитием того мгновения, когда Слово стало плотью.

Ангел, исполнив повеленное, удалился: Мария осталась одна. Тогда со всей живостью должна была представиться ей необычайность ее положения. И в обстоятельствах, менее поразительных, после какого-нибудь неожиданного события, первой мыслью обыкновенно бывает спросить себя: действительно ли это все было, не сон ли это, не мечта ли воображения? Конечно, и Мария делала себе неоднократно такие вопросы: но нет сомнения также и в том, что для нее не осталось незаметным действие силы Всевышнего, которая начала с сей минуты образование плоти Иисусовой.

Чувствуя всю важность события, которое совершилось над ней, помыслив, что ангел не напрасно являлся ей одной, узнав о Елизавете, как крепко она держит тайну свою, Мария и сама сочла нужным никому не объявлять случившегося. Нельзя представить себе, чтобы она не ощущала желания сообщить о том мужу своему Иосифу, но тайна Божия связывала язык. Смирение тем более располагало к молчанию. Ей только пришло на мысль, что по крайней мере не без цели указал небесный вестник на Елизавету: может быть, чем-нибудь эта опытная жена может помочь ей в настоящем ее положении. Между тем свидание с ней может раскрыть ей в большей подробности то, что собственно с ней случилось, и на что ангел только кратко указал Марии. В сих мыслях Мария оставляет Назарет и идет с поспешностью в город, где жила ее родственница, который находился от нее расстоянием часов на двадцать на пять. Заметим здесь примечание одного учителя церкви: не Мария спешила к Елизавете, но Иисус, находившийся во чреве Марии, спешил освятить своего Предтечу Иоанна, также еще находившегося во чреве Елизаветы (Ориген).

В доме Захарии Марии совсем не ожидали, Елизавета не могла и подумать, чтобы кто, особенно из такого далекого места, как Назарет, мог слышать что-нибудь о ее беременности. Тем менее с своей стороны Мария могла ожидать, чтобы известно было благовестие ангела кому другому, кроме ее самой: но лишь только Мария вступила в жилище Елизаветы с обыкновенным приветствием, вдруг Елизавета ощутила во чреве своем необычайное движение младенца.  

Она постигла прежде слов ее все, что с ней случилось и приветствовала Марию радостным громким голосом: благословенна ты в женах (повторяя необычайное приветствие ангела) и благословен плод чрева твоего.

Какой чести я удостоилась! сама матерь Господа пришла ко мне.  

И чтобы объяснить, откуда узнала она тайну, кроме самой матери девы никому неизвестную, прибавила: – мне сказало об этом радостное играние младенца моего во чреве моем!

О блаженна ты, что приняла с верой слова ангела... (как будто хотела потом сказать, какое следствие неверия в подобных обстоятельствах оказалось на ее муже: но чтобы не смешать радостного с прискорбным, – сказала только – сбудется непременно, что сказал тебе Господь. Так выразились первые порывы священного восторга престарелой жены! 

Благодатная Мария дала свободное течение словам ее, – и потом с спокойным величием Матери Господа и с глубоким смирением рабы Господней, как бы пред лицем самого Бога, отвечала, что вся слава принадлежит Господу. 

Он призрел на рабу свою и ее будут ублажать все племена. Но это дело милости Его в боящихся Его и верности обещаниям, которые Он дал им. Ради их Он хочет теперь явить силу мышцы своей, вознести смиренных, низложить гордых. Вот первая беседа двух богоизбранных жен! 

Священный Повествователь предложил нам свидетельство тех чувств, которых постоянно исполнена была душа Святой Девы. Ей так было приятно в доме Елизаветы, что она, кажется только для уклонения от глаз людей любопытных, которыми вскоре должен был исполниться дом Захариин по случаю рождения ему сына, решилась оставить Елизавету, проведши у нее три месяца. Это посещение, как можно догадываться, особенно судя по первой беседе Марии и Елизаветы, должно было сильно подкрепить внутреннее состояние Пресвятой Девы. Тогда ей немаловажное предстояло искушение со стороны нареченного ее мужа. Она видела Елизавету – прежде неплодную – уже так близкой к разрешению от бремени, слышала от нее, какие божественные предречения были о ее Сыне; узнала, какое назначение и обязанности имеющего родиться Иоанна по отношению к Мессии, сыну ее, также еще неродившемуся: как все это должно было успокаивать Марию в той мысли, что дело, к исполнению которого призвана она, все далее в своих отдаленных подробностях состоит под непосредственным распоряжением Божиим, что ей остается только в молчании ожидать разрешения своего затруднительного положения от руки Промысла.

В то время, как в Назарете была таким образом снята печать молчания с тайны Марииной; разрешились и узы молчания, связывавшие уста Захарии. Елизавета разрешилась, как предсказывал ангел, сыном; по сему случаю собралось к ней множество родственников и знакомых; все дивились необычайному событию, соображали его со временем видения, бывшего Захарии, видели тесное отношение между тем и другим обстоятельствами; но ничего определенного не знали. Зaxapия все еще молчал: Елизавета и не могла и конечно не намерена была открывать ничего – без воли своего мужа. Прошло семь дней; в осьмой надлежало совершить над младенцем обрезание и дать ему имя: в этот день обыкновенно бывал у Иудеев семейный праздник, на который собиралось по крайней мере человек десять, самых близких к родителям младенца. И так собрались в дом Захарии ближайшие родственники для священнодействия и празднества: когда пришло время наименовать сына, спросили об этом мать (так как отец был нем): она отвечала, чтобы его назвали Иоанном. Это наименование показалось странным, потому что не было у Захарии и Елисаветы в родстве никакого Иоанна: предложили назвать младенца лучше по имени отца, но Елизавета не отступалась от своего слова. Поэтому хотели каким-нибудь знаком узнать от отца, как бы он желал назвать своего сына. Иоанн будет имя ему – написал Зaxapия на дщице – и с этой минуты отверзлись уста его: и первые слова его были – славословие Богу. Все изумились такому стечению обстоятельств при рождении Иоанна. Всякий гадал вперед, что-то будет у них этот сын: родился на старости лет; во все время беременности матери его – отец был без языка: по какому-то непонятному побуждению мать и отец дали ему имя, совсем в роде их неизвестное; и лишь только отец написал это имя, как получил язык. Чудо! Так все могли толковать об этом событии, но истинной причины и цели всех сих событий никто не знал.

Зaxapия впоследствии сложил особую песнь на рождение Иоанна¹ в которой благословляет Бога, открывающего царство Мессии (Лк. 1:68–75), и потом пророчески изображает назначение своего сына, как указал ему ангел и как объясняло собственное вдохновение (76–79). В историческом отношении она имеет ту особенную важность, что раскрывает нам взор лучшего из священников того времени на лицо Мессии и его царство. Мессия, по буквальному значению этой песни, есть такое лицо, посредством которого Бог, вследствие древних своих обетований, ныне хочет, избавить народ свой от врагов его угнетающих. Царство Мессии будет состоять в том, что народ Иудейский, освободившись от порабощения, будет безбоязненно в святости правды служить своему Богу и озарится новым светом богопознания. В отношении к сему царству Иоанн имеет такое значение: он будет предуготовлять народ к откровению сего царства, возвещая ему, что условие спасения, ожидаемого от Мессии, заключается в оставлении грехов.

Итак вот какие были сделаны Промыслом приготовления к явлению Мессии: о нем знали только четыре человека: два в Назарете, и два – в Юте. Гораздо более было молвы об Иоанне; о нем говорили и в Иерусалиме и во всей нагорной Иудее (Лука 1:65); но и эта молва была неопределенная.

Иоанн Предтеча, его образ жизни и нравственный характер

Прошло уже около четырех столетий со времени последних пророков после пленения Вавилонского, как в Иудее явился человек, который своим образом жизни и своим учением невольно напоминал древних пророков: это был тот самый Иоанн, сын Захарии, которого рождение немногими месяцами предшествовало рождению Иисуса и который еще прежде рождения своего был преднаречен предтечей Его в общественном Его служении. Об его частной жизни не знали ничего, кроме того, что он еще рано начал показывать в себе особенную крепость духа (Лк. 1:80) и что вместо того, чтобы по примеру отца своего посвятить себя священническому званию, он удалился в пустыню; обреченный при самом рождении своем к обетам Назорейства, он простирал строгость жития еще далее: одна длинная верхняя одежда из верблюжьего волоса и грубый кожаный пояс составляли все украшение его; дикий мед и род саранчи, который считался чистым, составляли пищу его. Это был человек, о котором было можно сказать: ни ядый, ни пияй. Но добродетели внешние были только свидетельством внутренних: он весь горел любовью к Богу, мощные силы духа его были приводимы в движение одной мыслью о Боге; ничем земным неразвлекаемый, он в Нем Одном сложил все свои желания, надежды, стремления: отсюда в нем была ревность по Боге непреоборимая; сознание своего назначения, так тесно соединенного с делом самого Бога, делало его готовым на все опасности за верность своему служению; далее – в уединении не наученный лукавствам людским он развил в себе характер совершенно открытый и прямой: он любил каждый нравственный поступок называть тем, что он есть, не закрывая никогда истины; наконец всегда упражняясь в подвигах самоумерщвления, вообще привык он быть строгим. Отсюда его слово было всегда кратко, сильно; более исполнено обличения, нежели снисхождения. Словом, по образу жизни, по качествам духа, по служению это был второй Илия.

Его назначение было – идти перед Мессией с проповедью покаяния. Казалось бы для такого дела нужен человек более кроткий и приветливый; грешник всегда неохотно располагается к сознанию своих грехов, когда наступают на него с силой. Но что было делать с народом Иудейским в это время, когда он думал совсем не о том, о чем бы надлежало ему думать. Как могли бы услышать глас проповедника кроткого в шуме страстей, боровшихся между собой в малом государстве и сосредоточивавших все внимание на одном земном? Иисус мог явиться только после Иоанна. 

+++Горский А. В. прот. История Евангельская и Церкви Апостольской. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1902. С. 51-56++