2-я книга Царств, Глава 8, стих 2. Толкования стиха

Затем, обращаясь к восточной границе, Давид решился поразить также давнишнего врага народа, именно моавитян. Во время своей страннической жизни, когда его собственная страна не представляла ему надлежащего убежища, Давид однажды сам искал себе убежища среди моавитян, и даже поручал своих родителей попечению царя Моавитского, с которым он в то время находился в дружественных отношениях. Если теперь он направил свое оружие против моавитян, то для этого должны были существовать особые причины. Древнее иудейское предание утверждает, что царь Моавитский изменнически убил Иессея и его жену, и, таким образом, на Давиде лежал долг кровавого отмщения за подобное преступление. Но и помимо этого, весьма возможно, что своими постоянными набегами и хищничеством эти беспокойные соседи серьезно вредили благосостоянию Израиля, делали жизнь и собственность необеспеченными и угрожали даже самому существованию жителей ближайших к себе областей. При этом очень возможно, что моавитяне, подобно родственному себе племени аммонитян, во время своих набегов совершали различные жестокости, как напр. выкалывали правый глаз у пленников и относились к женщинам самым варварским образом (См. 1 Цар. 11:2: Ам. 1:13). Возможно также, что они соединялись с едомитянами, когда те находились в войне с израильтянами, и, таким образом, наносили значительный вред последним. Во всяком случае, Давид энергично направил против их свое оружие, и оно сопровождалось полными успехом; два сына Моавитского царя были убиты Ванеей, и неприятельское войско, окруженное израильтянами и лишенное своих военачальников, почти все попало в руки победителя. Большинство восточных монархов при таких случаях обыкновенно подвергали пленных избиению без всякого разбора. Давид не поступил так, но тем не менее он подверг их жестокому наказанию. Он заставили пленных лечь на землю, и затем, разделив их, посредством особой меры, на три отдела, две трети из них избили, а одну треть оставили в живых. Таким образом, исполнилось некогда произнесенное Валаамом пророчество: «происшедший от Иакова овладеет и погубит оставшееся от города (столицы Моавитской)» (Чис. 24:19). С этого времени моавитяне низведены были в положение подчиненного народа, и платили дань в течение полутора столетия, пока они не оправились настолько, чтобы низвергнуть иго израильское, что они и сделали при преемнике Ахава, Охозии. Во время наказания пленников, Давид прибегал к каким-то особым мерам, которые неизвестно в чем состояли, но во всяком случае отзываются некоторою жестокостью, вследствие чего некоторые исследователи обвиняют его в крайнем бессердечии и кровожадности. Но для того, чтобы судить об этом, нужно смотреть на дело не с новейшей христианской точки зрения, имеющей за собою целые века гуманизирующего влияния, а с точки зрения современной Давиду. Давид был человек своего времени, правда, стоявший гораздо выше своих современников, вследствие самого своего положения в качестве просвещенного царя избранного народа, но во всяком случае его политика должна была стоять на одном уровне с духом его века. В таком случае для нас станет понятным, что Давид и не мог иначе поступать в данном случае, тем более, что и в самом законодательстве Моисеевом были такие постановления касательно завоеванных языческих городов, которые отражают на себе именно дух тогдашнего времени. По этим постановлениям, если чужеземный город отказался сдаться на предложение и затем был взят осадой или приступом, то все жители мужского пола должны подвергаться смерти, женщины и дети должны быть взяты в плен и самое место разрушено; но если город принадлежал к какому-нибудь из семи ханаанских народов, то все население, как мужское, так и женское, должно было подвергнуться избиению мечем. Рассматриваемый, таким образом, в качестве исполнителя божественного мщения и Моисеева закона, Давид, можно даже сказать, погрешал своею снисходительностью и своим милосердием. Он наказывал смертью не всех жителей, а только тех, которые захвачены были с оружием в руках, и даже из этих последних значительная часть была также пощажена. Во всяком случае, древние обычаи войны, общественный дух и народное чувство требовали подобного отношения к неприятелям, и Давид конечно не имел желания, да вероятно и возможности, противодействовать этому. Отсюда, отнюдь нельзя обвинять в жестокости царя, который лишь исполнял, и притом весьма мягко, закон и обычаи, считавшиеся обязательными при всех военных действиях в то время.