1-ое послание ап. Петра, Глава 2, стих 16. Толкования стиха

Наставления касательно общественных отношений. Христиане должны быть покорны всякому человеческому начальству — для Господа. Как свободные (в христианском смысле — не служащие рабски своим страстям), не как употребляющие свободу для прикрытия зла (подобно тоталитарным сектам), но как «...рабы Божии. Всех почитайте, братство любите, Бота бойтесь, царя чтите». Почитание и повиновение должно быть искренним, чистосердечным, по примеру Христа, Который, «...будучи злословим, Он не злословил взаимно». Апостол внушает, что безропотным терпением обид и жизнью для правды по примеру кроткого Христа, грехи наши вознесшего на древо крестное, мы хоть несколько возблагодарим Его за то, что сами Его ранами исцелились, и за то, что были как овцы, блуждающие без пастыря, но возвратились к Пастырю и Блюстителю душ наших.

Здесь решительное обличение еретиков, отвергающих человеческую власть, гражданское правительство. Если они скажут, что признают над собою власть только Бога, то пусть научатся от апостола, что и человеческим начальникам, царям и правителям должно повиноваться ради Господа, по страху Божию, так как власть дается им по воле Бога, и потому противляяйся власти, Божию повелению противляется (Рим. 13:2). Если они скажут, что все люди – братья, то разве не знал этого апостол, сказавший: братство любите, и тотчас присоединивший: царя чтите? Но братство только не терпит ненависти, вражды, жестокости, а с повиновением (наприм. младшего брата старшему) оно не разногласит. Приведем здесь несколько слов приснопамятного Филарета, митрополита Московского: «кто был царь, который прежде и ближе других встретился с проповедью св. Петра? Ирод. Какие же услуги оказал Ирод христианству? Уби Иакова брата Иоаннова мечем – приложи яти и Петра, – егоже и ем всади в темницу (Деян. 12:2–4). – И после того Петр проповедует: царя чтите Чем также наградила Петра держава римская? Не крестом почести, а крестом распятия. Петр ожидал сего... и почтение к царю проповедовал подданным царя, от которого пострадать готовился. На чем же основывалась сия проповедь? Конечно не на взаимности, выгоде, надежде. На чем же? Без сомнения на истине божественной, а не человеческой».

+++Послания апостольские и Апокалипсис. Истолковательное обозрение, составленное протоиереем Михаилом Херасковым. Владимир-на-Клязьме, 1907. С. 33++

Прежде всех других язычников разного рода начальники и правители их должны были входить в соотношение с христианами и наблюдать за их жизнью; поэтому апостол прежде всего определяет отношение христиан к ним и завещает всем им повиноваться, перед всеми ими вести себя прилично, ко всем относиться с уважением, а к высшим из них — царям — с особенным почтением. Кроме особенной для христиан необходимости в таком отношении к правителям (не дать возможности оклеветывать христиан), апостол указывает еще некоторые общие основания для такого отношения к правителям: во-первых, изволение Божие на это, и, во-вторых, тот высший дух жизни, которым должны руководиться христиане как лица, совершенно удалившиеся от зла и вполне предавшиеся Богу, как рабы, посвятившие себя на всецелое служение Ему, т.е. на исполнение Его благой воли или на совершение добра, которое должно быть приятно всем начальникам, правителям и царям, назначенным, по определению той же воли Божией, для поощрения делающих добро и наказания преступников. Хочешь ли не бояться власти? — говорит апостол Павел. — Делай добро, и получишь похвалу от нее (Рим. 13: 35). Замечательно заключение апостола: всех почитайте, братство любите, Бога бойтесь, царя чтите. Здесь в немногих словах определены взаимные отношения христиан, их обязанности к Богу, царю и прочим людям и указаны самые первые обязанности, исполнение которых может вести ко всеобщему миру и спасению, а именно: любовь христианская, страх Божий, уважение к ближним и царю. Иисус Христос говорил: отдавайте кесарево кесарю (Мф. 22:21); апостол же советует быть покорными всякому начальству или, точнее, всякому установлению, показывая тем, что христиане должны оказывать повиновение и тем властям, которые не поставляются непосредственно от Бога, и что должно исполнять все их распоряжения, кроме противных Богу (см. Деян. 4:19).

Так как вас обвиняют, как врагов общественного порядка, а за то, что языческому императору вы не воздаете божеских почестей, обвиняют в оскорблении Величества, то, чтобы отклонить от себя все эти клеветы, будьте покорны всякому человеческому начальству. Начальство называет человеческим в смысле его отличия от начальства церковного, а не в том смысле, что человеческое, гражданское начальство не зависит от Бога, есть дело людей, а не Бога. Несть власть, аще от Бога, сущия же власти от Бога учинены суть (Рим. 13:1, 2, 4). Царю ли, как верховной власти, т. е. первее всего повинуйтесь царю, как носителю верховной власти. Правителям ли, как от него посылаемым для наказания преступников и для поощрения делающих добро. После царя должно повиноваться и всем другим властям, так как они облечены от царя особыми правами, полномочиями наказывать преступников и злодеев и поддерживать и поощрять хороших добрых граждан. Что все эти власти и сам император язычники бывают, этим не смущайтесь. Будьте покорны им для Господа, т. е. повинуйтесь им Господа ради, т. е. чтобы угодить этим Самому Господу, ибо Он заповедал воздавать кесарево кесареви и Божия Богови (Мф. 22:24). Да и такова есть воля Божия, чтобы мы делая добро, заграждали уста невежеству безумных людей. Т. е. такова есть воля Божия и Господу Богу угодно, когда мы, делая добро, т. е. будучи во всем исправны но отношению к гражданской власти, этим самым заграждаем уста тех, которые, не зная истинной подкладки нашей жизни, клевещут на нас. Но христианская свобода совместима ли с подчинением языческим властям? Совершенно совместима. Христианская свобода есть свобода служения человека Богу. А служение человека Богу налагает на него беспрекословное послушание воле Божией. Она есть рабство Богу, выражаясь применительно в человеческим понятиям, гов. ап. Павел (Рим. 6:16–19) Воля Божия налагает на нас нравственную обязанность повиноваться властям, хотя бы даже языческим. И уклонение от исполнения воли Божией есть уже грех. Христианская свобода есть свобода от греха, господство над ним, а посему та свобода, которая будет направлена к прикрытию зла, т. е. распущенности, разнузданности, не будет уже христианскою свободою. Посему апостол и говорит: подчиняясь власти, хотя бы и языческой, не будем проявлять свою христианскую свободу для прикрытия зла, а будем как истинно свободные, стоящие выше греха и зла, подчиняться власти, как рабы Божии, т. е. как исполняющие не свою, а волю Божию.

как свободные. Подчинение не означает отказа от христианской свободы; в действительности оно является актом свободного человека.

не как употребляющие свободу для прикрытия зла. Христианская свобода не должна служить предлогом для неповиновения (1 Кор. 7:20-24) или греха (2 Пет. 2:19, 20; Гал. 5:13).

но как рабы Божий. В основе христианской свободы - не уход от своих обязанностей, но служение истинному Господину (Рим. 6:22).

Связь речи такая. Будьте покорны, как свободные, как рабы Божии. Не только начальников, но и всех почитайте, братство любите, Бога бойтесь, царя чтите.

Как свободные.

Слова эти Иоанн Златоуст объясняет так: "Дабы не сказали: мы освободились от мира, стали гражданами неба; зачем опять подчиняешь нас начальникам и велишь повиноваться им? Для сего и говорит: покоряйтесь как свободные, то есть как верующие в Освободившего вас, и однако же Заповедавшего подчинение. Ибо этим вы покажете, что свободу, по которой отказываетесь от покорности, вы не употребляете для прикрытия намеренной злобы, то есть непокорности и непослушания". Можно об этом выражении (как свободные) сказать нечто и в другом смысле. Свободен в Господе тот, кто не подчиняется ничему безнравственному. Жить лицемерно свойственно не свободному, а тому, кто в рабстве у страстей, например, предан человекоугодию или иной какой-либо постыдной страсти. А рабы Божии должны быть далеки и чужды страстей. Посему ныне заповедует оказывать подчинение властям добродушное и искреннее, без неприязни к ним и не по принуждению, не питая в сердце злобы, не прикидываясь искренними и простыми, оказывать повиновение не наружно только, а с расположением сердечным.

Не как употребляющие свободу для прикрытия зла.

Это кратко может быть выражено так: наружно представляясь простыми и искренними, как бы под прикрытием свободы, а при испытании оказываясь страшными и совсем другими, чем каковы по наружности.

 Яко свободни, а не яко прикровение имуще злобы свободу, но яко раби Божии: всех почитайте, братство возлюбите, Бога бойтеся, царя чтите (1 Пет. 2:16-17).
Что важнейшия из сих заповедей, преподанных Апостолом, знакомы нам, и не остаются у нас без действия, – о том свидетельствовать может нынешний день.
Заповедь – «Царя чтите» – является в действии, когда благословенный день рождения благословенно царствующего Царя вы воспоминаете радостно и торжественно.
Заповедь – «Бога бойтеся» – является в действии, когда вы вашу радость о Царе, ваши о нем желания и надежды приносите пред Бога, чтобы Он благословил вашу радость, призрел на ваши желания, совершил ваши надежды.
И да будет неразрывен союз сих двух заповедей, прекрасный и благотворный! Народ – благоугождающий Богу – достоин иметь благословенного Богом Царя. Народ – чтущий Царя – благоугождает чрез сие Богу: потому что Царь есть устроение Божие.
Как небо, бесспорно, лучше земли, и небесное лучше земного: то так же бесспорно лучшим на земли должно быть то, что устроено по образу небесному, чему и учил Бог Боговидца Моисея: «виждь, да сотвориши по образу показанному тебе на горе» (Исх. 25:40), то есть, на высоте Боговидения.
Согласно с сим, Бог, по образу Своего небесного единоначалия, устроил на земли Царя; по образу Своего вседержительства – Царя Самодержавного; по образу Своего царства непреходящего, продолжающегося от века и до века – Царя наследственного.
О, если бы все Цари земные довольно внимали своему небесному достоинству, и к положенным на них чертам образа небесного верно присоединяли, требуемые от них, богоподобную правду и благость, небесную недремленность, чистоту мысли, святость намерения и деятельности! О, если бы все народы довольно разумели небесное достоинство Царя и устроение царства земного по образу небесному, и постоянно себя ознаменовывали чертами того же образа, – благоговением и любовию к Царю, смиренным послушанием Его законам и повелениям, взаимным согласием и единодушием, и удаляли от себя все, чему нет образа на небесах, – превозношение, раздор, своеволие, своекорыстие и всякое зло мысли, намерения и действия! Все, по образу небесному благоустроенное, по образу небесному было бы блаженно. Все царства земные были бы достойным преддверием царства небесного.
Россия! Ты имеешь участие в сем благе паче многих царств и народов. «Держи, еже имаши, да никтоже приимет венца твоего» (Откр. 3:11). Сохраняй, и продолжай украшать Твой светлый венец, непрерывно подвизаясь совершеннее исполнять венцедательныя заповеди: «Бога бойтеся, Царя чтите».
Простираясь от известнаго к тому, что, может быть, менее усмотрено и понято в слове апостольском, обращаю ваше внимание на то, что Апостол, уча страху Божию, почтению к Царю, повиновению начальствам, с тем вместе учит свободе. «Повинитеся, – говорит, – всякому человечу начальству Господа ради; аще царю, яко преобладающу, аще ли же князем, яко от него посланным» (1 Пет. 2:13-14), – «яко свободни» (1 Пет. 2:16). Повинуйтеся, как свободные. Повинуйтесь, и пребывайте свободны.
Кто усомнился бы, довольно ли совместимы сии части учения, того спросил бы я: если есть обязанные долгом повиновения тебе, например – подчиненные по званию и должности, слуги, работники: не примечаешь ли, что из них одни повинуются только по необходимости, неохотно, принужденно, другие – добровольно, охотно, усердно, следственно – свободно? И не разумеешь ли, что повинующийся только по необходимости будет уступать сей необходимости не более, как поколику не может преодолеть ее, будет работать для тебя, как можно, менее, с малою заботою о успехе дела и о твоей пользе, и даже готов совсем пренебречь дело, как скоро не будет понуждать надзор, или угрожать наказание и лишение воздаяния; напротив того, повинующийся по свободному расположению будет трудиться для тебя полною силою, верно и без надзора, тщательно и вне страха наказания? Итак не очевидно ли, что повиновение может быть соединено с свободою, и что такое повиновение лучше повиновения не свободнаго?
Но есть трудность в том, каким способом согласить и соединить повиновение и свободу, когда их направления представляются противоположными; – свобода хочет разширять человеческую деятельность, а повиновение ограничивает ее. В сем случае дело зависит наиболее от того, как понимают свободу. Ибо едва ли есть в языках человеческих слово, которое столько было бы подвержено неправому пониманию и злоупотреблениям, как слово: свобода.
Некоторые под именем свободы хотят понимать способность и невозбранность делать все, что хочешь. Это мечта; и мечта не просто не сбыточная и нелепая, но беззаконная и пагубная.
Знаете ли, кто первый на земли прельщен был сею мечтою? – Первый человек, Адам. Получив при сотворении высокие способности и могущественные силы, быв поставлен владыкою рая и земли, он пользовался обширнейшею свободою, какую может иметь сотворенное существо. Но и сей свободе поставлен был предел, – древо познания добра и зла. Адаму не предоставлено было свободы вкусить от плода его. Злоупотребитель свободы, старейший человека, чрез злоупотребление свободы сделавшийся духом тьмы и злобы, темными внушениями научил тому же злоупотреблению человека. Человек захотел иметь свободу совершенно неограниченную, как Бог, и дерзнул переступить за предел, положенный заповедию Божиею. И что же последовало? – Он не только не приобрел большей свободы, но утратил большую часть и той, которую имел; и если бы и не осудил его Бог, то естественная необходимость поврежденной грехопадением его природы так же осудила бы его на рабский труд: «в поте лица твоего снеси хлеб твой» (Быт. 3:19).
Удивительно покушение праотца незаконно расширить область свободы, и без того почти всемирную; впрочем оно может быть объяснено недостатком знания опытного, хитростию искусителя, и самою обширностию действительного владычества, при которой легко было не остановиться перед пределом, по видимому, ничтожным. Что касается до его потомков, обнаруживающих подобное стремление, – не знаю, более ли надобно дивиться тому, что они не уважают, и как бы не видят пределов, указуемых человеческой свободе и законом Божиим, и самым составом общества человеческаго, и необходимостию природы, – или более оплакивать сию прирожденную заразу, которую они наследовали от зараженного злоупотреблением свободы праотца, и которую, по омрачению ума, подобным образом наследственному, не довольно умеют усмотреть, и еще менее уврачевать, хотя это и просто при свете истинном.
«Разумейте же», – скажу с Пророком, – «разумейте... безумнии в людех, и буии некогда умудритеся» (Пс. 93:8). Поймите, мечтатели безграничной свободы, гибельное безумие ваших мечтаний, – поймите, наконец, хотя после жестоких опытов, когда сокрушавшая свои пределы свобода не раз обагряла лице земли неповинною кровию, и, проливая потоки крови человеческой, утопляла в них и сама себя!
Но как же правильнее понять и определить свободу? – Любомудрие учит, что свобода есть способность и невозбранность разумно избирать и делать лучшее, и что она по естеству есть достояние каждого человека. Чего бы, кажется, и желать более? Но сие учение имеет свой свет на высоте умозрения природы человеческой, как она должна быть: а нисходя к опыту и деятельности, какова она есть, оно встречает темноту и преткновения.
В неисчислимости рода человеческого многие ли имеют так открытый и образованный разум, чтобы верно усматривать и отличать лучшее? И те, которые видят лучшее, всегда ли имеют довольно силы – решительно избрать оное и привести в действие? От лучших из человеков не слышим ли жалобы: «еже... хотети прилежит ми, а еже содеяти доброе, не обретаю» (Римл. 7:18)? Что сказать о свободе людей, которые хотя не в рабстве ни у кого, но покорены чувственности, обладаемы страстию, одержимы злою привычкою? Свободен ли корыстолюбец? Не закован ли в золотые оковы? Свободен ли плотоугодник? Не связан ли, если не жестокими узами, то мягкими сетями? Свободен ли гордый и честолюбивый? Не прикован ли, не за руки и за ноги, но головою и сердцем, не прикован ли к своему собственному истукану?
Таким образом, опыт и сознание, по крайней мере, некоторых людей, в некоторых случаях, не говорят ли того, что вообще говорит Божественная Истина: «всяк творяй грех, раб есть греха» (Ин. 8:34)?
Наблюдение над людьми и над обществами человеческими показывает, что люди, более попустившие себя в сие внутреннее, нравственное рабство – в рабство грехам, страстям, порокам, – чаще других являются ревнителями внешней свободы, – сколь возможно расширенной свободы в обществе человеческом пред законом и властию. Но расширение внешней свободы будет ли способствовать им к освобождению от рабства внутреннего? – Нет причины так думать. С большею вероятностию опасаться должно противного. В ком чувственность, страсть, порок уже получили преобладание, тот, по отдалении преград, противопоставляемых порочным действиям законом и властию, конечно, неудержимее прежнего предастся удовлетворению страстей и похотей, и внешнею свободою воспользуется только для того, чтобы глубже погружаться во внутреннее рабство. Несчастная свобода, – которую, как изъяснился Апостол, «имеют, яко прикровение злобы!» (1 Пет. 2:16) Благословим закон и власть, которые, поставляя, указуя и защищая по необходимости поставленные пределы свободным действиям, сколько могут, препятствуют злоупотреблению свободы естественной и распространению нравственного рабства, то есть рабства греху, страстям и порокам.
Я сказал: сколько могут: потому что совершенного прекращения злоупотреблений свободы, и погруженных в рабство греха возведения в истинную и совершенную свободу не только нельзя ожидать от закона и власти земных, но для сего не довлеет и закон Небесного Законодателя. Закон предостерегает от греха, согрешившего обличает и осуждает; но не сообщает рабу греха силы расторгнуть узы сего рабства, и не преподает средства загладить содеянные беззакония, которые, как огненная печать греховного рабства, лежат на совести. И в сем то состоит «немощное... закона» (Римл. 8:3), о котором необинуясь свидетельствует Апостол.
Здесь вновь представляется вопрос: что же есть истинная свобода, и кто может ее дать, и особенно – возвратить утратившему ее грехом? – Истинная свобода есть деятельная способность человека, не порабощенного греху, не тяготимаго осуждающею совестию, избирать лучшее при свете истины Божией, и приводить оное в действие при помощи благодатной силы Божией.
Возвратить сию свободу рабу греха может только Тот, Кто даровал ее при сотворении безгрешному человеку. Сие объявил сам Творец свободы: «Аще... Сын вы свободит, воистину свободни будете» (Ин. 8:36). «Аще вы пребудете во словеси Моем, воистину ученицы Мои будете, и уразумеете истину, и истина свободит вы» (Ин. 8:31-32). Иисус Христос Сын Божий, в воспринятом естестве нашем пострадав и умерши за нас, Своею «кровию... очистил совесть нашу от мертвых дел» (Евр. 9:14), и расторгши узы смерти Своим воскресением, расторг и связующие нас узы греха и смерти, и, по вознесении Своем на небо, ниспослав Духа истины, даровал нам чрез веру свет Своея истины – усматривать лучшее, и Свою благодатную силу – творить оное.
Вот свобода, которой не стесняет ни небо, ни земля, ни ад, которая имеет пределом волю Божию, и это не в ущерб себе, потому что и стремится к исполнению воли Божией, которая не имеет нужды колебать законные постановления человеческие, потому что умеет в них усматривать ту истину, что «Господне есть царствие, и Той обладает языки» (Пс. 21:29), которая не принужденно чтит законную человеческую власть и ее повеления, непротивные Богу, пoелику светло видит ту истину, что «несть... власть, аще не от Бога, сущия же власти от Бога учинены суть» (Римл. 13:1). Итак, вот свобода, которая совершенно согласна с повиновением закону и законной власти, потому что она сама того хочет, чего требует повиновение.
Много имел бы я сказать о христианской внутренней, а не внешней, – нравственной и духовной, а не плотской, всегда благоделающей, и никогда не мятежной свободе, которая может жить в хижине так же удобно, как в доме вельможеском или царском, которою подвластный, не преставая быть подвластным, может пользоваться столько же, как властелин, которая и в узах и в темнице ненарушима, как то можно видеть в христианских мучениках. Но уже время положить конец слову.
Возлюбим свободу христианскую, – свободу от греха, от страсти, от порока, свободу охотно повиноваться закону и власти, и делать добро «Господа ради», по вере и любви к Нему. И никто да не будет прельщен людьми, от каких остерегает нас Апостольское слово, – которые «свободу... обещавают, сами раби суще тления» (2 Пет. 2:19). Аминь.

Простираясь от известнаго к тому, что, может быть, менее усмотрено и понято в слове апостольском, обращаю ваше внимание на то, что Апостол, уча страху Божию, почтению к Царю, повиновению начальствам, с тем вместе учит свободе. «Повинитеся, – говорит, – всякому человечу начальству Господа ради; аще царю, яко преобладающу, аще ли же князем, яко от него посланным» (1 Пет. 2:13-14), – «яко свободни» (1 Пет. 2:16). Повинуйтеся, как свободные. Повинуйтесь, и пребывайте свободны.
Кто усомнился бы, довольно ли совместимы сии части учения, того спросил бы я: если есть обязанные долгом повиновения тебе, например – подчиненные по званию и должности, слуги, работники: не примечаешь ли, что из них одни повинуются только по необходимости, неохотно, принужденно, другие – добровольно, охотно, усердно, следственно – свободно? И не разумеешь ли, что повинующийся только по необходимости будет уступать сей необходимости не более, как поколику не может преодолеть ее, будет работать для тебя, как можно, менее, с малою заботою о успехе дела и о твоей пользе, и даже готов совсем пренебречь дело, как скоро не будет понуждать надзор, или угрожать наказание и лишение воздаяния; напротив того, повинующийся по свободному расположению будет трудиться для тебя полною силою, верно и без надзора, тщательно и вне страха наказания? Итак не очевидно ли, что повиновение может быть соединено с свободою, и что такое повиновение лучше повиновения не свободнаго?
Но есть трудность в том, каким способом согласить и соединить повиновение и свободу, когда их направления представляются противоположными; – свобода хочет разширять человеческую деятельность, а повиновение ограничивает ее. В сем случае дело зависит наиболее от того, как понимают свободу. Ибо едва ли есть в языках человеческих слово, которое столько было бы подвержено неправому пониманию и злоупотреблениям, как слово: свобода.
Некоторые под именем свободы хотят понимать способность и невозбранность делать все, что хочешь. Это мечта; и мечта не просто не сбыточная и нелепая, но беззаконная и пагубная.
Знаете ли, кто первый на земли прельщен был сею мечтою? – Первый человек, Адам. Получив при сотворении высокие способности и могущественные силы, быв поставлен владыкою рая и земли, он пользовался обширнейшею свободою, какую может иметь сотворенное существо. Но и сей свободе поставлен был предел, – древо познания добра и зла. Адаму не предоставлено было свободы вкусить от плода его. Злоупотребитель свободы, старейший человека, чрез злоупотребление свободы сделавшийся духом тьмы и злобы, темными внушениями научил тому же злоупотреблению человека. Человек захотел иметь свободу совершенно неограниченную, как Бог, и дерзнул переступить за предел, положенный заповедию Божиею. И что же последовало? – Он не только не приобрел большей свободы, но утратил большую часть и той, которую имел; и если бы и не осудил его Бог, то естественная необходимость поврежденной грехопадением его природы так же осудила бы его на рабский труд: «в поте лица твоего снеси хлеб твой» (Быт. 3:19).
Удивительно покушение праотца незаконно расширить область свободы, и без того почти всемирную; впрочем оно может быть объяснено недостатком знания опытного, хитростию искусителя, и самою обширностию действительного владычества, при которой легко было не остановиться перед пределом, по видимому, ничтожным. Что касается до его потомков, обнаруживающих подобное стремление, – не знаю, более ли надобно дивиться тому, что они не уважают, и как бы не видят пределов, указуемых человеческой свободе и законом Божиим, и самым составом общества человеческаго, и необходимостию природы, – или более оплакивать сию прирожденную заразу, которую они наследовали от зараженного злоупотреблением свободы праотца, и которую, по омрачению ума, подобным образом наследственному, не довольно умеют усмотреть, и еще менее уврачевать, хотя это и просто при свете истинном.
«Разумейте же», – скажу с Пророком, – «разумейте... безумнии в людех, и буии некогда умудритеся» (Пс. 93:8). Поймите, мечтатели безграничной свободы, гибельное безумие ваших мечтаний, – поймите, наконец, хотя после жестоких опытов, когда сокрушавшая свои пределы свобода не раз обагряла лице земли неповинною кровию, и, проливая потоки крови человеческой, утопляла в них и сама себя!
Но как же правильнее понять и определить свободу? – Любомудрие учит, что свобода есть способность и невозбранность разумно избирать и делать лучшее, и что она по естеству есть достояние каждого человека. Чего бы, кажется, и желать более? Но сие учение имеет свой свет на высоте умозрения природы человеческой, как она должна быть: а нисходя к опыту и деятельности, какова она есть, оно встречает темноту и преткновения.
В неисчислимости рода человеческого многие ли имеют так открытый и образованный разум, чтобы верно усматривать и отличать лучшее? И те, которые видят лучшее, всегда ли имеют довольно силы – решительно избрать оное и привести в действие? От лучших из человеков не слышим ли жалобы: «еже... хотети прилежит ми, а еже содеяти доброе, не обретаю» (Рим. 7:18)? Что сказать о свободе людей, которые хотя не в рабстве ни у кого, но покорены чувственности, обладаемы страстию, одержимы злою привычкою? Свободен ли корыстолюбец? Не закован ли в золотые оковы? Свободен ли плотоугодник? Не связан ли, если не жестокими узами, то мягкими сетями? Свободен ли гордый и честолюбивый? Не прикован ли, не за руки и за ноги, но головою и сердцем, не прикован ли к своему собственному истукану?
Таким образом, опыт и сознание, по крайней мере, некоторых людей, в некоторых случаях, не говорят ли того, что вообще говорит Божественная Истина: «всяк творяй грех, раб есть греха» (Ин. 8:34)?
Наблюдение над людьми и над обществами человеческими показывает, что люди, более попустившие себя в сие внутреннее, нравственное рабство – в рабство грехам, страстям, порокам, – чаще других являются ревнителями внешней свободы, – сколь возможно расширенной свободы в обществе человеческом пред законом и властию. Но расширение внешней свободы будет ли способствовать им к освобождению от рабства внутреннего? – Нет причины так думать. С большею вероятностию опасаться должно противного. В ком чувственность, страсть, порок уже получили преобладание, тот, по отдалении преград, противопоставляемых порочным действиям законом и властию, конечно, неудержимее прежнего предастся удовлетворению страстей и похотей, и внешнею свободою воспользуется только для того, чтобы глубже погружаться во внутреннее рабство. Несчастная свобода, – которую, как изъяснился Апостол, «имеют, яко прикровение злобы!» (1 Пет. 2:16) Благословим закон и власть, которые, поставляя, указуя и защищая по необходимости поставленные пределы свободным действиям, сколько могут, препятствуют злоупотреблению свободы естественной и распространению нравственного рабства, то есть рабства греху, страстям и порокам.
Я сказал: сколько могут: потому что совершенного прекращения злоупотреблений свободы, и погруженных в рабство греха возведения в истинную и совершенную свободу не только нельзя ожидать от закона и власти земных, но для сего не довлеет и закон Небесного Законодателя. Закон предостерегает от греха, согрешившего обличает и осуждает; но не сообщает рабу греха силы расторгнуть узы сего рабства, и не преподает средства загладить содеянные беззакония, которые, как огненная печать греховного рабства, лежат на совести. И в сем то состоит «немощное... закона» (Рим. 8:3), о котором необинуясь свидетельствует Апостол.
Здесь вновь представляется вопрос: что же есть истинная свобода, и кто может ее дать, и особенно – возвратить утратившему ее грехом? – Истинная свобода есть деятельная способность человека, не порабощенного греху, не тяготимаго осуждающею совестию, избирать лучшее при свете истины Божией, и приводить оное в действие при помощи благодатной силы Божией.
Возвратить сию свободу рабу греха может только Тот, Кто даровал ее при сотворении безгрешному человеку. Сие объявил сам Творец свободы: «Аще... Сын вы свободит, воистину свободни будете» (Ин. 8:36). «Аще вы пребудете во словеси Моем, воистину ученицы Мои будете, и уразумеете истину, и истина свободит вы» (Ин. 8:31-32). Иисус Христос Сын Божий, в воспринятом естестве нашем пострадав и умерши за нас, Своею «кровию... очистил совесть нашу от мертвых дел» (Евр. 9:14), и расторгши узы смерти Своим воскресением, расторг и связующие нас узы греха и смерти, и, по вознесении Своем на небо, ниспослав Духа истины, даровал нам чрез веру свет Своея истины – усматривать лучшее, и Свою благодатную силу – творить оное.
Вот свобода, которой не стесняет ни небо, ни земля, ни ад, которая имеет пределом волю Божию, и это не в ущерб себе, потому что и стремится к исполнению воли Божией, которая не имеет нужды колебать законные постановления человеческие, потому что умеет в них усматривать ту истину, что «Господне есть царствие, и Той обладает языки» (Пс. 21:29), которая не принужденно чтит законную человеческую власть и ее повеления, непротивные Богу, пoелику светло видит ту истину, что «несть... власть, аще не от Бога, сущия же власти от Бога учинены суть» (Рим. 13:1). Итак, вот свобода, которая совершенно согласна с повиновением закону и законной власти, потому что она сама того хочет, чего требует повиновение.
Много имел бы я сказать о христианской внутренней, а не внешней, – нравственной и духовной, а не плотской, всегда благоделающей, и никогда не мятежной свободе, которая может жить в хижине так же удобно, как в доме вельможеском или царском, которою подвластный, не преставая быть подвластным, может пользоваться столько же, как властелин, которая и в узах и в темнице ненарушима, как то можно видеть в христианских мучениках. Но уже время положить конец слову.
Возлюбим свободу христианскую, – свободу от греха, от страсти, от порока, свободу охотно повиноваться закону и власти, и делать добро «Господа ради», по вере и любви к Нему. И никто да не будет прельщен людьми, от каких остерегает нас Апостольское слово, – которые «свободу... обещавают, сами раби суще тления» (2 Пет. 2:19). Аминь.