«Обломов» - Гончаров Иван Александрович

Написав только один этот роман, он, по мнению литературоведов и критиков, мог бы составить красоту и величие «золотого века» русской литературы. Речь идёт об Иване Александровиче Гончарове и его гениальном «Обломове».

Детские годы будущего известного писателя прошли в семье со строгими православными традициями. Его отец, Александр Иванович (1754–1819), был довольно зажиточным купцом, хлеботорговцем, владельцем свечного завода. Неоднократно избирался он симбирским городским головой. В 1803 году, овдовев, женился на купеческой же дочери Авдотье Матвеевне Шахториной (1785–1851). О своей матери Гончаров впоследствии вспоминал как о «необыкновенно умной, прозорливой женщине», она была для детей нравственным авторитетом, перед которым они «склонялись с не нарушенным ни разу уважением, любовью и благодарностью». В семье, кроме Гончарова, было еще трое детей. Брат Николай (1808–1873) стал учителем гимназии, а в конце 1850 – начале 1860-х годов – редактором газеты «Симбирские губернские ведомости». Были еще сестры: Александра (по мужу Кирмалова, 1815–1896) и Анна (по мужу Музалевская, 1818–1898). Биограф Гончарова отмечает, что брату и сестрам писателя была присуща «глубокая религиозность, крепко соединенная с обрядностью, как и привязанностью к старому русскому быту вообще». После смерти Александра Ивановича воспитывал детей их крестный отец, отставной моряк, дворянин Николай Николаевич Трегубов.

Несмотря на все эти сведения, исследователи отмечают, что религиозная жизнь Гончарова была неизвестна никому из его современников, кроме его духовника, протоиерея Василия Перетерского. В этой связи, как кажется, рассуждать о религиозности автора «Обломова» чрезвычайно трудно. Однако подлинным зеркалом личности писательской, его духовных исканий и нравственных ориентиров, являются высказывания, которые он делает сам или «дарит» своим героям. Вот, почему так не лишне здесь упомянуть гончаровские слова, которыми он откликнулся на картину И. Н. Крамского «Христос в пустыне»: «…все почти гении искусства принадлежат христианству». Ещё более отчетливый отпечаток религиозности писателя – герой его одноименного романа Обломов.

Описывая характер главного героя, традиционно прибегают к антитезе Обломов–Штольц. Это противопоставление используют как почитатели «русского немца», так и те, кому он представляется носителем темного, фаустовского начала в противовес почти святому в своем созерцательном бездействии Илье Ильичу. Однако сегодня на основании одного указания о Штольце в тексте романа («веру он исповедовал православную» (120)) выстраиваются целые положения о христоцентричности поведения героя, об укорененности его в православной традиции, в то время как вероисповедание Обломова изначально затрагивает якобы «лишь плотски-душевную жизнь человека». Еще наивнее кажется нам подход, согласно которому нравственные установки Андрея Штольца поверяются с апостольскими посланиями, другими новозаветными книгами, наследием святых отцов — со всеми идущими отсюда более чем утешительными выводами для образа героя. Как христианская добродетель преподносится даже сверхдеятельность Штольца. Между тем, у внимательного читателя редко остается восторженное впечатление от знакомства с этим характером. В действительности, корнем всех благ, механизмом всей жизненной машины в Штольце является самолюбие. Об этом недвусмысленно говорит Ольга Ильинская в пятой главе второй части романа:

«Но ведь самолюбие везде есть, и много. Андрей Иваныч говорит, что это почти единственный двигатель, который управляет волей» .

Добавляя Обломову:

«Вот у вас, должно быть, нет его, оттого вы все...» .

В другом месте главный герой и сам отмечает, казалось бы, ущербное отсутствие самолюбия в своей натуре, замечая своему другу:

«У тебя крылья есть: ты не живешь, ты летаешь; у тебя есть дарования, самолюбие…».

По большому счету, вся добродетельная жизнь Штольца, фамилия которого не случайно переводится как «гордый», сводится к любви к труду ради самого труда:

«Труд — образ, содержание, стихия и цель жизни, по крайней мере моей».

В. Н. Криволапов в своем исследовании, посвященном образу героя, убедительно показал, что подобное понимание трудовой деятельности сродни протестантской этике: «Это положение практически все объясняет в ситуации отторжения Штольца “русским миром”, связанным с иными религиозными традициями, не скорректированными реформацией, которая, как известно, не затронула православного Востока».

Самолюбие — одно из первых качеств, с помощью которого Гончаров делает штрихи к портрету Ольги Ильинcкой — своего рода ученицы Андрея Штольца. Самолюбивой называет себя сама героиня, самолюбивой изображает ее автор:

«Между тем и ему <Штольцу> долго, почти всю жизнь предстояла еще немалая забота поддерживать на одной высоте свое достоинство мужчины в глазах самолюбивой, гордой Ольги…».

Помимо этой, воспетой ею черты характера, пагубной для души христианина, героиня обладала и другой — лукавством:

«Она была не без лукавства».

Как и в случае с самолюбием, данная особенность человеческой души персонажа представлена в противоположность обломовской бесхитростности:

«Ты не лукав — я знаю, но…».

Является ли отсутствие гордости, самолюбия и лукавства христианской добродетелью? Пожалуй, что так. Однако их отсутствие еще не указывает на богатырскую душу Обломова. Отсутствие зла — еще не есть добро. Между тем, Илья Ильич не чужд и истинно благородных порывов. Нравственным, чувством проникнуто его понимание жизни. Человечность и подлинное существование слиты для героя воедино. В разговоре с литератором Пенкиным он так мотивирует отказ от чтения новомодного художественного произведения:

«Где же человечность-то? Вы одной головой хотите писать! <...> Вы думаете, что для мысли не надо сердца? Нет, она оплодотворяется любовью. Протяните руку падшему человеку, чтоб поднять его, или горько плачьте над ним, если он гибнет, а не глумитесь. Любите его, помните в нем самого себя и обращайтесь с ним, как с собой, — тогда я стану вас читать и склоню перед вами голову».

Гуманизм Обломова прост, он покоится на заповеди о любви к ближнему, признании «высшего начала» в самом отъявленном грешнике. Осудить для героя, предать остракизму падшего человека — «это значит забыть, что в этом негодном сосуде присутствовало высшее начало; что он испорченный человек, но все человек же, то есть вы сами», забыть о «милосердии Божии».

Иначе на любовь смотрят Ольга и Штольц. Последний холодно и расчетливо оценивает свои увлечения женским полом, чтобы избегнуть напрасных сердечных мук, первая, самолюбиво признав Обломова недостойным объектом своей сердечной привязанности, отвергает его. Как ведет себя отвергнутый герой, которому доставало ума понять и то, что вердикт возлюбленной продиктован гордым чувством собственного достоинства? Он не имеет и тени желания излить ответный яд, Гончаров уподобляет своего персонажа нищему, «которого упрекнули его наготой». Не случайно в оценке Ольги Илья Ильич наделяется одной из высших христианских добродетей — кротостью (Мф. 5: 5):

«Ты кроток, честен, Илья…».

Но и этого недостаточно Гончарову-гуманисту. Как переживает душою, как радуется о счастье Ольги, столь больно уязвившей его при последнем свидании, Обломов по прошествии времени. При одном из таких излияний великодушия сам Штольц восторгается другом:

«Какой ты добрый, Илья!».

Эта радость за счастье товарища поднимает героя на одну из высших ступеней христианской добродетели, о которой преподобный Авва Дорофей говорит так: «…велико <…> радоваться вместе с предпочтенным тебе». Обломов разделяет счастье не только друга, но и той, которая нанесла рану его самолюбию. Знаменательно в этой связи наблюдение «русского немца»:

«А радость разве не чувство, и притом еще без эгоизма? Ты радуешься только ее счастью».

Итак, герой способен к высшему сопереживанию, к которому призывал апостол Павел: «Радуйтесь с радующимися и плачьте с плачущими» (Рим. 12:15). В этом истинный подвиг Обломова, который под силу только богатырской душе — исполину духа. Заметим, что эти духовные свершения приходятся уже на ту пору, когда герой, если еще не «погиб», выражаясь языком Штольца, то погряз в своей «обломовщине».

Как следующую ступень деградации, погружение в «прозаическое царство немых вещей», по мнению западных исследователей, следует воспринимать выбор Обломова в качестве супруги Агафьи Пшеницыной. Между тем, значение образа Агафьи Матвеевны для Ильи Ильича можно интерпретировать и иначе. И желание размеренной, покойной жизни героя, которое по замечанию М. М. Пришвина, «таит в себе запрос на высшую ценность», и тоска по утраченному земному раю — обретают под заботливым оком Агафьи Пшеницыной свое воплощение. Однако едва ли можно утверждать, что героиня Гончарова — это только кухонная стряпня да белые локти. Супруга Обломова была подлинно религиозна, вверяя себя и весь свой дом в волю Божию, она часто посещает храм, в котором подает записки за здравие Ильи Ильича.

Безусловно, религиозность самого Обломова предстает перед нами в слабом, редуцированном виде; тем большее сопротивление вызывают попытки увидеть в герое воплощение целого ряда евангельских блаженств, как и стремления назвать его времяпрепровождение «жизнью святого созерцания», «духовным покоем». Вместе с тем, в Илье Ильиче есть безусловная любовь к патриархальному укладу жизни, не последнее место в котором отведено православию. Стоит вспомнить тот укор в любви к обыденщине, с которым набрасывается на Обломова Ольга Ильинская в сцене их последнего объяснения:

«А с тобой мы стали бы жить изо дня в день, ждать Рождества, потом масленицы, ездить в гости, танцевать и не думать ни о чем; ложились бы спать и благодарили Бога, что день скоро прошел…».

Можно было бы утверждать, что обрядоверие Обломова имеет исключительно гастрономические корни и сводится к желанию сладко покушать после очередного поста или за днем ангела, но сам герой недвусмысленно обозначил свою религиозность уверенностью в наличии высшего начала в каждом Божьем сосуде. Вероятно, и поэтому тоже супругой его смогла стать обедневшая дворянка Агафья Пшеницына.

Таким образом, некая «ангажированность» не мешает увидеть, что мысль о наличии у главного героя христианских идеалов основана не только на одном желании рассмотреть «Обломова» как «православный роман», но и на вдумчивом прочтении текста произведения. Подобные интерпретации добавляют светлые штрихи к образу героя, которого А. П. Чехов называл «мелкой натурой», а критик А. П. Милюков «апатичным эгоистом», помогают разглядеть в Обломове богатыря духа, способного на подвиги великодушия и любви. Образ же православного богатыря Ильи Муромца, который, по слову В. Кантора, волновал творческое воображение Гончарова, служит лишь оттеняющим фоном к настоящим наблюдениям.

 

Автор: Юлия Ростовцева