Читать толкование: , Глава , стих . Толкователь — Иоанн Златоуст святитель

Видишь ли, что значить наблюдение дней? Господина, хозяина дома, имеющего полную власть над всем, оно низводит в состояние раба.

"Поэтому те, которые и теперь приводят вас под иго закона, делают не иное что, как возвращают вас, уже достигших совершенного возраста, снова в младенчество".

(Апостол) говорит здесь от детстве не по возрасту, а по уму, и показывает, что Бог с самого начала хотел даровать нам свои благословения, но так как мы находились еще в состоянии младенчества, то и оставил нас под стихиями мира, т. е. новолуниями и субботами, потому что эти дни зависят у нас от течения солнца и луны.

Здесь он приводит две причину и два благих действия воплощения: избавление от зол и дарование благ, чего никто другой не мог совершить кроме Него одного.

Какие же это были блага? Искупление от проклятия закона и усыновление: "чтобы искупить подзаконных, – говорит он, – и дабы нам получить усыновление". Прекрасно сказал он – "получить усыновление" (да усыновление восприимем), показывая этим, что (усыновление нам) принадлежало. Действительно, оно давно было обещано, как и сам он многократно указал на это, упоминая об обетованиях относительно этого, данных Аврааму. "Но откуда видно, – скажут, – что мы сделались сынами?" Одно доказательство на это он уже представил, когда сказал, что мы облеклись во Христа, который есть Сын; а теперь приводит другое, – то, что мы получили духа усыновления.

И в самом деле, мы не могли бы называть (Бога) Отцом, если бы не сделались прежде сынами Его.

Итак, если благодать сделала нас из рабов свободными, из младенцев совершеннолетними, из чужих наследниками и сынами, то не безрассудно ли и крайне неблагодарно будет оставить эту (благодать) и возвратиться в прежнее состояние?

Здесь (апостол), обращаясь к уверовавшим из язычников, говорит, что и служение идолам таково же, как и наблюдение дней, и что оно теперь заслуживает большего наказания. Потому и богов называет он стихиями (cт.9), а не (богами) по природе, что желает убедить их в том же самом и привести их в больший страх.

Слова же его имеют такой смысл: "Тогда вы, пребывая во тьме и проводя жизнь в заблуждении, прикованы были к земле; а теперь, после того как вы познали Бога, или лучше, получили познание от Него, не навлекаете ли вы на себя большего и жесточайшего наказания, если, несмотря на столь великое попечение о вас, снова добровольно подвергаете себя той же самой болезни, которою страдали прежде? Не своими усилиями вы обрели Бога, но проводили жизнь в заблуждении, а Он сам привлек вас к Себе". Стихии же называет он немощными и бедными потому, что они не имеют никакой силы к доставления обетованных благ.

Из этих слов видно, что (иудействующие) проповедовали галатам не только обрезание, но и необходимость соблюдения иудейских праздников и новомесячий.

Видишь ли искреннее участие апостола? Те подвергаются опасности, а он боится и трепещет за них. Поэтому и слова " трудился у вас" (трудихся в вас) он сказал для того, чтобы сильно пристыдить их, как бы говоря этим: "Не сделайте напрасными моих великих трудов". Сказав же – "боюсь" и прибавив затем – " не напрасно ли", он и возбудил в них страх, и внушил им благие надежды. В самом деле, он не сказал: "я напрасно трудился", но – "не напрасно ли я трудился" (еда како всуе трудихся). "Пока, – говорит он, – не произошло кораблекрушения; но я вижу еще бурю, которая может причинить его. Поэтому я боюсь, однако же не отчаиваюсь, так как в вашей власти все это исправить и возвратиться к прежней тишине". Затем, как бы простирая руку помощи находящимся в опасности кораблекрушения, представляет им в пример самого себя.

Это говорит он к верующим из иудеев, а потому и приводит в пример себя, чтобы этим убедить их оставить древние обряды. "Если бы вы, – говорит, – и не имели никакого другого примера, то довольно вам посмотреть только на меня, чтобы безбоязненно решиться на такую перемену. Итак, посмотрите на меня: и я прежде испытывал то же самое состояние, и притом в сильной степени, и горел ревностью по законе; но, несмотря на это, после не убоялся оставить закон и переменить жизнь. Хорошо вы знаете также и то, с какою великою ревностью я держался иудейства, и как еще с большею готовностью потом оставил его". И весьма благоразумно (апостол) представил этот пример после всего. В самом деле, многие люди, хотя бы нашли и бесчисленное множестве доказательств, притом справедливых, все-таки, скорее увлекаются примером кого-нибудь из своих собратий, и когда видят другого делающего что-нибудь, скорее склоняются к тому же и сами. "…Братия… вы ничем не обидели меня" (Братие… ничимже мене обидесте). Смотри, как он опять называет их почтительным именем, а тем самым напоминает им и о благодати. После того как он сильно уличил их в преступлении закона и со многих сторон нападал на них, он теперь снова умеряет речь свою и утешает их, употребляя более ласковые слова, потому что как беспрестанные ласки расслабляют человека, так и постоянные упреки еще более ожесточают. Поэтому хорошо везде соблюдать умеренность. Смотри же, как он оправдывается в сделанном им обличении, показывая, что не просто по ненависти, но побуждаемый заботою о них, он сказал им все это. Сделав, таким образом, глубокую рану, он тотчас возливает на нее елей утешения. А чтобы доказать им, что сказанное не было следствием ненависти или вражды к ним, он приводит им на память любовь, которую обнаружил по отношению к ним, и присоединяет к своему оправданию похвалу им.

Но еще не великая заслуга – не обидеть: даже и самый обыкновенный человек едва ли захочет вредить человеку, который ничем не обидел его, или оскорбить его напрасно и безвинно. "А вы не только меня не обидели, но еще и проявили ко мне великое и несказанное расположение; и не может поэтому быть, чтобы тот, кто пользовался у вас таким почтением, стал говорить это по злобе. Итак, я говорю это не по ненависти к вам, но по чрезмерной любви и заботливости о вас". "Прошу вас, братия… Вы ничем не обидели меня: знаете, что, хотя я в немощи плоти моей благовествовал вам" Никакая душа не может быть благосклоннее, нежнее и любвеобильнее этой святой души. А потому и прежде сказанное было следствием не безрассудного гнева и не страстного возмущения души, но великой заботливости. "И что я говорю – «не обидели?» Напротив, вы обнаружили великое и сердечное расположение ко мне".

"Знаете, – говорит он, – что, хотя я в немощи плоти благовествовал вам в первый раз, но вы не презрели искушения моего во плоти моей и не возгнушались им" Что же этим он хочет сказать? "Проповедуя вам, – говорит, – я был гоним, бичуем, подвергался тысячам смертей, и, несмотря на все это, вы не презрели меня". Это именно значат слова – "вы не презрели искушения моего во плоти моей и не возгнушались им" (искушения моего, еже во плоти моей, не уничижисте, ни оплевасте). Видишь духовную мудрость? В самом оправдании он снова укоряет их, когда представляет им на вид, сколько он пострадал за них. "И все-таки, – говорит, – это нисколько не соблазнило вас, и вы не погнушались мною за эти страдания и гонения", – так как именно эти (страдания и гонения) называет он немощью и искушением. "…А приняли меня, как Ангела Божия" (Но якоже ангела Божия приясте мя). Итак, не странно ли – преследуемого и гонимого принимать как ангела Божия, а научающего необходимому – не принимать?

Здесь он недоумевает и изумляется, и старается от них самих узнать причину их перемены. "Кто вас обольстил, – говорит он, – и убедил относиться к нам иначе? Не вы ли заботились и служили, и считали дороже очей своих?

Что же такое случилось? Откуда эта неприязнь, откуда подозрение? Неужели оттого, что я говорил вам истину? Но за это, во всяком случае, вам надлежало бы еще более почитать и угождать мне, – а между тем теперь я сделался вашим врагом, говоря вам истину. Подлинно, – говорит, – я не знаю другой причины, кроме той, что говорил вам истину". И смотри, с каким смирением он защищает себя. Невозможность того, чтобы он говорил это по зложелательству к ним, доказывает не тем, что он для них сделал, а тем, что они для него сделали. Не сказал он: "как возможно, чтобы я, который для вас подвергался бичеванию, гонению и бесчисленным страданиям, стал теперь злоумышлять против вас?" – но заимствует доказательство из того, чем они могли бы гордиться, говоря: "как возможно, чтобы тот, кого вы почитали и приняли как ангела, стал платить вам за это враждою?"

"Бывает ревность и похвальная, кода кто-нибудь ревнует подражать другому в добродетели; но бывает ревность и злая – желание отклонить добродетельного от добродетели; этого именно они (лжеучители) и добиваются теперь, стремясь лишить вас совершенного ведения и привести к поверхностному и ложному, не с какою-либо иною целью, но для того, чтобы самим занять положение учителей, а вас, которые теперь выше их, поставить на место учеников". Это именно и показал (апостол) словами: "чтобы вы ревновали по них" (да им ревнуете). "А я, напротив, желаю, – говорит он, – чтобы вы были лучше их и служили примером для совершеннейших. А это действительно так и было, когда я пребывал у вас."

Здесь он дает разуметь, что его отсутствие служило причиною этого зла, и что блаженно то состояние, когда ученики содержат здравое учение не только в присутствии своего учителя, но и во время его отсутствия; а так как они не достигли еще этой степени совершенства, то он и употребляет все способы, чтобы довести их до этого.

Смотри, как смущается, как беспокоится он. "Братия моя, прошу вас"; "Дети мои, для которых я снова в муках рождения" (чадца моя, имиже паки болезную). Он подражает матери, которая боится за детей своих. "…Доколе не изобразится в вас Христос" (Дондеже вообразится Христос в вас). Видишь ли любовь отеческую? Видишь ли скорбь, достойную апостола? Слышишь ли, какой он испустил вопль, более горький, чем вопль рождающей? "Вы уничтожили, – говорит, – образ, утратили высокое сродство, изменили подобие; вам нужно другое возрождение, новое воссоздание; но, несмотря на это, я все еще называю вас детьми, – вас, выкидышей и недоносков". Впрочем, он не говорит именно так, но иначе, так как щадит их и не хочет ожесточать, налагая раны на раны; подобно тому как искусные врачи лечат подвергшихся продолжительной болезни не сразу, но с промежутками, для того, чтобы они, впав в малодушие, не умерли, – точно так же поступает и блаженный (Павел). А эти мучения его тем были болезненнее мучений телесных, чем сильнее была его любовь и чем важнее был грех их.

Впрочем, – как я всегда говорил, и не перестану говорить, – и малое преступление обезобразило всю красоту и повредило образ (Божий в человеке). "Хотел бы я теперь быть у вас и изменить голос мой" (Хотел бых приити к вам ныне, и изменити глас мой). Заметь, как он нетерпелив, как пылок, как не может этого снести. Таково уже свойство любви: она не довольствуется (заочными) словами, но ищет и свидания. "Чтобы изменить голос мой", – говорит он. Это значит – изменить его в плачевный, проливать слезы, и заставить плакать всех. Но в письме ведь невозможно было показать слезы и рыдания, а потому он и горит желанием видеться с ними. "…Потому что я в недоумении о вас" (Яко не домышляюся о вас). "Я не знаю, – говорит, – что сказать; не знаю, что подумать. Как это вы, достигши такой небесной высоты, и чрез тяжкие бедствия, которые вы претерпели за веру, и чрез знамения, которые вы совершили верою, теперь внезапно снизошли до такого унижения, что обращаетесь к обрезанию и субботам, и соединяетесь с иудеями?" Вот почему он и вначале сказал: дивляюсь, что вы… так скоро переходите к иному благовествованию" (дивлюся яко тако скоро прелагаетеся) (Гал. 1:6), и здесь говорит: "я в недоумении о вас" (недомышляюся о вас), – как бы говоря этим: "Что мне сказать? С чего начать речь? Что подумать? Недоумеваю. Поэтому остается только плакать, как поступали и пророки в безнадежных случаях". Но и такой способ врачевания немаловажен – чтобы не только увещевать, но и плакать. Об этом сказал он и в беседе к милетянам: "три года со слезами я не преставал учить вас" (Деян. 20:31). То же говорит и здесь словами: "изменить голос мой" (изменити глас мой). Да и мы, побеждаемые постигающими нас против ожидания безвыходными и затруднительными обстоятельствами, чаще всегда предаемся слезам. Итак, обличив их и укорив и снова утешив, он, наконец, стал плакать; плач же выражает не только порицание, но и ласкательство. Он не раздражает подобно порицанию, и не расслабляет подобно угождению, но есть врачевство смешанное, и в увещаниях имеет великую силу. Таким образом, смягчает их сердце своими слезами; и, более расположив их к себе, он снова вступает в состязание, предлагая на рассуждение предмет еще более важный и показывая, что и самый закон не требует, чтобы его соблюдали. Выше он привел в пример Авраама, а теперь представляет самый закон убеждающим, чтобы его не соблюдали более, но оставили, что, конечно, являлось более сильным (доказательством). "Если вы хотите, – говорит он, – быть послушными закону, то оставьте его, так как он сам этого требует. Впрочем, (апостол) не говорит именно так, но иным образом достигает того же самого, воспользовавшись историей.