Читать толкование: , Глава , стих . Толкователь — Фотий Константинопольский святитель

Трактат 16. Почему Моисей назвал землю безвидной (Быт 1:2)? ... Моисей назвал землю безвидной, потому что она не обрела еще права быть зримой, поскольку ее покрывало разлитие вод, и сила и власть принадлежали бездне, которая, с одной стороны, заливала прирожденную сухость земли, а с другой, не позволяла той обрести собственное убранство, то есть виды растений, и трав, и прочую красоту цветов и плодов. Также земля была безвидна, потому что еще не было человека, который имеет зрение, чтобы ее видеть. Кроме того, ее справедливо можно было бы назвать безвидной, потому что, пока не появился свет, посредством которого видимое воспринимается зрением, она тоже не имела излучения, которым содействовала бы глазу. Так что даже если бы бездна была оттеснена, распределенная по собственным вместилищам, и земля украсилась бы растениями и прочим убранством, и присутствовал бы человек, могущий видеть, но еще не воссияло бы естество света, то и тогда бы она не считалась видимой. Ясно же, что таким же образом и сам воздух, который, принимая световой луч, связует действие видящего с видимым, будучи посредником, – так вот, и он, хотя его, как и бездну, ничто другое не заслоняло и не лишало какой-либо собственной красоты, не был бы видим, пока свет не получил существования, и вода тоже. Поэтому и Моисей, зная, что воздух находился поверх воды, назвал его “тьма над бездной” (Быт. 1:2), ибо пока освещающее сияние не проницало воздушное естество (ведь тогда еще не существовало его источника), и самому воздуху невозможно было стать видимым, и тем более бездне, поверх которой носилось воздушное дуновение. Из-за этого он по справедливости и называется тьмой. Ведь говорить, что дух, носившийся над бездной, был Божественным, пожалуй, значило бы вводить ограничение неописуемого и отделять Божественный промысел и призрение от других творений, над которыми он не носился. Быть может, это даже не достойно богословия, уделять место в созидании творения нетварной и блаженной природе, то есть Пресвятому Духу. Если же на сирийском языке¹ Пресвятой Дух носится над водами и как бы высиживает их и животворит, я не стал бы осуждать это – ибо им до поры достаточно узнать, откуда бы то ни было, что Пресвятой Дух обладает животворящей и созидающей сущностью и силой. Итак, земля и прочие стихии были невидимы по указанной причине и по всем вышеперечисленным, кроме одной: ни вода, ни воздух ничем не заслонялись. Однако если тьму кто-нибудь поймет не как отсутствие света, но как злоначального беса, а бездну – как подчиненные ему злые силы, то он будет блуждать вдали от истины и исполнится нечестивого мнения, не умея даже разглядеть последовательность повествования и порядок перечисления возникших чувственных вещей, историю которых написал Моисей, а также создание бестелесной и мыслящей природы, умозрение и срок, которым упорядоченно отграничивается говорящее об этом предание. Божиим же духом воздух назван, так же как и остальное, поскольку он творение и создание Его. Ибо Давид говорит о снеге, тающем от южных ветров: Пошлет слово Свое, и все растает, подует ветром Своим, и потекут воды (Пс. 147:7). И речение “дух Божий” будет, пожалуй, равносильно сотворил Бог небо и землю (Быт. 1:1), – ведь и они Божии как творения, и дух подобным же образом есть создание и творение Его же, почему и правильно назван духом Божиим.

Трактат 36. В каком смысле сказано: «Сотворим человека по образу Нашему» (Быт. 1:26), и что здесь образ, и каков прообраз? Ибо вместе со всяким образом по необходимости рассматривается и первообраз. То, что человек возник по образу Божию, некоторым пришло на ум понимать как разумность и свободу воли, а другим – как главенство и высоту господства, ибо создание может отображать Создателя и в том, и в другом, и можно называть человека образом, а если угодно, и говорить, что он возник по образу Божию. Так что отсюда можно знать и образ, и первообраз, потому что Прообраз природный, а вернее сверхъестественный и изобилующий превышающей разум причиной дарований, предоставляет человеколюбиво сотворенному подобие по благодати. Посему Григорий, которому присвоено прозвание Богослова главным образом за то, чтоб он боголепно мыслил и учил о Духе, оставив без внимания разницу в один слог, сводит воедино наименования «образ» и «по образу». Почему? Потому что и он не видел в этом извращения какого-либо священного догмата, и слух людей, о спасении которых старался сей муж, охотно принимал от него то, что оба выражения имеют одно и то же значение. Впрочем, поскольку жадный слух, считающий любопытство мудростью, ищет разницу между «образом» и «по образу», не будет чуждо снисхождения и сочувствия сказать и о ней. Но скажем это после нижеследующего, чтобы не прерывать последовательности изложения. Дело в том, что у некоторых есть противостоящее вышесказанному воззрение, которое, обнаружив, что мышление и разумность присущи также ангелам, силится отказать в истинности тем, кто говорит, что человек возник по образу Божию в смысле мышления и разумности. И вывод, по видимости, таков, что, поскольку это не есть особенность человеческой природы, то и «по образу» неприменимо, как будто бы какая-то необходимость заставляет утверждать, что отображающее не по собст­вен­ной особенности, даже если оно обнаруживает явственно запечатленный образ, вообще не может отображать отображаемое. Таким же образом они считают, что и главенство должно быть отвергнуто по той же причине, хотя священные Речения ясно показывают продолжением повествования, что «по образу» означает главенствующее достоинство. Ибо последовательность такова: «Сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему; и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над скотом, и над всею землею» (Быт. 1:26). Они же, не устыдившись даже этого, говорят, что «по образу» не обозначает главенства, потому что и ангельская природа имеет начальственную должность – ведь пророк Даниил во всеуслышание провозглашает князя ассирийцев и князя иудейского племени (Ср. Дан. 10:13), и Боговидец где-то говорит: «Поставил пределы языков по числу ангелов Божиих» (Втор. 32:8)¹. Стало быть, как разумность и свобода воли общие у людей и ангелов, так и владычество и царственность. Ну и что? Если бы слово утверждало, что только человек возник по образу Божию, то, наверное, ангельская природа этому бы воспротивилась, потому что и у них есть то, в чем можно было бы напечатлеть Божественные черты. Если же в Писании нельзя найти ничего такого, то общность с ангелами не только не отнимает у человеческой природы достоинство сотворения, но и способна как образец удостоверить истину. Посему точно так же из-за того, что природа ангела разумная и мыслящая, у человека эта способность не отнимается. Однако одержимые стремлением возражать правильным мнениям, по крайней мере, на мой взгляд, не столько затрагивают их, сколько обращают обвинение против самих же себя. Ибо в особенности там, где наши блаженные отцы потрудились о правильности смысла и о соответствующем предмету умозрении, благоразумным и не лишенным понятливости людям нужно приходить на помощь, если что-то пропущено, и по возможности поддерживать их – а у кого на уме порча хорошо устроенного, и кого честолюбие заставляет искать новизны, те незаметно от себя, охотясь за видимостью хитроумия, идут даже против священного и врожденного смысла. Ибо, как мы видим, они позволили обличить себя самих в том, что впали в страсть оскорбления, свойственную душе, одержимой неразумными фантазиями. Но оставим их. К тому же ряду, объясняющему причины сотворения человека по образу, относится, пожалуй, и бестелесность души. Не только потому, что сверхсущественная и сверхъестественная красота сверхсущественной сущности бестелесного отражается в ней так же, как и в ангелах по причастности, но потому также, что и в троическом тождестве усматривается инаковость, сохраняющая неслитность, – а если угодно, и потому, что слово выходит из души, соблюдая однородность производящей его природы и соответствие ей, показывая, что одновременно исходит и равноправная ипостась духа. В этом смысле то, что человек изначально был устроен по некоему образу Сотворившего, можно было бы понимать как особенность. Исходя из этого, ты получишь в изобилии и много других примеров, ибо мудрость, творчество и бессмертие несут в себе запечатленное в природе изображение той первой и превышающей ум премудрости, созидания и вечности. Если же кто-нибудь захочет словно разными красками нарисовать единый боговиднейший образ и станет утверждать, что все это образует и очерчивает прекраснейший и наилучший облик – человека, то он, кроме того, что позволит усматривать в нашей природе особенный образ, по-моему, не пройдет мимо наиболее искусного ответа на вопрос о причине. Посему ничуть не трудно из вышесказанного и понять «образ», и помыслить прообраз и то, что сотворено по образу Божию. Ведь можно было бы мыслить образом Божиим каждую из перечисленных добрых и ценных вещей, например, разумность человека, его самостоятельность, мудрость, творчество, и все, что уже упоминалось – ибо это отображает созерцаемую в Боге превышающую слово и мысль царственность, премудрость, созидание и нетекучее, бесстрастное и единосущное устроение. И человек создается по творческому, царственному, разумному и причастному премудрости образу, не сам будучи таков (если уж кто-то считает нелишним входить в тонкости и пристрастно исследовать значение имен), но сотворенный по такому образцу, чтобы нам яснее рассмотреть «образ» и «по образу» и не остаться в неведении о первообразе. Если же кто-нибудь захочет свести это к образу и первообразу, то и он не ошибется, ибо свойства, которые усматриваются только у Бога, суть Божии, и о том, кто воспроизводится в соответствии с ними, можно небезосновательно сказать, что он воспроизводится по Богу. Так же и если присущее человеку получило силу отображать Произведшего, как произведение, и как в веществе – невещественное, и благодатью и дарованием Божиим это стало принадлежать человеку, то по верном рассуждении можно было бы сказать, что и человек стал образом Божиим. Потому и божественный Григорий говорил: “От Себя же вложил дуновение, которое слово знает за мыслящую душу и образ Божий” Ср. Дан. 10:13. Ибо освященный этот человек, любитель сжатого стиля, выражавший содержание многих мыслей в кратком сплетении слов, едва ли не придает своей речи свойственную этому роду многозначность³. Поэтому и здесь, сказав: “вложил дуновение”, что имело созидательную силу по отношению к душе, он, вместо того, чтобы развить эту мысль истолкованием, разобрав ее по частям, выразился очень сжато: “которое слово знает за мыслящую душу и образ Божий”. Разворачивая же смысл, он сказал бы: “каковое создало и произвело мыслящую душу, которую слово знает за образ Божий”. Вот так и возможно свести толкование вопроса к двум и вновь развернуть в три, а вернее, если кто-нибудь захочет доискиваться и разбирать каждую подробность в настоящем умозрении, то можно будет увидеть четыре способа, которыми отношение изображаемого к запечатлевающему сохраняет качество образа. Ибо есть Божество, в котором сияет боголепное совершенство сил, превышающих всякую причину и постижение, а есть отблески этих сил, отражающие исходящую от Него по человеколюбию благодать и потому усвояющие наименование образа, – и человек есть четвертое, творимое по только что указанному образу. Так что разыскивающие «образ» и «по образу» в различиях не останавливают поиск на тройке, но присоединяют и четвертое, которого не искали. Посему, я полагаю, и прославленный в богословии Григорий в таком смысле, не вдаваясь в великую точность, удовольствовался образом и образцом, потому что в его намерения и не входило разделять речение и умножать его настолько, насколько оно может простираться, но в праздничную общественную речь он включил рассуждение, отвечающее потребности, полезной для большинства. Некоторые же понимают «по образу» как «через образ», ибо Пресвятой Дух, по их словам, как и Сын, есть «сияние» и «образ» (Евр. 1:3) и верное отображение Отца, и поскольку рядом сказано о создании человеческой души через Духа, то есть через дуновение, справедливо было бы говорить, что человек обрел целостность через образ и возник по образу Божию, то есть стал делом и искусным произведением Божественного Образа. И выражение переносится беспрепятственно, потому что и некоторые из тех, кто занимался изданием священного нашего Писания, приняли сотворение человека «образом»⁴ Божиим, вместо «по образу». Но даже если удостоить это рассуждение одобрения, оно ничем не огорчит истину – и, заняв второе место после изложенного ранее, оно, на мой взгляд, никоим образом не будет притязать и искать предпочтения перед ним. А можно найти и таких, которые утверждают, что Слово изрекло это речение, чтобы «по образу» сразу же, еще прежде постижения, проявлялось как особенность⁵, и что оно переходит на воплощение и пришествие Слова. Ибо они говорят: «если Слово стало плотию и обитало с нами» (Ин. 1:14) и сделалось человеком во всем, кроме греха, то правильное рассуждение никак не воспрепятствует и думать, и говорить, что по этому священному и безгрешному, и, более того, истребляющему всякий грех изображению был создан и первочеловек Адам. И вот тебе другой способ, который проистекает из такого умозрения в виде следствия, и образ, и первообраз, и по какому образу Адам был сформирован как человеческая природа. Ибо Сын, будучи верным и соприродным образом Отца, но став и человеком, как мы, и соединившись с воспринятым в одно лицо и одну ипостась, явил человека единоприродным Себе, и по этому облику и виду Божия Премудрость, видящая и устрояющая грядущее, словно оно уже наступило, по преизбытку человеколюбия решила вылепить родоначальника нашего рода пречистыми Своими и созидательными руками. Но это было рассмотрено, я полагаю, яснейшим и удобопонятным образом, а бредни антропоморфитов отбросим на их же головы. Они, обезумев до того, чтобы совлечь невообразимого, неописуемого и непостижимого Бога к своему облику и виду, не пожелали принять во внимание даже такую простую и легкодоступную вещь, что если Божество имело человеческий облик от века, а не по причине снисхождения и человеколюбия, то принятие нашего состава Сыном в последние времена произошло бы понапрасну. И Божество не было бы чисто (о разум, впавший в последнее безумие!) от разделения на мужское и женское. Ведь и священное речение, объявив, что Он «по образу Божию сотворил» их, сразу прибавляет: «мужчину и женщину сотворил их» (Быт. 1:27), потому что образ подобает не только Адаму, но равночестно относится и к Еве, а через них и ко всему человеческому роду. Ибо если человек был сотворен по телесному виду и облику Бога, то из изначально нечестивого заблуждения следует и вышесказанное нечестие, поругание непоругаемого Божества как подверженного человеческим страстям – ведь человекоподобное ниоткуда не получило избавления и от человеческих страстей. Таковы святыни заблуждения, и ничуть не боятся эти сумасброды смешивать и насильственно сводить в одно и боголепное и пречистое наше богословие, и еллинское суеверие. При том, что отсюда следует и много других богохульств, эти заметны лучше других и полностью изобличают тех, кто несчастным образом вверг сам себя в такие воззрения. В сходном безумии повинны и басни многозаблуждающихся иудеев, которые, не принимая Сына единосущным Отцу и не желая признавать за Духом природное достоинство Божества, не замечают, как возводят в Божественное естество сонмы бестелесных сил. Ведь они ничуть не постыдились утверждать, что «по образу Нашему» сказано бестелесным чинам. Ибо допускающий, что один и тот же образ есть у Бога и у бестелесных сил, сводит воедино природу Того и другого, Создателя и создания, уничтожив всякое различие, потому что природа тех, чей образ одинаков и неотличим, не может принимать никакой инаковости. Но и об этом достаточно – ибо рассуждение и вовсе не касалось бы этих вещей, но чтобы от сравнения с нелепыми мнениями красота истины воссияла ярче, оно взяло на себя изложение того, что даже изначально скатившимся до такого гораздо лучше было бы не иметь и в мыслях.

Трактат 19. Каким образом не противоречит одно другому, сначала сказать: И вот, все хорошо весьма (Быт. 1:31), а потом разделить и назвать одних животных чистыми, а других нечистыми? ... Много можно сказать по этому вопросу – ведь и до нас многие на него отвечали. Недалеко от точного смысла было бы утверждение, что чистое и хорошее не противоположны друг другу, – ведь хорошему противоборствует плохое, а чистому – нечистое, нечистое же и хорошее в точном смысле не противостоят. Поэтому если бы Он сперва сказал, что все хорошо весьма, а потом добавил, что нечто из этого хорошо, а нечто плохо, то это могло бы вызвать недоумение – но поскольку Он, сказав, что это весьма хорошо, назвал что-то чистым, а что-то – нечистым, Он избежал противоречия. Но так можно было бы сказать в более общем и логическом смысле. Однако следует обратить внимание, что все хорошо весьма сказано о природе созданного, а чистое и нечистое – применительно к человеческому употреблению. Употребление же и природа весьма сильно различаются: многое по природе очень хорошо, но для пользующихся становится большим злом, не из-за собственной природы, но из-за порочности пользующихся. И чтобы придать достоверности настоящему рассуждению и с другой стороны, вот небо, это дивное и премудрое произведение, есть нечто весьма хорошее, но для тех, кто придумал, будто оно есть одушевленное и разумное существо и бог, и воздал почитание созданию вместо Создателя, кто, хотя можно было воспользоваться творением для прославления Творца, злоупотребил им и сделал из сотоварища по рабству господина, – для них прекраснейшее по природе оказывается гибельным и вреднейшим. При этом оно не теряет ничего из собственной прирожденной красоты, но из-за безрассудной дерзости и злоупотребления сотоварищей по рабству делается для них величайшим злом. Так что разные вещи природная красота и неподходящее употребление. Итак, все хорошо весьма в смысле природы, а употребление не у всего одинаковое и не для всех хорошо, не только в применении к человеческой природе, но даже по отношению друг к другу. Возможно, и это разрешение не привело к особенной ясности, и следует еще подойти поближе. Поэтому мы утверждаем, что все хорошо весьма относится к определению миротворения и природы, а то, что нечто из этого чисто, а нечто нечисто, – не к миротворению и не к природе, а к определению жертвы и человеческого суждения. Миротворение же и природа отстоят от суждения и жертвы на несказанное расстояние, тем более что жертвы и суждения не всегда расцениваются одинаково, и чистое стало отделяться от нечистого не с начала мироздания, но получило это различие из-за некоторых обстоятельств. Ибо поскольку египтяне, у которых израильское племя было в услужении, многим животным воздавали божеские почести и дурно пользовались ими, которые были весьма хороши, Моисей, чтобы и народ израильский не был увлечен к этому скверному употреблению и не приписал бессловесным божеское почитание, в законодательстве справедливо назвал их нечистыми – не потому, что нечистота была присуща им от создания, ни в коем случае, или нечистое было в их природе, но поскольку египетское племя пользовалось ими не чисто, но весьма скверно и нечестиво. А если что-то из обожествляемого египтянами Моисей отнес к чину чистых, как быка и козла, то этим он не сделал ничего несогласного с настоящим рассуждением или с собственными целями. Назвав что-то из боготворимого ими мерзостью, а другое предав закланию, и кровопролитию, и убийству, он равным образом оградил израильтян от служения им и возникающего отсюда вреда – ведь ни мерзкое, ни забиваемое и подлежащее закланию не могло считаться богом у тех, кто так к нему относился. Итак, миротворение Божие произвело все создания весьма хорошими и природа всего – самая наилучшая. Неразумное же и беззаконное людское употребление, осквернив многое из созданного, заставило что-то считаться и называться нечистым, а что-то, хотя и избежало наименования нечистого, дало повод боговидцу предусмотреть другой способ пресечь их осквернение, чтобы тем и другим образом изъять из мыслей израильтян многобожие и добиться безупречности. Ведь и наименование нечистого, и использование, отдающее жертвенное мясо чреву, не позволяет мыслить и даже просто вообразить в них нечто божественное или почтенное. Если же кто-то скажет: “Тогда почему Ною, когда еще не был дан закон Моисеев, предписывается в Писании разделить чистых и нечистых и ввести их в ковчег (ср. Быт. 7:2)?”, пусть знает, что никакого противоречия нет. Ибо это фигура предвосхищения (prolepsis), а если животные именуются не по тем признакам, по которым они распознавались тогда, но по тем, которые стали известны позже, то ничто не опровергает вышеприведенное рассуждение. Ведь и книгу Бытия пишет не Ной, который жил до закона, а Моисей, положивший закон о чистых и нечистых. Если же то, что впоследствии вошло в закон, было предвозвещено Ною, ничего удивительного, потому что и когда еще не наступило всеобщее крушение, он, получив знание о нем, не усомнился. Тогда как же он, услышав о различении чистых и нечистых, сообразил произвести их разделение? Только что сказанное отвечает и на это: тот, кто узнал о всемирном крушении прежде, чем оно наступило, и обрел благодать от Бога сохранить семя человеческого рода, никоим образом не замедлил и получить свыше распознавание чистого и нечистого, хотя употребление этих наименований еще не было в обычае.

См. Лк. 23:42