«Тогда Иисус возведен был Духом в пустыню, для искушения от диавола».(Мф. 4:1)Одним из значимых моментов евангельского повествования является искушение Иисуса Христа в пустыне. В православной церковной традиции событие это отпечатлелось в практике Великой Четыредесятницы, которую верующие держат, подражая прославленному Подвигоположнику. В Церкви католической подобное воспоминание также установлено Великим постом, в первое воскресение. Между тем, для западного и восточного мира, по-видимому, смысл сорокадневного искуса Господа различен, в чем можно убедиться, знакомясь с произведениями русских и европейских авторов, которые обращались к данному библейскому сюжету. Ранее мы писали о величайшем творении Мильтона «Потерянный рай», речь в котором идет о грехопадении первого человека. Согласно легенде, после издания поэмы некто Томас Элвуд обратился к автору со словами «Ты описал, как был потерян рай, но что ты можешь сказать о том, как рай нашли?». Озадаченный поэт спустя некоторое время показал Элвуду рукопись под названием «Возвращенный рай». Для человека, знакомого с основами православной культуры, было бы очевидно, что в произведении с подобным названием речь должна идти об искупительной жертве Богочеловека и Его грядущем Воскресении, которыми и был освобожден прародитель человеческого рода, как и поется в пасхальном песнопении: «Плотию уснув, яко мертв, Царю и Господи, тридневен воскресл еси, Адама воздвиг от тли, и упразднив смерть…». Между тем в центре «Возвращенного рая» – совсем иные события Священной истории. А именно упоминаемый нами рассказ о сорокадневном испытании в пустыне. Прежде всего, бросается в глаза мильтоновская гиперболизация искуса в сравнении с теми тремя испытаниями голодом, властью и тщеславием, о которых упоминают евангелисты Матфей и Лука. Помимо известных искушений, поэт приводит искушение чревоугодием, сомнением в промысле Божием, высокоумием («восславься мудростью») и богатством. При этом даже в тех случаях, когда автор, по-видимому, следует за Писанием – привычные истины обрастают дополнительными образами и мотивами. Так, дьявол в поэтическом переложении Мильтона является Христу под видом убогого старца-отшельника. Начиная, как водится, с испытания голодом, пришелец присовокупляет к нему и лукавый искус человеколюбием: Но коль Ты Божий Сын, Отцу вели,Чтоб эти камни претворил во хлеб:Себя спасешь, и нам (пустынножителям – Ю.Р.) доставишь ядь, Какой мы не вкушали уж давно.В другом месте к намерению «архиврага» победить Божественного Сына чревоугодием присовокупляется стремление уязвить Его маловерием. Так, взалкавшему Богочеловеку дьявол приводит на память попечение Господне о народе Израильском, который в течение сорока лет питался манной небесною в пустыне.Но Ты на сорок напрочь дней забыт – На сорок дней, и таче сверх того.Для поэта, очевидно, победа воздержанием, которая была совершена Христом, являлась едва ли не магистральной в деле возвращения потерянного рая. Не даром в произведении присутствует некий смысловой рефрен: сатанинское предложение вкусить от земной пищи звучит в ней дважды. Во втором случае клеветник предлагает взалкавшему Господу обилие яств, достойных царственного пира. Мильтон описывает их довольно подробно:Посредь поляны, под шатром древес,Роскошный, пышный, царственнейший стол – Обилье блюд, волшебный ароматИ вкус! Дымилась там любая дичь…Здесь, как и в начале поэмы вновь мерцает образ прародителя, которому противопоставлен «Престойкий Человек»: «И во сравненьи сколь казался мал / Эдемский плод, прельстивший древле Еву!». Таким образом, искушению Господа в пустыне английский поэт приписывает основополагающее значение в деле вызволения Адама из уз адовых. Как следствие, праотец спасен благодаря тому, что Христос отверг дьявольские наущения. Можно было бы счесть данную параллель единичным проявлением авторской воли в западной словесности. Между тем, спустя два века совершенно другой представитель европейской литературы ирландский архиепископ и поэт Ричард Ченевикс Тренч создает стихотворение, в котором вновь сопоставляет Искупителя с первым человеком, не выдержавшим испытания в «раю сладости». Предлагаем вниманию читателя предпринятый нами безыскусный перевод ранее не переводимого произведения на русский язык. When man was foiled in Paradise, he fellFrom that fair spot, thenceforward to confessThe barren and the thorny wildernessWas the one place where he had right to dwell:And therefore in the wilderness as wellOur second Head did that dread strife decideAnd those closed gates again set open wide,Victorious o'er the frauds and strength of hell.Thou wentest to the proof, O fearless Lord,Even to the desert, as thy battlefield,A champion going of his free accord;We had no fears, for unlike him of oldWho lost that battle for us, Thou didst wieldArms of unearthly temper, heavenly mould.Перевод: В Эдемских человек ниспал долинах,Чтоб вечно покаянье приноситьИ серая, бесплодная пустыняТем местом стала, где был вправе жить. Столетия спустя Сын Человеческий Триумфом разрешил исход борьбы;И сокрушенные ниспали силы тьмы,Что заграждали Горнее Отечество.Отважно устремясь на испытанье, На поле брани – в сумрачность пустыни, Ты наш Ходатай был, Предстатель –Господь, упасший нас Своей святыней, Ты, шествуя за праотцем Адамом,Оружием Небес низверг гордыню.Итак, подобно Мильтону, Тренч полагает, что борьба зла с человеческим родом триумфом разрешилась именно в период сорокадневного поста Христова: «Столетия спустя Сын Человеческий / Триумфом разрешил исход борьбы», что само по себе несколько противоречит учению Церкви. Для православного человека искушение Господа в пустыне – новый виток в истории спасения человечества наряду с воплощением и крещением Спасителя в Иордане: испытанный сатаной Христос не однажды, но трижды подтверждает свою божественную природу, чтобы в силе духовной выйти на проповедь. Среди русских поэтов, посвятивших свои строки данному евангельскому сюжету, – Афанасий Афанасьевич Фет, Федор Николаевич Глинка и Лев Александрович Мей. Но никто из них не придает победе Великого Ходатая над сатаной в пустыне того искупительного значения, которое отводят ей зарубежные писатели, Мильтон и Тренч. Вместе с тем, российских поэтов объединяет одна связующая. Все они пишут лишь об искушении Христа – властью, о том моменте, когда дьявол показывает все царствия земные и говорит: «всё это дам Тебе, если, пав, поклонишься мне» (Мф. 4:9). Это можно было бы объяснить источниковедчески: в Евангелии от Матфея указанный отрывок имеет завершающее, а потому и акцентологическое значение. Однако данное наблюдение не является справедливым для Евангелия от Луки, где аналогичному стиху отведено срединное место. Фет прямо начинает свое небольшое произведение с описания эпизода ухода Христа в пустыню. Взалкавшего Господа встречает князь мира и, показывая все царства света, говорит Ему:Признай лишь явное, пади к моим ногам, Сдержи на миг порыв духовный – И эту всю красу, всю власть Тебе отдамИ покорюсь в борьбе неравной»Дав волю воображению, поэт наделяет дьявола сугубым лукавством. Изображенный им сатана, с одной стороны, признает поклонение себе действием «явным» и очевидным, с другой стороны – ставит это поклонение условием собственной поверженности перед Сыном Божьим: «И покорюсь в борьбе неравной». Ответ Господа мудр и одновременно прост, он не похож на софистические парирования описанного Мильтоном Мессии:Но Он ответствовал: «Писанию внемли:Пред Богом Господом лишь преклоняй колени». После подобного ответа, согласно Евангелию от Матфея, которое Фет, очевидно, избрал источником для вдохновения, рядом со Христом появляются небесные слуги. Но у Фета Ангелы приходят не просто, оказывая Победителю честь, а «ждать Его велений». В этой завершающей строчке как раз и актуализируется мотив духовной силы: победой над сатаной в пустыне Иисус знаменует Свое Божественное происхождение. В центре стихотворения Глинки с аналогичным названием «Искушение в пустыне» – также третья кознь духа тьмы. Искуситель, описанный лириком, гнусен и коварен. Много поучая дьявольской премудрости как управлять людьми через их страсти, он говорит об условии поклонения ему как бы вскользь и попутно. Бери ж венец и выбирай короны, И над толпой народов возносись; Но только мне, для вида… поклонись!..В ответ на тирады «гнусного советчика» Богочеловек лишь роняет «грустный взгляд» и кротко отвечает: «Я ведаю, Кому Мне поклоняться!..Читал ли ты в Писании слова:«Я Бог, – кумиров не твори,И никому не кланяйся иному!»…Так говорит в законе Вседержитель!Поэт употребляет слово «Вседержитель» и это не случайно. Согласно блаженному Иерониму Стридонскому, дьявол говорит о царствах мира, что они – его «по своему хвастовству, а не потому, что имеет власть во всем мире». Подобную мысль высказывает блаженный Феофилакт Болгарский: «В силу своей гордости он (денница – Ю.Р.) считает мир своею собственностью». Изображенный Глинкой Христос лишь указывает лукавому на то, что владычество миром принадлежит Всевышнему, как о том свидетельствует Псалмопевец: «Господня земля и что наполняет ее, вселенная и все живущее в ней» (Пс. 23:1). Сердцевиной стихотворения Мея «Отойди от меня, сатана!» вновь является этот главный ответ Великого Ходатая врагу человеческого рода. Обращаясь ко Христу со льстивым обращением «Раввуни», Искуситель пытается удивить своей способностью показать «От заката светил до востока, / Землю всю, во мгновение ока». Перед Спасителем предстают Каменистая степь, Палестина, Инд и Ганг, Фивы, Коринф и Афины: «Термы, портики, кровли домов и палат, / Триумфальный арки, дворцы и сенат». Изображая перед Христом все выгоды земной власти, дьявол заканчивает свой монолог упоминанием о равном бессмертным богам «властителе полусвета» – Тиверии. Стихотворение построено на композиционном контрасте, большую его часть занимает описание земных царств и городов, со всеми их пейзажными зарисовками («острова, голубые заливы») и архитектурными особенностями: «Термы, портики», в то время как ответ Господа, который является заключительным аккордом произведения, занимает одну строчку: «Отойди, отойди от меня, сатана!». Так, мы сталкиваемся с удивительным культурным феноменом: для поэта «чистого искусства», как называли современники Фета, и для проникнутого духом «религиозного мистицизма» Глинки, рождение которых отделяет целое поколение, – главным смысловым эпизодом евангельского рассказа об искушении Христа в пустыне является именно сатанинское предложение властительства над царствами земными. Для всякого христианина особое значение имеют слова «Царство Божие», под которыми понимается «действие благодати Святого Духа в уверовавшем человеке». В некотором смысле Царство Божие противопоставлено миру. И не только потому что принадлежит внутреннему человеку ( «Царствие Божие внутрь вас есть» Лк. 17:21), но и потому что, Оно, как сказал Господь, «Царство Мое не от мира сего» (Ин. 18:36). Осознание неотмирности учения Христова есть характерная русская черта. Вероятно, поэтому ни одна земля не породила столько странников сколько наша. Напротив, «мироправителями тьмы века сего» (Еф. 6:12) названы в Писании духи злобы. Выбор между служением Богу и маммоне и, в конечном итоге, между приверженностью двум этим царствам (земному и Небесному), как показали разбираемые творения, является главенствующим и основополагающим для русского человека. Автор: Юлия Ростовцева
