ЛИТЕРАТУРНЫЕ ШТРИХИ К ОБРАЗУ ИУДЫ ИСКАРИОТА

«И, тотчас подойдя к Иисусу, сказал: радуйся, Равви! И поцеловал Его»

(Мф. 26:49)

Рассказ о предательстве Иуды вошел во многие творения отечественной словесности. Так, даже предание Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина «Христова ночь», повествующее о Пасхе Господней, не обходит стороной этот образ Священной Истории. Первым к теме обратился русский поэт Семен Яковлевич Надсон, который в 1879 создает лиро-эпическую поэму «Иуда». Среди прозаиков, связанных с данной проблематикой, следует назвать повесть писателя-экспрессиониста Леонида Николаевича Андреева «Иуда Искариот» (1907). Один текст от другого отделает целое поколение. Между тем, оба произведения связаны со Священным Писанием не только сюжетом, но и некоторыми мотивами.

Читатель встречает Иуду у места трагической казни Спасителя. Боголюбивые ученики уже сняли Его пречистое тело. Осталось лишь орудие пытки, страшно возвышающееся над горой. Глядящий на крест в растерянности:

– он и сам не знал,

Зачем и как сюда попал

Из Писания нам ничего не известно, знал ли Иуда, Кого предавал, или видел в Своей Жертве лишь «кровь неповинную» (Мф. 27:4). Этот евангельский эпизод оставляет свободу для богословской мысли. Христианский поэт, автор антологий православной поэзии Надсон наполняет содержание поступка «предателя» неведением. Его роковой персонаж начинает сознавать «Кого безумно ненавидел, / Чью жизнь на деньги променял», только когда Христос идет на место казни. Впоследствии мучимый угрызениями совести, предатель видит в «больном воображении» Спасителя, но для него это лишь «докучное виденье», которое он силится изгнать. Пред Иудой предстает не просто «апостол истины святой», но «Бог, осужденный приговором». Однако внезапно открывшейся истины о божественной природе Сына Человеческого не хватает, чтобы укрепить в преступнике веру в всесильное милосердие Божие.

А я? я знал ли сожаленье?

Мне нет пощады, нет прощенья!

Удивительные сокровища смысла открываются, если прочитать стихотворение в рамках господствующей для автора православной традиции. Так, в поэме есть целый отрывок, содержащий прямую речь, адресанта которой мы затруднились бы сходу определить. Это фрагмент седьмой:

Беги, предатель, от людей

И знай: нигде душе твоей

Ты не найдешь успокоенья:

Где б ни был ты, везде с тобой

Пойдет твой призрак роковой

Залогом мук и осужденья.

Беги от этого креста,

Не оскверняй его лобзаньем:

Он свят, он освящен страданьем

На нем распятого Христа!

. . . . . . . . . . . . . . .

И он бежал!..

Вне сомнения, речь принадлежит не ангельскому лику, так как ангелы – слуги Небесного Царя – не могут вводить в уныние («нигде душе твоей / Ты не найдешь успоконья»), это задача духа злобы. Как ни велико было преступление предателя, но и это преступление можно было избыть раскаяньем, подобно тому как омыл слезами покаяния свое предательство апостол Петр. Можно было бы предположить, что в поэтической вариации Надсона приведенный фрагмент принадлежит суду человеческому. Но, думается, что автор как истинный православный христианин никогда бы не возвел в ранг поэтической истины осуждение Иуды человеческим родом. И если взять во внимание, что предыдущие фрагменты пестрят фразами, описывающими внутренний диалог предателя, то можно предположить, что одним из участников этого диалога является дьявол. Именно он наущает Иуду: «Беги, предатель, от людей».

Показательно, что местом погибели Иуды становится лес, который согласно старинным русским преданиям считается пространством нечистым. Слова и словосочетания с семантикой тьмы «вечно мгла царит», «заря не проникает», «мрачный труп» присутствуют в описании пейзажа печальной гибели.

В повести со схожим названием Леонида Андреева предатель Господа представлен в ином ключе. Большое внимание уделено внешности персонажа, в которой угадывается двойственность его натуры: «Двоилось так же и лицо Иуды: одна сторона его, с черным, остро высматривающим глазом, была живая, подвижная, охотно собиравшаяся в многочисленные кривые морщинки. На другой же не было морщин, и была она мертвенно-гладкая, плоская и застывшая; и хотя по величине она равнялась первой, но казалась огромною от широко открытого слепого глаза». Вместе с двойственностью, которая сама по себе есть косвенное свидетельство лукавства, Иуда был наделен и чертами демоническими. Так, зрячим был только один его глаз, благодаря чему герой принимал образ «одноглазого беса».

В произведении подробно изображается, казалось бы, несправедливое отношение к будущему предателю других апостолов и самого Учителя, не случайно первоначально сама повесть имела заглавие «Иуда Искариот и другие». Особенно «глумится» над христовым последователем святой Петр, который сравнивает Иуду с попавшей в сети рыбой. «Это ничего, что у тебя такое скверное лицо: в наши сети попадаются еще и не такие уродины, а при еде-то они и есть самые вкусные. И не нам, рыбарям господа нашего, выбрасывать улов только потому, что рыба колюча и одноглаза». Довольно грубое уподобление Иуды осьминогу, которое сделал Петр, будучи одобряем в том Учителем, является мотивным эхом эпизода из десятой главы Деяний святых апостолов. Когда томимый голодом апостол увидел «как бы большое полотно», в нем же «всякие четвероногие земные, звери, пресмыкающиеся и птицы небесные» (Деян.10:12). Осьминог является одним из таких «гадов», и в повести Андреева, как и в рассказе апостола вкушение нечистого получает одобрение: «И был глас к нему: встань, Петр, заколи и ешь» (Деян.10:13). Последнее сравнение с нечистой снедью также восходит к новозаветным мотивам, суть которых заключается в словах: «трудящийся достоин пропитания» (Мф.10:10). Ими характеризуется вознаграждение всякого работающего на ниве Господней.

При чтении произведения может сложиться противоречивое представление о нравственных качествах и характере будущего предателя. Не случайно в науке можно встретить воззрение на Иуду как на «человека с душой поэта». На самом деле в изображении Иуды Андреев использует психологический прием зеркала, согласно которому окружающие нас есть отражение наших собственных недостатков и добродетелей. «По рассказам Иуды выходило так, будто он знает всех людей, и каждый человек, которого он знает, совершил в своей жизни какой-нибудь дурной поступок или даже преступление. Хорошими же людьми, по его мнению, называются те, которые умеют скрывать свои дела и мысли; но если такого человека обнять, приласкать и выспросить хорошенько, то из него потечет, как гной из проколотой раны, всякая неправда, мерзость и ложь». О данной особенности человеческой души хорошо сказал преподобный авва Пимен: «Мы и братия наши как бы две картины. Если человек, смотря на себя, находит в себе недостатки, то в брате своем он видит совершенства; а когда сам он кажется совершенным, тогда, сравнивая с собой брата, находит его худым».

В литературоведении сложилось представление, согласно которому Иуда неразделенно любил Своего Спасителя. Именно эта любовь толкнула апостола Христова на преступление. Между тем, если присмотреться к отношению Господа к будущему предателю, в нем нет и доли избирательности: Сын Божий любит одинаково каждого, будь камень веры Петр или уродливый «осьминог» и лжец Иуда. В контексте святоотеческой мудрости поведение Христа к превознёсшему собственной мнимой прозорливостью Иуде есть поведение Учителя, отдалившего от Себя на время Своего ученика для научения смирению. Не любит Христа Иуда и потому, что подобно дьяволу он лжец и противник истины. Между тем, и сегодня в научной литературе можно встретить трактовки подобные этим: «Иуда беззаветно любит Иисуса: он готов был пожертвовать ради него жизнью. При чтении повести Андреева многих сбивают с толку слова предателя, обращенные ко Христу, истязаемому солдатами: «Ах, больно, очень больно, сыночек мой, сыночек, сыночек. Больно, очень больно!...». Это больная душа Иуды пробивалась сквозь толщу одержимости. Не даром рот предателя самопроизвольно раздвигается в улыбке, когда израненный Спаситель падает под гогот толпы воинов: «Поднялся сильный хохот, и Иуда также улыбнулся – точно чья-то сильная рука железными пальцами разодрала ему рот. Это был обманут рот Иуды».

Раздвоенная, лукавая душа предателя остается такой до последнего момента. Так, жаждущий того, что людям откроется Истина после первого, второго, третьего удара молотка, после водружения Креста на Голгофе, он спрашивает последователей Христовых: «Геенна огненная – что такое геенна?». С наступлением смерти красные глаза Иуды теперь «одинаковые, как братья» примирились друг с другом, так словно из Иуды вышел «одноглазый бес».

Глядя на образ Иуды, каким он представлен, в российской словесности, нельзя не подивиться удивительной прозорливости писателей, изобразивших его как одержимого злым духом человека.

Автор: Юлия Ростовцева