«Пророк» - Пушкин Александр Сергеевич

"ПРОРОК"

Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился, —
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился.
Перстами легкими как сон
Моих зениц коснулся он.
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он, —
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
И бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей».

Описание произведения.

Рассказчик, томимый духовной жаждой, блуждает в пустоте мира и выходит на перепутье. Перепутье — это остановка: нужно сделать духовное усилие и выбрать путь. Усилие приводит к небесному откровению: является Серафим (Ис.6:6-7) о шести крылах, который «десницею кровавой» и мечом принимается истязать героя-рассказчика. Он отверзает ему глаза и уши: герой внимает полноте космической мистерии в её вертикали — от малейшего содрогания небес до жизни подводных глубин и травного прозябания. Серафим вырывает язык героя, «празднословный и лукавый» и вкладывает ему в уста «жало мудрыя змеи», от чего наш герой замолкает — он расстаётся с, привычными миру, ложью и пустословием. Серафим рассекает мечом грудь героя и заменяет полное забот и страхов трепетное сердце на пылающий угль. Затем мы переживаем мистическую смерть героя — он отныне лишён всего, чем жил и что давало ему хлеб и славу. Силою и волею Небес ему даны очи, уши, язык и сердце иного мира, жалящие и жгущие людей мира сего. Божий глас подымает героя на пророческое служение — «глаголом жечь сердца людей». Этот мир холоден. Божественный огонь должен принести ему поэт-пророк.

Этот текст, смыслы которого столь очевидны, вызвал у исследователей вопросы исторического, жанрового и духовного толков — пушкинисты, поэты, философы, отвечая на них, противоречат друг другу. — Непросто принять прямые откровения, которые принял и излил в своём «Пророке» Пушкин.

Первый вопрос касается принадлежности «Пророка» к циклу из четырёх стихотворений о событиях 14 декабря (включая загадочное четверостишие, якобы завершавшее «Пророка»). 3 сентября 1826 года поэт был внезапно вызван из Михайловской ссылки в Москву на встречу с царём. Аудиенция состоялась, и царь освободил поэта от ссылки. С тех пор в кругу друзей Пушкина бытует мнение, что поэт, во-первых, привез в Москву четыре стихотворения, посвященные событиям 14 декабря и, во-вторых, четверостишие, якобы завершавшее «Пророка». В среде, дружественной поэту, ходили стихи:

Восстань, восстань, пророк России,

В позорны ризы облекись,

Иди, и с вервием на вые

К у.<бийце> (?) г.<нусному> (?) явись.

В советское время четверостишие было признано пушкинским и опубликовано в Большом академическом собрании сочинений. «Трактовка самого стихотворения «Пророк» стала даваться сквозь призму этого текста», — пишет исследователь творчества Пушкина В.М.Есипов. Есипов убедительно доказал несостоятельность слухов о цикле из четырёх политических стихотворений. Проанализировав все мемуарные свидетельства друзей поэта, исследователь пришёл к выводу, что они «противоречат друг другу по самым существенным вопросам». К тому же, беглый анализ приведённого выше четверостишия показывает его полную эстетическую несостоятельность. На «явную слабость этих виршей» указывают и поэт Валерий Брюсов, и один из наиболее авторитетных пушкинистов В.Э.Вацуро. Опираясь на мнение С.Булгакова («Жребий Пушкина»): «Как писатель, Пушкин абсолютно ответственен. Он выпускает из своей мастерской лишь совершенные изваяния», мы не можем признать эти стихи пушкинскими и подтвердить принадлежность «Пророка» к политической лирике, о чём можно сделать однозначный вывод.

Второй из вопросов к пушкинскому «Пророку» — написано ли стихотворение в жанре подражания пророчествам Библии или Корана, как, например, «Подражания Корану» 1824 года? — Поэт В.Ходасевич считал, что в «Пророке» Пушкин изображает преображение пророка, а вовсе не поэта: «О поэте у Пушкина были иные, гораздо более скромные представления, соответствующие разнице между пророческим и поэтическим предстоянием Богу. Поэта Пушкин изобразил в «Поэте», а не в «Пророке» … Зная, что поэт порою бывает ничтожней ничтожнейших детей мира, Пушкин сознавал себя великим поэтом, но нимало не претендовал на «важный чин» пророка. В этом было его глубокое смирение - отголосок смирения, которое сама поэзия имеет перед религией».

Иной ответ на вопрос о подражании дал В.Соловьёв. В статье «Значение поэзии в стихотворениях Пушкина» философ доказал, что пушкинский Пророк не похож ни на пророков Библии, ни на Мохаммеда Корана, и подражанием быть не может. Он также заметил, что в «Подражаниях Корану» (1824), напротив, дан точный образ пророческого мусульманского текста, чего нет в «Пророке». В.Соловьёв делает вывод: «Пушкинский «Пророк» … не настоящий пророк… это — идеальный образ истинного поэта в его сущности и высшем призвании».

Вдумываясь в эти слова В.Соловьёва, возникает третий, спорный вопрос: было ли духовное перерождение поэта фактом биографии Пушкина? Этот вопрос напрямую связан со следующим — четвёртым вопросом: о центральном значении «Пророка» в жизни и творчестве Пушкина. — Философ отвечает на третий вопрос отрицанием: «Всё, что изображено во второй половине стихотворения «Пророк», — не имело и не могло иметь у Пушкина прямого автобиографического значения». «Нужны ли такие муки нового рождения для поэта, баловня свободы, друга лени, каким… всегда оставался Пушкин? И совершилось ли в нём самом что-нибудь подобное в эпоху, когда написан «Пророк»? ...». Далее В.Соловьёв настаивает, что год «Пророка» в жизни поэта был переломным: «1826 год был важным годом в жизни Пушкина как поэта. Будучи… хронологически точною серединой, делящею двадцатилетнюю поэтическую деятельность Пушкина (1816 - 1836) на две равные половины, этот год совпал с большим переломом, и внешним, и внутренним, в его судьбе». Утвердив особое значение «Пророка» в жизни поэта, философ, однако, считает, что Пушкин не жил в уровень данного ему откровения и достиг его высоты только на смертном одре: «Пушкин лично никогда… не требовал ни от самого себя, ни от других того глубокого и полного нравственного перерождения, к которому он, однако, был-таки волей-неволей трагически приведен в три последние дня своей земной жизни».

Этот печальный вывод оспаривает философ-священник С.Н.Булгаков, который в работе «Жребий Пушкина» отвечает, скорее, на четвёртый вопрос. Он считает, что гению «был свойствен… особый удел — предстояние пред Богом в служении поэта» — и утверждает значение «Пророка» как откровения Неба в жизни Пушкина: «В зависимости от того, как мы уразумеваем Пророка, мы понимаем и всего Пушкина… Таких строк нельзя сочинить, или взять в качестве литературной темы, переложения… Для пушкинского Пророка нет прямого оригинала в Библии… лишь в свете этого призвания и посвящения можем мы уразумевать дальнейшие судьбы Пушкина… Или же Пушкин описывает здесь то, что с ним самим было, т. е. данное ему видение божественного мира под покровом вещества?». Булгаков ставит вопрос: «Каково в нём было отношение между поэтом и человеком в поэзии и жизни?» — и замечает «духовное изнеможение» поэта с начала 30-х годов, когда мастерство преобладает «над духовной напряженностью, искусство над пророчественностью». Где же произошёл «надлом жизни, отклонение… пути от собственной траектории?» — ответ Булгакова печален, он касается несчастной женитьбы поэта: «служитель красоты нездешней оказался в цепях неволи красоты земной». Он стал невольником… не красоты, а Натальи Гончаровой. Это противоречие повлекло Пушкина к трагической гибели. «Поэтическое созерцание красоты в Пушкине превратилось в исступленную ревность…», что не есть «ни путь поэта, ни тайновидца мира… Пушкин задыхался и искал смерти». Далее Булгаков пишет, что промыслом Божьим поэту всё же суждено было новое рождение — через врата смерти. «В умирающем Пушкине отступает все то, что было присуще ему накануне дуэли. Происходит явное преображение его духовного лика — духовное чудо… На смертном одре поэт-христианин в молчании своём снова поднимается до просветления пророка, через смерть восходя к духовному воскресению...».

Подводя итог нашей работе, мы утверждаем, что «Пророк» не относится ни к политической лирике, ни к жанру подражаний — его значение больше, чем значение любого совершенного произведения поэзии. — «Пророк» не фантазия поэта, а откровение иного мира о Божественном призвании человека, которое действовало не только в жизни Пушкина, но продолжает действовать и в нас, обжигая наши охладевшие сердца пламенем Небесной любви.

История создания.

Стихотворение А.С.Пушкина «Пророк» явилось плодом насильственного уединения поэта в селе Михайловское, где он отбывал ссылку с августа 1824-го по сентябрь 1826 года. Это уединение, впервые в жизни испытанное Пушкиным, им отнюдь не желанное и для него мучительное, благотворно сказалось на его творчестве: поэт достиг зрелости не только в своём мастерстве, но и в высоте духовных устремлений. В деревне Пушкин читал и вчитывался в Библию и Коран. Им были написаны «Борис Годунов», «Сцены из Фауста», три главы «Онегина», «Подражания Корану»; задумано то, что создало посмертную славу поэта: «Маленькие трагедии», «Повесть из римской жизни». Повесть осталась в замысле, но один из эпизодов её превратился в знаменитый труд «Египетские ночи». Исследования Ю.М. Лотмана показали, что одна из глав «Повести» изображала рассказ раба-христианина о Тайной вечере Христа.

«Пророк», написанный в 1826 году (дата неизвестна, т.к. черновик не найден), стал вехой, за которой творчество поэта вышло на новую высоту. — Никогда ещё Пушкин в лирических стихах не касался библейской тематики (мы исключаем юношеские шалости поэта, поскольку, вспоминая о них со стыдом, он сам отказывался от авторства).

Отношение автора к вере.

Пушкин с детских лет наследовал любовь русского дворянства к церковным службам и личной молитве, но также и распущенность русского барства — об этом говорят его юношеские увлечения вольтерьянством и «чистым афеизмом».

Всё это было легко преодолено им уже в Михайловской ссылке и высказано в стихах разных лет: «Свободы сеятель пустынный», «Птичка», «В еврейской хижине лампада», «Ангел», «Пророк», «Воспоминания в Царском селе», «Воспоминание», «В Часы забав иль праздной скуки», «Странник», «Отцы пустынники и жены непорочны», «Как с древа сорвался предатель ученик», «Когда великое свершалось торжество» и пр.

В неосуществлённых замыслах остались рассказ о Тайной вечере Христа, переложение библейских историй. Известно, что в 1830-е годы он много думал о покаянии. В семейной переписке поэт призывал Божье благословение на детей и жену. Умирая, причастился святым таинствам.

Биография.

Жизнь Пушкина — классический пример вечного конфликта гениального поэта с властями и обществом. В юности — две ссылки за вольные стихи и столь же вольное поведение. В зрелые годы — попытка служить Отечеству историческими трудами («История Пугачёва», «История Пётра»), изданием журнала «Современник», в котором печатались лучшие умы России — натолкнулась на равнодушие и враждебность общества.

Несчастная женитьба на красавице Гончаровой привлекла столь пристальное внимание царя к его семейству, что Пушкину, хранителю семейной чести, ничего не оставалось, как уйти из жизни, вызвав на дуэль одного из участников царской интриги, Геккерена. Тот послал вместо себя приёмного сына Дантеса, который смертельно ранил поэта.

Автор текста: Преображенская Ирина Александровна.