Медиатека по Библии

Антон Павлович Чехов, биографию которого знает едва ли не каждый школьник, родился 17 (29) января 1860 года в религиозной семье. Отец его, Павел Егорович, был человеком твердых религиозных убеждений. При воспитании своих детей он добивался того, чтобы те строго следовали церковным обрядам и правилам. В Таганроге он сам руководил церковным хором и детей привлекал к пению в нём. Со стороны братья-хористы походили на ангелов, однако у маленького Антоши от этого остались совершенно иные впечатления. В действительности, религиозность отца Чехова сочеталась с авторитарностью вплоть до телесных наказаний, что не могло не оставить тяжелых воспоминаний и впечатлений. Но при этом, как отмечает В. Б. Катаев, с самого раннего детства Чехов все равно воспитывался в лоне православной культуры. Если брать с внешней стороны, он прекрасно знал главные церковные обряды, и это отразилось во многих его произведениях. Несомненна его любовь к красоте церковной фразы, виртуозное знание библеизмов и использование их в произведениях, любовь к колокольному звону. Брат его вспоминает, что не было ни одной Пасхи, чтобы Чехов пасхальную ночь провел дома: он обязательно шел слушать колокольный звон. Бывал он и на пасхальных службах. Несмотря на то, что в течение жизни Чехов несколько раз высказывался по поводу собственной нерелигиозности, любовь чистому и светлому и отторжение от греховного и грязного сквозит в, казалось бы, нерелигиозных произведениях Чехова. Одним из таких произведений с «двойным дном» является его рассказ «Ионыч» (1898).

Никто не будет опровергать, что главным героем чеховского рассказа «Ионыч» является доктор Старцев, между тем произведение открывается и завершается упоминанием о семье Туркиных. Второе предложение оканчивается сообщением о них, со слов «А Туркины?» начинается последний абзац рассказа. Неужели такая «кольцевая» композиция – случайность? Чем примечательны герои? Прежде всего, надо отметить, что первую же оценку Туркиных обществом («самая образованная и талантливая» семья) Чехов развенчивает в своем рассказе с нарочитой определенностью. Вспомним, что Вера Иосифовна писала о том, «чего никогда не бывает в жизни», в пору своей обрюзгшей опущенности Ионыч уже называет это романическое искусство «бездарностью» («Бездарен, — думал он, — не тот, кто не умеет писать повестей, а тот, кто их пишет и не умеет скрыть этого») и странное дело Чехов не стремится разубедить читателя в общем ходе мыслей своего персонажа. Не блещет талантом и Котик – Екатерина Ивановна, играя на рояле длинно и однообразно. «Я такая же пианистка, как мама писательница», – выскажет героиня вердикт своему творчеству по прошествии лет. Итак, то главное, за что почитали Туркиных в губернском городе С. – за их талантливость – оказывается сильным преувеличением. Между тем у внимательного читателя неизбежно родится впечатление, что Чехов противопоставляет Ионыча и означенное семейство, симпатизируя последнему. На чем же базируется подобное впечатление? На авторской позиции, которая мерцает в финале, в особенностях композиции рассказа, в том, что «последнее слово» все же остается за Туркиными. Подобный взгляд является сравнительно новым. Критики и литературоведы обычно высказывают в адрес указанных героев чеховского рассказа презрительные суждения, не редко приписывая их самому автору. Известна, например, оценка известнейшего русского литературоведа и лингвиста Д. Н. Овсянико-Куликовского, которая прозвучала одной из первых в критической литературе: «в дальнейшем Чехов очень обстоятельно изображает эту «Талантливость» Туркиных, и мы, вместе с доктором Старцевым, выносим весьма определенное понятие о Туркиных, как о людях совершенно пустых, бездарных и совсем не интересных» (здесь и далее курсив мой – Ю.Р.) . Особенно досталось «бездарным буржуа» в статьях по литературоведению советских лет . Но и в постсоветские годы господствовала односторонняя оценка героев. Так, признанный чеховед В. Б. Катаев писал в своей книге «Сложность простоты. Рассказы и пьесы Чехова»: «Туркины сохранились в своей пошлости – Старцев деградировал. Не удержавшись даже на уровне Туркиных…» . Впоследствии данное мнение, возводясь в ранг научной истины, кочевало из работы в работу. Не удивительно, что подобные воззрения составляют сегодня традицию изучения рассказа в школе и ВУЗе. В недавней студенческой статье, посвященной «Ионычу», находим все тот же штамп: «Желание жить спокойно, без хлопот — единственная цель существования этих людей. Примером такого бессмысленного бытия в рассказе служит семья Туркиных. Там не происходит никакого развития, труда над собой. Хозяйка пишет бездарные романы, а дочка играет на фортепиано весьма посредственно, шутки же отца плоские и избитые» . Плохим признаком, на мой взгляд, является то, что пошлыми и чуждыми «развития, труда над собой» Туркины именуются только в виду их малой одаренности, которая, впрочем, была. Вспомним Иван Петрович изображал старых генералов и кашлял при этом действительно очень смешно, Екатерина Ивановна играла действительно трудные пассажи, Вера Иосифовна награждала своих героев благородными порывами. Сегодня высказывания Старцева о талантах Туркиных уже рассматриваются не так категорично, делается скидка на уровень культурного развития самого главного героя . Вместе с тем, внешние дарования Туркиных, как-то: актерское мастерство, сочинительство, игра на рояле – совсем не то основание, по которому Чехов противопоставляет Туркиных и Дмитрия Ионыча. Рассказчику важно другое. Вспомним, почему происходит падение доктора Старцева. По причине его эгоистичности, основанной на эгоизме любовной страсти. Старцев и Туркины, как бы ни были незначительны их дарования, изначально находятся на разных полюсах относительно такого понятия как человечность. Последние гостеприимны, не делают сословных различий, не кичатся своими талантами, а делятся ими «с сердечной простотой». В то время как впечатлений о возвышенности идеалов главного героя Чехов в своем читателе не оставляет. В этом смысле справедливо наблюдение А. П. Чудакова, что никакой зримой эволюции на протяжении всего рассказа в Ионыче не происходит . На праздник Вознесения он напевает любовные стихи из «Элегии» А. А. Дельвига и отправляется в город, чтобы развлечься. Если брать во внимание трихотомию дух – душа – тело, то становится очевидным, что и в день, когда Господь, завершив свою земную миссию, вознесся на Небеса, Старцев может подняться лишь до душевного, творческого порыва. В силу этой временной приподнятости в романах Веры Иосифовны Старцев еще не видит бесталанности и даже спрашивает о дальнейшей судьбе сочинений, увлекается общим восторгом от игры Екатерины Ивановны. Очевидно восприятие искусства еще не требует от Дмитрия Ионыча больших усилий:

«и все-таки слушать было приятно, удобно» (о романах Веры Иосифовны) 

«слушать эти шумные, надоедливые, но всё же культурные звуки, — было так приятно, так ново...» (об игре Екатерины Ивановны)

Впоследствии к приятным «культурным» впечатлениям примешивается любовь к Котику, и оба увлечения — женщиной и искусством – ходят рука об руку. Так, в пору своей  влюбленности Дмитрий Ионыч открыт не только навстречу человеческому общению, но и восприятию искусства: «С ней он мог говорить о литературе, об искусстве, о чем угодно…» Вместе с тем, влюбленность Ионыча – чувство в большей мере страстное. С особой силой актуализирует мотив плотской, а не возвышенной, одухотворенной любви сцена на кладбище, являющемся в некоторой мере символом тщеты и бренности земного существования. Эпизод именуется в специальной литературе знаковым, «кульминационным» в изображении деградации главного персонажа . Это не совсем справедливо. И после тщетных полунощных прогулок Старцев не чужд некоторой возвышенности. В его словах слышится поэзия чувств: «Мне кажется, никто еще не описал верно любви, и едва ли можно описать это нежное, радостное, мучительное чувство, и кто испытал его хоть раз, тот не станет передавать его на словах. К чему предисловия, описания? К чему ненужное красноречие?». Между тем, в подобной оценке кладбищенской сцены есть доля истины. Сцена эта обнажает подноготную души Дмитрия Ионыча. Не случайно для выявления темных сторон человеческой природы здесь избраны слова из вечной книги. Природа внутренних плотских переживаний Старцева соседствует с евангельскими строками «яко грядет час, в оньже вси сущии во гробех услышат глас Сына Божия» (Ин.5:28), пророчествующими о Страшном Суде. Но душа Дмитрия Ионыча пребывает даже не в состоянии раба (трихотомия раб-наемник-сын), которого ожидает возможная кара. Для Старцева нет не только Суда, вечной жизни и Воскресения, но даже покоя, словом «небытие» наполнены его думы: «И только когда в церкви стали бить часы, и он вообразил самого себя мертвым, зарытым здесь навеки, то ему показалось, что кто-то смотрит на него, и он на минуту подумал, что это не покой и не тишина, а глухая тоска небытия, подавленное отчаяние...». Показательно, как не реализовавшаяся любовная страсть приводит к страсти иного порядка, к унынию, тоске небытия. Вспомним, что слово «бытие» вертелось в сознании Старцева и в праздник Вознесения, тогда еще не связанное с отчаянием, оно предвещало возможную любовь: «Когда еще я не пил слез из чаши бытия...». Но круг замкнулся. Единственная возможность подняться до душевной жизни оказывается утраченной. Вместе с утратой любви погибает и возможность воспринимать возвышенное – искусство. Напротив, Туркины остаются на этой ступени. Они не просто делятся своими талантами, они гостеприимны и сердечны . Радушие отличает Туркиных, тогда как в Старцеве при последней встрече с некогда любимой женщиной жадность убивает «огонек» человечности: «Старцев вспомнил про бумажки, которые он по вечерам вынимал из карманов с таким удовольствием, и огонек в душе погас». Поэтому вопреки распространенному мнению, не герой, разочарованный «интеллигентностью» семьи – ее с презрением отвергает, а жадность как «чрезмерное стремление удовлетворить свое желание» (С. И. Ожегов) выбрасывает Ионыча от среды Туркиных. Стремлением угодить не себе, а ближнему наделены антагонисты Старцева. Ярким примером того, что демонстрация собственных талантов была для благочестивого семейства ничем иным, как желанием услужить другому может являться эпизод, описывающий, как Иван Петрович, замечая задумчивость и скуку своего посетителя, участливо ободряет его доброй шуткой.

В жизни своей в меру собственных сил Туркины исполняли завет христианской любви: «никто не ищи своего, но каждый пользы другого» (1. Кор.10:23). Но одним этим христианским свойством черты характера Туркиных не исчерпываются. Вряд ли оспоримо, что они вели себя очень естественно, обладали редкой для своего положения простотой. Это достоинство героев дважды подчеркивается в произведении: Туркины «принимали гостей радушно и показывали им свои таланты весело, с сердечной простотой», – во втором абзаце. «Вера Иосифовна читает гостям свои романы по-прежнему охотно, с сердечной простотой» –  в конце произведения. В том, как держит себя хозяйка, Вера Иосифовна, какие позволяет себе шутки в присутствии гостя, находящегося ниже ее на ступени социальной лестницы, мерцает эта евангельская простота и «голубиная нежность» (если выражаться языком А. И. Гончарова применительно к Обломову). Надо заметить, что даже двойное упоминание об этом прекрасном человеческом качестве не могло поколебать некоторой инертности в понимании персонажей литературной средой. Так, В интерпретации В. Б. Катаева этим двойным упоминанием Чехов хотел высказать упрек, укоризну в адрес «механической заведенности» Туркиных, которая в наблюдателе может вызвать только «тоску и раздражение» . Иные же попросту обвиняли «самую образованную и талантливую» семью (с точки зрения обывателя, не с точки зрения Чехова) в том, что она не оправдала надежд Дмитрия Ионыча, явившись порождением все той же среды, которая и «заела» главного персонажа .  Между тем, каковы были душевные устремления членов семьи Туркиных таковы были и их идеалы. Вспомним, что любительские спектакли устраивались у них «с благотворительною целью». Непременным даром благотворить наделяла своих персонажей и бесталанная, казалось бы, хозяйка: «Вера Иосифовна читала о том, как молодая, красивая графиня устраивала у себя в деревне школы, больницы, библиотеки». Великодушие являлось неким подспудным идеалом членов самой образованной в городе С. семьи. Даже повидавшая уже столичные виды Екатерина Ивановна по прошествии лет видит в Ионыче одно лишь благородство уездного лекаря: «Но у вас работа, благородная цель в жизни», – замечает она Старцеву в ответ на его «старимся, полнеем, опускаемся». Поэтому упреки в пошлости и ограниченности Туркиных сильно надуманы, порождены особенностью восприятия героев самим Ионычем.

Нет нужды доказывать, что согласно Чехову искусство возвышает человека, оно сродни истинному, неподдельному чувству. Так, влюбленному земскому врачу были небезразличны музыка и литература, тогда как с внутренним упадком в душе его рождается отчуждение к высоким проявлениям человеческого творчества: «От таких развлечений, как театр и концерты, он уклонялся, но зато в винт играл каждый вечер, часа по три, с наслаждением». Естественно, Туркины не жили высокодуховной христианской жизнью, но они обладали человечностью. А их семейные увлечения были свободны от какого бы то ни было прагматизма . Между тем, как доктор Старцев по прошествии лет стал не только Ионычем, но и по слову обывателей, превратился из человека, а в языческого бога: «Когда он, пухлый, красный, едет на тройке с бубенчиками и Пантелеймон, тоже пухлый и красный, с мясистым затылком, сидит на козлах… кажется, что едет не человек, а языческий бог».

А. П. Чудаков отмечал множество различных голосов, раздающихся в чеховском «Ионыче» . Но сколько голосов, столько и оценок, в ряду которых можно с трудом распознать позицию самого автора. В центре рассказа изначально должна была быть семья, только представляющаяся интересной на фоне «скучного серого города» . Позднее центральным героем стал доктор Старцев, Ионыч, но в положительном смысле этого слова героями Туркины остались. Они сохранили семейную гармонию, участливое отношение к людям и возбуждают в читателе неподдельный интерес.

Автор: Юлия Ростовцева