Читать толкование: , Глава , стих . Толкователь — Ианнуарий (Ивлиев) архимандрит

После величественной композиции Нагорной Проповеди, составленной из поучений Иисуса Христа, евангелист Матфей, следуя своему обыкновению, предлагает читателю и слушателю Евангелия новую композицию, составленную не из слов, но из деяний Иисуса Христа. По замыслу Евангелиста, в Нагорной Проповеди Господь преподнес учение о Царствии Божием, или, точнее говоря, учение о праведности, которая превосходит праведность книжников и фарисеев, и которая является предпосылкой вхождения в Царство Небесное: «Если праведность ваша не превзойдёт праведности книжников и фарисеев, то вы не войдёте в Царство Небесное» (5:20).

Перед началом Нагорной Проповеди у евангелиста Матфея стоит: «И ходил Иисус по всей Галилее, уча в синагогах их и проповедуя Евангелие Царствия, и исцеляя всякую болезнь и всякую немощь в людях» (4:23). В этих словах выражена некая программа повествования. Иисус учил и проповедовал, делая это с беспримерной смелостью, «как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи» (7:29). Теперь эта от Бога данная «власть» выражает себя в поступках и действиях, которые являются знаками, знамениями приблизившегося Царствия Божия. Наиболее очевидные и понятные множеству людей знамения Царствия – чудесные «исцеления всякой болезни и всякой немощи в людях». Они как бы указывают на то, что в новом веке с людей будет снято проклятие первородного греха. Сам грех мы, как правило, понимаем в узком смысле преступления против тех или иных законов нравственности. И это верное, но весьма ограниченное понимание. Понятие греха значительно шире. Грех – состояние отчуждения от Бога, от самого источника вечной жизни в блаженной свободе. Грех поверг человечество в состояние тленности, несвободы и всяческого страдания, наиболее яркими и видимыми проявлениями которого являются болезни, приближающие нас к смерти, и сама смерть. Поэтому исцеления от всевозможных болезней и являются знамениями, предвосхищениями грядущего Царствия Божия. Напомню, что сами понятия «спасения» и «исцеления» очень близки друг другу. И само слово «исцеление» во многих языках обозначает также «спасение». Например, в немецком языке Heilung (исцеление) и Heil (спасение). Родственны эти слова и в английском языке: to heal (исцелять) и holy (святой, спасенный). Родственны слова, означающие исцеление и спасение, и в греческом языке Евангелия. Но дело, конечно, не в филологии, а в самой сущности: спасение – это и есть исцеление от самой универсальной болезни – от греха как источника всех болезней и всех страданий.

Итак, открывается новый раздел Евангелия, в котором преимущественно повествуется об исцеляющем присутствии Царствия Божия в лице Иисуса Христа. Этот раздел охватывает 8-ю и. 9-ю главы.

Рассказ об очищении прокаженного есть и в других синоптических евангелиях. Наиболее подробно он изложен в Евангелии от Марка (Мк. 1:40-45). Матфей, по своему обыкновению, опускает несущественные, с его точки зрения, подробности рассказа Марка, устраняет неточности и некоторые странности языка Марка и оставляет лишь самую суть произошедшего. Сокращения, произведенные Матфеем, отодвигают в сторону бытовые подробности в пользу богословия. Но редакция – дело тонкое, и сокращения Матфея иногда вступают в некоторое противоречие с последовательностью изложения. Так, например, евангелист пишет о множестве народа, который последовал за Иисусом, когда Он сошел с горы. Но тогда не совсем понятно, как при такой большой толпе можно было удержать в тайне событие исцеления прокаженного («смотри, никому не сказывай…»). У Марка ведь все происходит в пустынном месте, где никакого народа не было. Тогда и повеление «не сказывать» понятно. Но… Матфей, как уже упоминалось, не очень интересуется деталями и подробностями, излагая лишь самое существенное.

А существенно для него, например, то, чего нет у других евангелистов: Иисус «на горе» излагал новое откровение о новом законе и теперь Он «сошел с горы». И это должно напомнить внимательному читателю о Моисее, который на горе Синай получил откровение о старом Законе, который он, сойдя с горы, преподнес всему народу. Иисус – новый Моисей. Он сходит с горы к большой толпе народа. Именно это важно для Матфея, а не логика мелких деталей.

Не было в древности болезни, которая вызывала бы больше страха, чем проказа. Проказой, собственно, назывались самые разные кожные заболевания: например, псориаз или стригущий лишай. При этом больный человек становился ритуально нечистым. Почему? Дело здесь не столько в санитарных нормах, сколько в убеждении, что всякая болезнь является следствием конкретного прегрешения. А уж такая болезнь как проказа является наказанием за очень тяжкое преступление. И пока человек не очистится, он лишен общения не только с людьми, но и с Богом. В книге Левит сказано: «У прокаженного … должна быть разодрана одежда, и голова его должна быть не покрыта, и до уст он должен быть закрыт и кричать: нечист! нечист! … Он должен жить отдельно, вне стана жилище его» (Лев. 13:45-46). Ведь Израиль должен быть «чистым народом»! И поселения, где жили израильтяне, должны быть «чистыми». Поэтому прокаженные находились за стенами городов. Можно сказать, что прокаженный считался мертвецом, ходячим трупом. Никакой врач не в силах исцелить такового. Только Бог может, по своей милости, сделать это. Писание сообщает нам только о двух случаях исцеления от проказы. Это исцеление Богом сестры Моисея Мариам (Числ. 12:10-15) и исцеление пророком Елисеем сирийского военачальника Неемана (4 Цар. 5:1-19). В рассказе об исцелении Неемана есть показательное место, где «царь Израильский … разодрал одежды свои и сказал: “Разве я Бог, чтобы умерщвлять и оживлять, что он посылает ко мне, чтобы я снял с человека проказу его?”» (4 Цар. 5:7). Царь, конечно, был прав: он Богом не был. Да и пророк Елисей тоже не был Богом. Но он, будучи пророком, знал волю Божию об исцелении сирийского военачальника Неемана. И вот теперь – третий случай исцеления от проказы, о котором сообщает уже Писание Нового Завета. При этом, если Мириам ждала исцеления семь дней, и если Нееман должен был семь раз погружаться в Иордан, то Иисус Христос исцелил мгновенно, одним прикосновением! В Нем и через Него действует Сам Бог.

Кстати, обращает на себя внимание жест прикосновения к прокаженному. Вообще-то по Закону прокаженный не смел приближаться к Иисусу, да и Сам Иисус по Закону должен был или отогнать от Себя прокаженного, или Сам отбежать от него. Что уж там говорить о прикосновении! Но Иисус сознательно, «со властью» нарушает постановления Закона, ибо Он – выше Закона, и никакая «нечистота» Ему не страшна. Он видит перед Собою просто отчаянно несчастного человека, которому Он протягивает руку помощи.

По-русски в традиционном переводе несколько неуклюже звучит просьба прокаженного: «Господи! если хочешь, можешь меня очистить». Да, в этих словах несчастного скользит понятная боязливая неуверенность. Но более адекватно все-таки следовало бы перевести несколько иначе: «Господи! Ты ведь можешь меня очистить, стоит тебе только захотеть!» Перевод В.Н. Кузнецовой.. В этой просьбе исследователи обращают внимание на обращение прокаженного: «Господи!». Разумеется, слово κύριε в обыденной речи означало просто «господин». Однако, Матфей (как и Лука), ощущая всю чрезвычайность ситуации, вряд ли добавили это отсутствующее у Марка слово только ради того, чтобы сделать речь прокаженного «вежливой»: мол увидел какого-то идущего мимо господина и учтиво попросил исцелить его от проказы. Нет, конечно. В мольбе прокаженного слово κύριε – не «господин», а именно «Господи». «Господь» – так церковь евангелиста Матфея исповедала Иисуса Христа, признавая Его Божественность, ибо Κύριος – заменитель Имени Божия, открытого Моисею при неопалимой купине. В лице прокаженного к Иисусу как к Богу обращается в Евангелии не просто несчастный больной иудей, но Церковь Христова. Это ощущали первые читатели Евангелия.

Исцелив прокаженного, Иисус прежде всего повелел ему не говорить о свершившемся чуде, чтобы не вызвать к Себе излишнего и опасного внимания толп народа. Всё это было бы преждевременно и могло лишь вызвать волнения подобные тем, которые возникали при появлении всяких самозваных лжемессий. Ведь Сам Иисус не заявлял о Себе, что Он – Мессия. Народ не был приготовлен к вести о таком необычном Мессии, каким Он был. Потом Иисус послал исцеленного выполнить принятый ритуальный обряд очищения и освидетельствования у священника. Это предписывалось Законом (Лев. 14). Последние слова «во свидетельство им» можно понимать именно в этом смысле – свидетельство об очищении от проказы. Но можно понимать и в другом смысле. – Поскольку полностью утаить личность Целителя было невозможно, Иисус предписывает исцеленному совершить все необходимые по Закону обряды, чтобы избежать постоянных обвинений в свой адрес, будто Он только и делает, что нарушает Закон. Может быть, и так.

Этот замечательный рассказ сообщает также Евангелист Лука (Лк. 7:1-10), который, ввиду его важности, помещает его сразу после большой учительной проповеди Иисуса Христа. Так и евангелист Матфей помещает рассказ о языческом сотнике сразу после большой Нагорной проповеди. Предание евангелиста Иоанна также сохранило этот рассказ в несколько иной редакции (Ин. 4:46-54). Этот отрывок о язычнике, который верует во Христа, отражает острую проблему в тех христианских общинах, которые были готовы через крещение принимать в Церковь необрезанных «богобоязненных» язычников. При этом в таких общинах чувствительным было противодействие тех христиан, которые желали видеть в Церкви исключительно обрезанных, иудеев и отвергали приём в церковь необрезанных, то есть, с их точки зрения, «нечистых» язычников. Открытость к миссии среди язычников была, как мы знаем из Книги Деяний и из посланий Апостола Павла, большой проблемой христианства до Апостольского собора в. 47 (или. 49) году (Деян. 15), который разрешил эту проблему в пользу крещения необрезанных. Но и после этого Собора некоторое время вопрос оставался напряженным.

Вообще говоря, количество верующих христиан из язычников в середине I века постоянно умножалось. Вера в единого Бога к тому времени не была проблемой для более или менее образованных жителей Римской империи. Действительно, было не так уж много тех, кто простодушно верил в бесчисленное множество богов языческого пантеона. И культ этим богам стал к тому времени скорее привычной данью традициям и требованиям государственной лояльности. Затрагивать глубину религиозного чувства и трезвого разума архаическое многобожие было уже не в состоянии. Да и в сошествие с небес Спасителя Сына Божия, о котором проповедали миссионеры апостолы, поверить было нетрудно. Таковое сошествие ожидалось и в среде язычников. В прошлых беседах мы уже упоминали о том, как незадолго до Рождества Иисуса Христа величайший римский поэт Вергилий (70-19 до РХ) в своей Четвертой эклоге писал об ожидании таинственного Младенца, который должен родиться от небесной Девы. Главная проблема была не в этих моментах веры, а в отношении к Закону Моисея с его требованиями. Прежде всего с его главным требованием непременной принадлежности к Израилю – избранному народу Божию с его знаком верности Богу – обрезанием, да и с многими другими требованиями ритуальной «чистоты». Все эти библейские требования, привычные и понятные иудеям, были чужды и неприемлемы для других народов. Они затрудняли миссию и сводили христианство к узко-национальной религии. Это прекрасно понимали такие умы как апостол Павел, но не понимали многие христиане из иудеев, свято веривших в абсолютную необходимость обрезания и принятия основных положений Моиссева законодательства. – Поэтому так важны были рассказы предания о случаях веры среди язычников уже при земной жизни Иисуса Христа. Рассказ о римском сотнике, чья вера заслужила высшего одобрения Спасителя, более того, была поставлена в пример иудеям, - этот рассказ был весьма важен в полемике между национально ориентированными иудеохристианами и последователями универсального христианства, независимого от национальных рамок.

 Однако, вернемся непосредственно к нашему тексту. Иисус, как мы читаем, входит в Капернаум, небольшой город на севере Галилеи, где располагался римский гарнизон. Там к Нему подходит сотник, то есть центурион, офицер, командовавший соединением примерно в сотню воинов. Этот сотник обращается со скромной просьбой к Иисусу. 

Следует еще один пример чудесного и мгновенного исцеления. Евангелист Матфей, заимствуя рассказ из предания, которое он нашел у евангелиста Марка, игнорирует биографические и бытовые подробности последнего. Он пишет не столько биографию Иисуса Христа, сколько создает литературные композиции из родственного материала. Матфей объединил множество высказываний Иисуса в большую учительную композицию Нагорной проповеди. Теперь он объединяет множество случаев исцелений в единую композицию о милосердных деяниях Иисуса, которые показывают, кáк учительные слова Господа являют себя в Его делах. В кратком рассказе об исцелении тещи Петра инициатива исцеления принадлежит полностью Иисусу. Об исцелении его не просит больная (как это было в случае прокаженного), не просят родственники или ближние (как в случае слуги сотника или в рассказе об исцелении той же тещи Петра в Евангелиях от Марка и Луки). Замечательно то, что Иисусу для исцеления не нужны никакие лекарства или заклинания, как для прочих целителей того времени. Достаточно одного прикосновения, или даже одного слова. Матфей доступными ему средствами подчеркивает Божественную власть Иисуса.

Что касается самой истории, то в ней в целом все понятно. У тещи Петра сильный жар, лихорадка, или «горячка», как это переведено в Синодальном переводе Слово «горячка» в современном русском языке не употребляется или употребляется крайне редко, разве что в случае «белой горячки», то есть алкогольного делирия – недуга, вряд ли применимого к теще Петра. Лучше вместо этого слова употребить в переводе более употребимое – «лихорадка».. Как и прочие болезни, эта «горячка» понималась как некий демон, который овладевает человеком. От прикосновения Иисуса этот демон убегает, покидая болящую. Она сразу встает, чувствуя себя настолько здоровой, что стала «служить» – только не «им», как в Синодальном переводе, а «Ему», то есть Иисусу Христу. Ведь в рассказе Матфея никакие лица кроме Самого Иисуса не упоминаются. Теща спасена от демона горячки, и теперь, исполненная благодарности, она «служит» Господу. По-гречески здесь употреблен глагол διακονέω, который означает приготовление пищи и прислуживание за столом. Разумеется, за этими скупыми словами Евангелия стоит такая мысль: исцеленная теща Петра – наглядный образец гостеприимства, пример христианской диаконии, милосердного служения ближним. Так должны поступать люди, получившие помощь от Господа.

В истории толкования этой евангельской истории внимание чаще всего направлялось на тот факт, что Петр был не холост, а женат, как впрочем и другие апостолы, о чем свидетельствует и апостол Павел (1 Кор. 9:5). Но Евангелия ровным счетом ничего о жене Петра нам не сообщают кроме самого факта ее существования. Некоторые подробности о брачной жизни Петра сообщает Климент Александрийский в своих «Строматах» «Петр и Филипп произвели детей, а Филипп даже отдал свою дочь замуж» (Строматы, книга. 3, 52). и повторяет древний церковный историк Евсевий Кесарийский «Климент, … перечисляет апостолов, о которых в точности известно, что они были женаты. Он говорит: “…У Петра и Филиппа были дети; Филипп выдал и дочерей своих замуж…”». (Евсевий, Церк. История, книга. 3, 30, 1)..

Наш рассказ завершается обобщающим замечанием о том, что когда настал вечер, к Иисусу привели многих одержимых бесами, и «Он изгнал духов словом и исцелил всех больных». Упоминание вечера не случайное. Оно показывает, что история исцеления тещи Петра была в субботу, и надо было дождаться захода солнца, чтобы вести больных и исцелять их. Ведь в субботу запрещена всякая работа, в том числе и исцеления. Что касается приведенных к Иисусу «одержимых бесами», то это не только «бесноватые» в современном смысле этого слова. Это и просто больные разными заболеваниями: ведь, как мы уже упоминали, в то время всякая болезнь приписывалась действию того или иного злого духа, как вот та самая «горячка» тещи Петровой.

Исцеляющую деятельность Иисуса, с точки зрения Матфея, подтверждает пророчество Исаии. И евангелист приводит в сокращении цитату из этого пророка, в которой говорится о Рабе Господнем, прообразе страдающего Христа, Который

«взял на Себя наши немощи

 и понес наши болезни…

Он изъязвлен был за грехи наши

 и мучим за беззакония наши;

наказание мира нашего было на Нем,

 и ранами Его мы исцелились» (Ис. 53:4-5).

Исаия пророчествует об искупительных страданиях Самого Христа за наши грехи и беззакония. Но евангелист, несколько изменяя цитату, пишет не о немощах и страданиях Христа, а о наших немощах и болезнях, которые исцеляет Христос. Это становится ясным, если переводить текст Матфея точно, а не так, как это сделано в Синодальном переводе. Евангелист пишет буквально так: «Да исполнится сказанное через пророка Исаию, который говорит:

“Он убрал наши немощи

 и унес болезни”».

Это один из многих примеров того, насколько свободно относились раннехристианские богословы и проповедники к Библейским текстам, стремясь приспосабливать их к своему времени, к своим богословским или миссионерским задачам. Это отличает евангелистов от нас, стремящихся строго придерживаться буквы текста, не позволяя себе свободного отношения к ним, руководствуясь их духом.

После Нагорной проповеди евангелист Матфей создал еще одну однородную композицию, соединив в. 8-й и. 9-й главах своего Евангелия рассказы о чудесах, которые совершил Иисус Христос, преимущественно исцеления. Но иногда эти чудесные истории прерываются повествовательными эпизодами разного учительного характера. Так, вслед за исцелением тещи Петра появляется весьма показательный рассказ, в котором речь идет о реакции народа на поучения и деяния Иисуса, а также звучат Его знаменитые слова, среди которых и такие: «предоставь мертвым погребать своих мертвецов». 

Обращает на себя внимание, что евангелист Матфей завершает первые чудеса исцелений (очищение прокаженного, исцеление слуги сотника, тещи Петровой и многих больных и бесноватых; Мф. 8:2-16) цитатой из пророчества Исаии, из так называемой Песни Отрока (или Раба) Господня: «Когда же настал вечер, к Нему привели многих бесноватых, и Он изгнал духов словом и исцелил всех больных, да исполнится реченное через пророка Исаию, который говорит:

“Он взял на Себя наши немощи

 и понес болезни” (Ис. 53:4)».

Ведь Иисус был для Матфея не только чудотворцем, который приводил в порядок расстроенный частный мирок отдельного человека. Нет, Он был тем Рабом Божиим, о Котором пророчествовал Исаия, и Который с самого начала своей жизни – а не только на Кресте – возложил на Себя страдания и скорби всех, потому что с самого начала Его задача – искупление и спасение не только отдельных людей, но всего народа Израиля. Вспомним благовещение Ангела Господня Иосифу-обручнику: «Иосиф, сын Давидов! не бойся принять Марию, жену твою, ибо родившееся в Ней есть от Духа Святого; родит же Сына, и наречешь Ему имя Иисус, ибо Он спасет людей Своих от грехов их» (Мф. 1:20-21).

Так что не случайно, что Матфей уже теперь, после столь значимых встреч Иисуса со «множество народа», находит необходимым говорить о следовании этого народа за своим Искупителем Иисусом (Мф. 8:18-22). И здесь, в вопросе следования за Иисусом, возникает несколько проблем, кратко отраженных в следующих диалогах.

Звучит мотив пути, ухода. Иисус готов отправиться в путь: «Увидев же вокруг Себя народ, Иисус повелел переправиться на другую сторону» (8:18). Народ, окружающий Иисуса, готов следовать за Ним. Эти люди воплощают Церковь, идущую сквозь историю за своим Предводителем. Поэтому следующие диалоги можно понимать как условия для последователей Иисуса Христа в церковном обществе. А общество это многообразно, оттого и условия следования за Иисусом различны.

Вот первая история: некий книжник, то есть знаток Закона Моисея, желая следовать за Иисусом, объявляет о своей безусловной готовности следовать за Учителем: «я пойду за Тобою, куда бы Ты ни пошел». Но несмотря на эти полные энтузиазма слова, Иисус принимает книжника без особого восторга (если вообще принимает его). Кто хочет быть Его последователем, должен знать, в какие житейские трудности он себя вовлекает. Он советует книжнику взвесить все следствия такого решения, указывая ему на суровые условия существования Сына Человеческого: нет ни родного дома, ни приюта, ни защиты, ни безопасности…. Он – странник Божий, Который постоянно находится в пути. Иисус выражает это, прибегая к простым поэтическим метафорам: «Лисицы имеют норы, и птицы небесные – гнезда; а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову» (8:20). – Эти слова ставят перед каждым из нас вопрос: чувствуем ли мы, что принадлежность к Церкви Христовой предполагает столь жёсткие требования, пусть и не буквально те же самые, на которые указывал Иисус Христос?

Хотя встреча с Иисусом дает человеку шанс исцеления и спасения, следовать за Ним вовсе не так просто, потому что каждый, кто соединяет себя с Ним, фактически уходит из «ветхого» мира и вступает в новый мир. И «плата» такого перехода велика! Вспомним слова апостола Павла: «мы умерли со Христом, то веруем, что и жить будем с Ним» (Рим. 6:8); «я умер для закона, чтобы жить для Бога. Я сораспялся Христу, и уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал. 2:19-20). Следование за Христом в новый мир Его Царствия «оплачивается» потерей своей привычной безопасности в привычном мире, так сказать «смертью» для прежней жизни! И кто думает, что он может просто вернуться назад, стоит ему только захотеть, тот заблуждается. Именно об этом предупреждает Христос. Но, слушая Его слова, слышим ли мы их?

Затем евангелист Матфей иллюстрирует эту диалектику жизни и смерти второй историей. И этот второй диалог звучит для наших ушей как гром среди ясного неба. Один из учеников тоже хочет последовать за Иисусом. Он подходит к Иисусу перед Его уходом и обращается к нему с просьбой. Его просьба проста и понятна: прежде чем пойти вослед Христу он желает похоронить своего отца, то есть выполнить сыновний долг, который в иудействе считался абсолютно необходимым: погребение родственников в то время считалось выше всех прочих заповедей Закона Моисея. Но Иисус отвечает ему решительным отказом в промедлении: «Иди за Мною, и предоставь мертвым погребать своих мертвецов» (Мф. 8:21-22 ). И если этот ответ Иисуса звучит как гром среди ясного неба для наших ушей, то можно себе представить, каким скандальным шоком он звучал для людей, окружавших Иисуса! Отказать в погребении родного отца? Мыслимо ли это?

Святые отцы пытались как-то объяснить это. Например, блаженный Августин по этому поводу выразился чрезвычайно красиво и даже поэтично: «Amandus est generator, sed praeponendus est Creator» (нужно любить производителя, но предпочитать Создателя) Августин. Sermo 100,2.. Нам остается лишь спросить Августина: а сам-то он понимал, что конкретно означала его красивая фраза? И при чем здесь похороны?

С глубокой древности читателей Евангелий тревожил вопрос: Как мог произнести такие слова Иисус, Который столь ясно выражал Свое уважение к заповеди почитания родителей (Мк. 7:9-13)? Здесь же Он, напротив, говорит о разрыве с семьей ради Царства Божия. Да и не только в этом месте. Вспомним такие места Евангелий:

«И пришли Матерь и братья Его и, стоя вне дома, послали к Нему звать Его. Около Него сидел народ. И сказали Ему: вот, Матерь Твоя и братья Твои и сестры Твои, вне дома, спрашивают Тебя. И отвечал им: кто матерь Моя и братья Мои? И обозрев сидящих вокруг Себя, говорит: вот матерь Моя и братья Мои; ибо кто будет исполнять волю Божию, тот Мне брат, и сестра, и матерь» (Мк. 3:31-35).

«Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником» (Лк. 14:26).

«И начал Петр говорить Ему: вот, мы оставили всё и последовали за Тобою. Иисус сказал в ответ: истинно говорю вам: нет никого, кто оставил бы дом, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради Меня и Евангелия, и не получил бы ныне, во время сие, среди гонений, во сто крат более домов, и братьев и сестер, и отцов, и матерей, и детей, и земель, а в веке грядущем жизни вечной» (Мк. 10:28-30).

«Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку – домашние его» (Мф. 10:34-36).

Нет, эти требования, предъявляемые последователям Иисуса, вряд ли соединимы с заповедью любви. Они – выражение бездонной противоположности между Царством Божием, которое возвещает Иисус, и привычным этим миром. Все это крайне серьезно, радикально, бескомпромиссно и… страшно! Разве не так?

Множество церковных толкований пытались всячески обойти эту радикальную серьезность, всячески смягчить слова Иисуса. Говорилось, например, о том, что здесь мы имеем, мол, неправильный перевод арамейских слов Иисуса Христа на греческий язык. Иисус, якобы, сказал, что человек может предоставить погребение своего отца специальным могильщикам, которые, мол, неправильно переведены как «мёртвые». Пусть, мол, могильщики занимаются похоронами, а ты иди за Мной!

Говорилось также, что всё надо понимать в некотором переносном, «духовном» смысле. Мол, «мертвые» – это не просто мертвецы, а духовно мертвые люди. Это все неверующие, грешники и язычники, с которыми не следует общаться и иметь с ними никаких дел Августин, О Граде Божием. 20,6.. Пусть, мол, неверующие грешники хоронят друг друга, а ты – следуй за Мной! Фома Аквинский говорил: «Между верующими и неверующими семейная любовь прекращается» Фома Аквинский, Lectura Nr.722.. Ибо мир – это «царство мертвых», с которым не стоит иметь никаких дел. Во всех этих внешне благочестивых, хотя по сути далеких от Евангелия толкованиях с их ненавистью к миру слова Иисуса Христа понимались как иносказание, как метафора, как некая загадка с сокрытым смыслом. И смысл этот оказывался полностью противоположным заповеди Иисуса: «Идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа» (Мф. 28:19).

В Древней Церкви бытовали и другие, так сказать, более сентиментальные и прямо-таки сладостные толкования слов Господа. Вот, например, как их объясняет святой Иоанн Златоуст Беседа на Матфея. 27,3.: «Конечно, Иисус запретил ему не потому, чтобы повелевал не воздавать почтения родителям, но с целью показать, что ничто не должно быть для нас необходимее небесного, и что с великим тщанием должно стараться о небесных благах и не забывать о них даже на самый краткий срок, хотя бы отвлекали от того самые нужные и неминуемые дела. В самом деле, что может быть необходимее погребения отца и что легче? На это потребно было немного времени. Если же и на это малое время не безопасно оставлять духовные предметы, то представь, чего будем достойны мы, которые всегда оставляем дела христианские и самое маловажное предпочитаем необходимому, и без всякого побуждения предаемся нерадению.

 Далее, мудрости учения Спасителя должно удивляться и потому, что Он … освободил его от бесчисленного множества зол, как-то: от рыданий, плача и всего отсюда происходящего. Действительно, после погребения нужно было рассматривать завещания, заниматься разделом наследства и всем прочим, что происходит в таких случаях, – и, таким образом, волна за волной, унося его все дальше, весьма далеко увлекли бы от пристанища истины. … Если же ты еще удивляешься и смущаешься тем, что ему не было дозволено находиться при погребении отца, то вообрази, что многие не извещают малодушных о смерти их ближних и не допускают быть при гробе, хотя бы умер отец, или мать, или сын, или другой кто-либо из родственников, и мы за это не обвиняем их в жестокости и бесчеловечии – и весьма справедливо. Напротив, допускать малодушных предаваться плачу – было бы делом жестокости». – Итак, следуя мысли Иоанна Златоуста, слова Иисуса были не суровыми, а, напротив, полные милости и жалости. Господь, мол, просто не хотел, чтобы сын, огорченный смертью отца, страдал еще больше, присутствуя на его похоронах. Вот если этот ученик последует за Иисусом, то все эти печали – если и не забудутся – то, по меньшей мере, не будут приносить больших страданий. При этом, правда, Златоуст как бы забыл только что сказанное Господом, что человек, который пойдет за Ним, должен будет разделить с Ним все скорби отсутствия родного дома, отсутствия защиты, безопасности вплоть до несения Креста на Голгофу, которая у каждого своя!

А в. 19-м веке господствовали другие, более рациональные объяснения, которые как бы облегчали душу читателя и снимали камень с его совести. Мол, вот оказывается все как просто! А мы-то испугались! А мы-то думали… Оказывается, что мы, якобы, понимаем жестокие слова Иисуса не совсем правильно. И до сих пор множество толкователей придерживается мнения, что речь идет вовсе не об умершем отце, в погребении которого отказывает Иисус Своему ученику. Нет, отец был не просто жив, но мог быть даже здоровёхонек и весьма далек от смерти. «Позволь мне прежде похоронить моего отца» на языке той среды и того времени, якобы, означало, да и сейчас у семитских народов означает: «Хорошо, я пойду за Тобой, но только после смерти моего отца, чтó может случиться очень нескоро. Ну а пока я позабочусь о последних годах его жизни, как то и повелевает Закон и обычаи». А Иисус как бы говорит ученику: «Нет! Иди за мной сейчас же! Об отце позаботятся твои родственники, которые «духовно мертвые», в то время как ты уже духовно ожил». Что ж, такое объяснение чуть-чуть утешает. Но разве что «чуть-чуть», ибо ведь даже такой ответ Иисуса противоречил Закону Моисея, который требует именно от сына «почитать» родителей, то есть не оставлять их без помощи в дни их старости. То есть Иисус и в этом случае порывает с Законом, с общепринятыми обычаями и нормальными гуманными чувствами человека, когда речь идет о радикальном призыве Бога в Его Царство из царства земного.

Нет, все эти толкования, – сколь бы благочестивыми или утешительными они ни казались, – принципиально ложные с экзегетической точки зрения. Они не учитывают одного очевидного, лежащего на поверхности факта: изречение Иисуса Христа – не загадочная метафора со скрытым смыслом, а не столь уж редко встречающийся в Его речах пророческий окси́морон, цель которого не увлечь людей загадкой о таинственном смысле слов «мертвые, мертвецы», а шокировать их и – в данном конкретном случае – прямо-таки отпугнуть.

Напомню, что окси́морон (от греческого ὀξύμωρον – «заостренная нелепость, умная глупость») – это такая стилистическая фигура речи, которая содержит сочетание слов с несовместимыми значениями. Цель оксиморона – встряхнуть мысль, заострить внимание на чем-то особенно важном и необычном. С таким стилистическим приемом в речи Иисуса Христа мы уже встречались – там, где Он говорил о «бревне в глазу». Ну а в современной жизни, литературе, искусстве можно напомнить о таких известных оксиморонах как «живой труп», «мертвые души», «Старый Новый год», «бесконечный тупик», «конец вечности»… Или вот названия фильмов: «Обыкновенное чудо», «С широко закрытыми глазами», «Правдивая ложь», «Назад в будущее» и так далее.

Совершенно очевидно, что все смягчающие попытки толкователей придать словам Иисуса характер общеприемлемой заповеди, проваливаются перед их необычным, шокирующим характером некоего пророческого знака, символа. – Слова Иисуса «предоставь мертвым погребать своих мертвецов» напоминают некоторые места из апокалиптичекских пророчеств великих сынов Израиля. Например, пророк Иеремия (Иер. 16) говорит, что во дни эсхатологического пришествия Божия теряют свое значение обычные земные законы, обычаи и всё, связанное с грешным человечеством. Всё это рушится перед Богом, даже власть смерти, ибо «Бог не есть Бог мертвых, но живых» (Лк. 20,38). Это в царстве земном люди умирают, их хоронят и оплакивают. Более того, в этом царстве все люди – потенциальные мертвецы. В Царстве Божием не умирают, там никто не женится и не выходит замуж, никто никого не оплакивает, и все живы вечной жизнью. Перед эсхатологической реальностью Царствия Божия теряют всякое спасительное значение обряды, связанные со смертью и погребением, теряет смысл даже их естественная основа – человеческие гуманные чувства и привязанности.

Писание неоднократно говорит нам, что оставление дома, родины, семьи, исход из социальных связей и обязательств – все это может быть свидетельством решительного следования призыву Божию и надежды на пришествие Его Царствия. Но это – не есть удел всех и каждого. Вспомним великие библейские уходы и исходы: Авраама, навсегда покинувшего родину и родственников (Быт. 12,1), вспомним уведенных в Вавилонский плен евреев, за плечами которых рухнула вся их прежняя жизнь, и остались только развалины и пепелища, вспомним братьев Иакова и Иоанна, по одному только слову Иисуса Христа покинувших своего отца Зеведея (Мк. 1,20), вспомним Савла, ушедшего по зову Воскресшего Христа из своей прежней жизни, которая тоже обратилась в руины, в прах, в ничто…

Уже в самом начале Евангельских повествований громко звучит особенная тема властного призыва: «Оставьте всё! Уходите отсюда! Следуйте за Мной!». Заметим, что этот призыв направлен к людям, которых избирает Сам Иисус, а не к тем, которые сами избирают себе Иисуса. Это призыв к избранникам: к апостолам, вестникам Царствия. Это они – Андрей и Симон, Иаков и Иоанн, Савл – оставляют всё. «Следуйте за Мной!» – эти слова не предполагают ни возражения, ни обсуждения. Так Иисус призывал Своих первых учеников и апостолов. Именно это движение вперед и означало для Иисуса Христа новое «покаяние»: «приблизилось Царствие Божие: покайтесь и веруйте в это Евангелие» (Мк. 1,15). Покаяние, то есть обращение, поворот, для Него означало не как у Иоанна Крестителя «обращение назад», к законной праведности отцов и праотцев, но обращение вперед, движение по пути Самого Христа к Царству Божию. И непригоден для Царствия Божия тот, кто, взявшись за плуг, то есть становясь пророком Царствия, оглядывается назад.

Вот и в нашем случае евангелист Матфей снова говорит об «уходе, отплытии вдаль, на другую сторону». Поэтому здесь снова звучат суровые слова об оставлении всей прежней жизни с ее законами, привычками и заботами. Но звучат они не для всех и каждого, а для избранных, для тех немногих «делателей», которым предстоит идти в мир, чтобы собирать большую жатву.

Слова Иисуса Христа, тем не менее, оставляют много вопросов. Хотя ясно, что жестокий оксиморон – не всеобщая заповедь, которая несет в себе общую истину, и хотя ясно, что речь идет о своего рода пророчестве, предназначенном для ушей избранных последователей Иисуса, – всё равно слова Иисуса заставляют нас с беспокойством о них задумываться. Не несут ли они некий важный смысл и для нас, простых христиан?

Вспомним, сколь часто бывало в истории Церкви, и как это происходит в наше время, что христиане ищут в своей церковной жизни, которую они называют «христианской», стабильности, утешительного уюта, неколебимых традиционных устоев и структур (религиозных, культовых, политических, семейных). И это так понятно, так человечно, ибо конечно же безопасная стабильность всегда удобнее, чем какой-то там «уход», грозящий неопределенностью, а то и – страшно подумать – бедностью или бездомностью… Иначе говоря, христиане уподобляются Аврааму, который спокойненько вернулся бы в привычный родной дом; Израилю, вернувшемуся к своим египетским котлам с сытной пищей; рыбакам, которые продолжали бы закидывать свои сети, да при этом еще и много рыбы наловили бы; Савлу, который продолжал бы исполнять приказы своего уважаемого «праведного» начальства и воевать против «еретиков».

Да, слова Иисуса часто бывают удивляющими, вызывающими, провоцирующими. Ведь Он говорит о предельных вещах. В них звучит нечто запредельное обыденному, привычному, земному. И это бывает страшно: ведь человеку так трудно вырваться из своего окружения, часто духовно бесплодного и жалкого, чтобы последовать голосу свыше. Но… упусти он эту возможность взлететь, и он может уже никогда не вырваться из земных пут. Нет, Иисус совсем не хотел вызвать страх у слушателей, оттолкнуть их. Но Он стремился пробудить дремлющие в глубине их духа мысли и чувства, встряхнуть их.

И вот евангелист Матфей уже в начале своего Евангелия напоминает своей Церкви: Кто вступил на путь Иисуса Христа, тот должен осознать, что он оставил многое позади себя! Но может быть, он многое обрёл? Скажем, мир, безопасность или стабильность? Отнюдь нет! – Тот, кто следует за Иисусом попадает в бурю, о чем Матфей тотчас же и напоминает (Мф. 8:23-27). Но путь за Христом через Крест ведет в Царство Небесное. К этому Царству Он призывает и готовит всех людей. Но путь куда-то предполагает уход откуда-то. Неслучайно евангелист Матфей соединяет вместе с мотивом пути мотив трудностей следования за Христом, трудностей расставания с прошлым и неведомых трудностей на пути в будущее.

Рассказ Матфея об «уходе» Христа и о трудностях следования за Ним определенно носит знаковый, символический характер. Это становится очевидным, если мы сравним то, что написано в Евангелии от Матфея с тем, что написано о том же у евангелиста Марка. Сравнивая эти два текста, мы увидим значительную разницу в описаниях одного и того же события. Но при этом мы заметим, что Матфея гораздо меньше Марка интересуют бытовые и исторические детали и подробности. Он сокращает рассказы Марка иногда чуть не в два раза, избегая того, что ему кажется отвлекающим от основного, от того, что ему представляется существенным смыслом события. Это подобно тому, как если бы Марк давал нам живописное, портретное или фотографическое изображение события, а Матфей, отметая случайное, оставлял и даже подчеркивал существенное, предлагая нам не живописное полотно, а икону.

Итак, мы читали о том, что Иисус готов отправиться в путь: «Увидев же вокруг Себя народ, Иисус повелел переправиться на другую сторону» (Мф. 8:18). Народ, окружающий Иисуса, готов следовать за Ним. Этот народ для евангелиста Матфея как бы символизирует будущую Церковь. А в Церкви – самые разные люди. И условия вступления на путь Христов у них разные. Одни, увлеченные чудотворной деятельностью Иисуса готовы были бежать за Ним, куда бы Он ни пошел. Иисус не очень одобрительно относится к таким энтузиастам и указывает им на те трудности, которые ожидают их на пути. Нет, пусть они не думают, что встретят только радости чудесных исцелений и чудесных насыщений. Вполне возможно, что они должны будут разделить с Иисусом трудности Его пути, ибо «лисицы имеют норы и птицы небесные – гнезда, а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову» (Мф. 8:20). Все эти люди призываются в Царствие, но далеко не все они рискнут своим привычным благополучием и войдут в него.

Но есть другие, названные «учениками», которые удостаиваются избрания Самим Иисусом. Это те, которым Он беспрекословно, с Божественной властью говорит «Следуйте за Мной!». Таких совсем немного. В основном, это будущие апостолы. Здесь уместно вспомнить слова Иисуса: «много званых, а мало избранных» (Мф. 20:16; Лк. 14:24). Эти «избранные» оставляют свою прежнюю жизнь, как бы умирают для нее, и вступают на путь неопределенности, отсутствия привычных гарантий и стабильности. Ими движет только вера и «сверх надежды надежда» (Рим. 4:18), которая не обманывает. И это утверждает следующий рассказ об усмирении бури на море (Мф. 8:23-27).

Мы уже неоднократно видели, что Матфей пишет о словах и деяниях Иисуса, ориентируясь на своею церковь, в которой он живет и действует. Он заинтересован в ее поучении в конкретной ситуации. Именно поэтому он – в меньшей степени историк, чем, скажем, Марк или, тем более, профессиональный историк Лука. Он гораздо меньше этих евангелистов проявляет интерес к «исторической» точности слов и деяний Иисуса. Предания, дошедшие до него, он старательно редактирует, приспосабливая их к своему времени, к своим богословским, миссионерским и пастырским задачам. Матфей – творец, писатель, редактор. Но все эти человеческие качества у него пронизаны вдохновением Святого Духа, отчего мы и говорим, что его Евангелие, как и другие писания Нового Завета, богдухновенны.

Творческая манера Матфея была нам очевидна в его великолепной Нагорной проповеди. Для внимательного взора заметна она и в разбираемых нами текстах о последовании Иисусу Христу. – Проделаем небольшую аналитическую работу с этими текстами. Сначала вспомним то место, о котором шла речь в прошлой беседе. Там была произнесена суровая фраза «предоставь мертвым погребать своих мертвецов». В Евангелии от Луки (Лк. 9:59-60) Иисус сказал одному человеку из толпы, которая шла за Ним: «Следуй за Мною!». В ответ этот человек просит: «Позволь мне прежде пойти и похоронить отца моего». Иначе говоря: «Да, я пойду за Тобой, но не сейчас. Позволь мне прежде сделать то-то и то-то».

Для евангелиста Матфея такая ситуация призвания и избрания первых учеников была уже не актуальной. Это всё было в прошлом, примерно полстолетия назад. Ведь церковь, в которой живет и действует евангелист, состоит из христиан далеко не первого поколения. Они уже давно и призваны и избраны. И поэтому в его Евангелии звучит – понятная, впрочем, – просьба не какого-то «другого человека из толпы» (как у Луки), а просьба ученика, который уже в Церкви, в его, Матфея, Христовой церкви. Этот ученик уже следует за Иисусом, но теперь хочет – пусть и на короткое время – снова вернуться в свой «ветхий мир». И это к нему, к христианину, а не к человеку из иудейской толпы, обращено строгое увещание, высказанное в столь парадоксальной форме. Так историческое сообщение из прошлого превращается у евангелиста Матфея в современную проповедь, в наставление христианам его времени и его церкви. Если ты следуешь за Христом в царство свободы, то не оглядывайся назад, в царство несвободы и рабства! Так увещевал и апостол Павел: «Как возвращаетесь вы снова к немощным и бедным стихиям, которым опять и снова хотите отдаться в рабство?» (Гал. 4:9) Перевод Еп. Кассиана (Безобразова)..

Теперь взглянем на нашу историю об усмирении бури. Впервые эта история была рассказана евангелистом Марком (Мк. 4:35-41). Матфей явно использует ее, но в своей манере перерабатывает ее из простого исторического сообщения о чуде в проповедь для Церкви, для христиан как последователей Иисуса. Редакция Матфея тонкая, почти незаметная для простого читателя. Но для исследователя текста, для ученого, работа Матфея очевидна, важна и интересна. Вот в чем дело: У евангелиста Марка спутники Иисуса Христа первыми входят в лодку, чтобы переправиться на другой берег Галилейского моря, и потом они «взяли Иисуса с собою» (Мк. 4:36), то есть описана простая бытовая ситуация: народ заполняет лодку и затем помогает войти в нее Иисусу. В Евангелии от Матфея не так, но история приобретает символический характер. Иисус Христос, чтобы переправиться через море к другому берегу, первым «вошел в лодку», а уже потом «за Ним последовали ученики Его» (Мф. 8:23). Иисус спокоен, он уснул. Тут поднялась буря. У евангелиста Марка страшно перепуганные пассажиры лодки будят Его и с некоторым раздражением от страха вопят: «Учитель! неужели Тебе нужды нет, что мы погибаем?» (Мк. 4:38). В Евангелии от Матфея всё не так: ученики, которых взял с Собою Иисус, разбудив Его, не злятся и не кричат на Него, а смиренно произносят литургическую церковную молитву наподобие привычной нам «Господи, помилуй!». Они молят: «Господи! спаси, погибаем» (Мф. 8:25). Заметьте: они обращаются к Иисусу не «Учитель!», а «Господи»! (Такое обращение к Иисусу возникло уже в Церкви, а не тогда, когда он странствовал по дорогам Галилеи и Иудеи). И далее: в Евангелии от Марка Иисус сначала творит чудо: Он усмиряет ветер и море, и только потом, когда «ветер утих, и сделалась великая тишина» (Мк. 4:39), Он обращается к ученикам, говоря им, что у них отсутствует вера: «Что вы так боязливы? как у вас нет веры?» (Мк. 4:40). А в Евангелии от Матфея Иисус сначала произносит поучение ученикам, в котором Он указывает им на их «маловерие»: «Что вы так боязливы, маловерные?» (Мф. 8:26), и только после этого усмиряет бурю. И, наконец, в Евангелии от Марка (Мк. 4:41) спутники Иисуса «убоялись страхом великим и говорили между собою: кто же Сей, что и ветер и море повинуются Ему?». Матфей не пишет о великом страхе учеников. Нет, у него некие неопределенные «люди, удивляясь, говорили: кто это, что и ветры и море повинуются Ему?» (Мф. 8:27). Да, окружавшая и следовавшая за Иисусом в Галилее толпа, когда видела Его чудеса, могла и поражаться, и удивляться, и даже бояться. Ведь у этих людей еще «не было веры». Но христиане церкви Матфея прекрасно знали о силе и власти Иисуса, их Господа, и вера у них была, да только вот иногда ее было маловато, на что и обращает внимание евангелист Матфей, называя их «маловерными». Так евангелист превращает историю о чуде усмирения бури в поучительную проповедь для укрепления веры своих единоверцев.

Обращает на себя внимание и символика евангелиста Матфея. Лодка (или корабль) для него уже не просто судно, в которое набивается народ, а символ Церкви Христовой. Кроме того для описания бури Матфей использует необычные слова: σεισμὸς μέγας ἐγένετο ἐν τῇ θαλάσσῃ («в море произошло великое трясение») (Мф. 8:24). Слово σεισμός хорошо известно читателю: сейсмология, сейсмический прогноз и так далее. То есть буквально σεισμός – трясение, потрясение. Вот как бывает земле-трясение, так здесь «произошло великое море-трясение». У Марка ведь сказано всё проще: καὶ γίνεται λαῖλαψ μεγάλη ἀνέμου (буквально: «и происходит большая буря ветра») (Мк. 4:37). Матфей выбирает необычное слово «потрясение» неслучайно: ведь оно постоянно используется для описания катастроф последних времен, среди которых немалое место занимает и хорошо знакомое христианам его времени преследование Церкви (Мф. 24:7; 27:54; 28:2; Откр. 6:12; 8:5; 11:13.19; 16:18).

Море здесь, как и вообще в Библии, выступает как стихия хаоса, как та бездна вод, над которою «носился Дух Божий» (Быт. 1:2). Только один Бог властен над морем (вспомним историю Исхода или историю Ионы). В нашем же случае Иисус «запретил ветрам и морю», как если бы ветры и море были какие-то живые демонические существа. Дело в том, что глагол «запрещать» используется в Евангелиях при изгнании нечистых духов. – Ученики Христовы не должны испытывать страх перед гонениями, катастрофами и скорбями, которые неизбежно будут встречаться на их пути. Им нечего бояться, потому что с ними Христос! – Разумеется, смысл рассказа в Евангелии от Матфея гораздо шире, чем усмирение конкретной бури на Галилейском море. Смысл в том, что там, где присутствует Господь Иисус, там утихает всякая буря – буря искушений и страстей, скорбей и страданий, которые сопровождают плавание любого человека по жизненному морю.