Но у врагов Христа сердце было жестче гранитной скалы, и они, оправившись от невольнаго смущения и опасаясь, как бы жертва не ускользнула от них, еще яростнее закричали и затопали, и кровожадными воплями: «распни, распни, Его!»—зловеще потрясали воздух. Это крайне раздражило Пилата, и он ответил им: в таком случае — «возьмите Его вы, и распните, ибо я не нахожу в Нем вины».

Еслибы Пилат обладал большим нравственным и гражданским мужеством, то в сущности этим и должно бы закончиться все дело. На основании римскаго закона Узник признан невиновным, и представитель этого закона признал обвинение Его в оскорблении величества своим политическим самозванством— недоказанным. Значит, оставалось решить дело лишь по иудейскому закону; а так как сила этого закона была ограничена и по нему нельзя было казнить человека смертию, то Пилат, говоря иудеям: «возьмите Его вы и распните!»—сделал лишь опять колкий намек на то, что они не имеют права распоряжаться жизнью людей. Оставалось закрыть собрание и разогнать сборище. Но у Пилата не хватило на это решимости, и он своею нерешительностью погубил все дело. Иудеи, видя, что первое обвинение в оскорблении величества, на какое они собственно более всего и разсчитывали, не удалось, с поразительною изворотливостью перешли на другую почву и дерзко отвечали прокуратору: если ты не находишь в Нем вины по своему римскому языческому закону, то «мы имеем (свой) закон, и по закону нашему он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим» (Ин. 19:7). Это последнее заявление теперь, после всего, что уже произошло и было перечувствовано прокуратором, произвело на него необычайное действие. Услышав его, Пилат положительно испугался. «Filias Dei» — да, все показывает в Нем, что Он более, чем человек. Не даром и Клавдия получила таинственное предостережение во сне. Таким образом, делая несправедливость по отношению к Нему, можно оказаться несправедливым и к самому божеству. Нужно наследовать эту сторону дела, и Пилат, до крайности растерянный, вновь позвал Христа вовнутрь претории, чтобы опять подвергнуть Его единоличному допросу. «Откуда Ты?»—спрашивает Его Пилат.—Земное ли Ты существо, или, в самом деле, не с неба ли Ты, таинственный и страшный filius Dei?—Как образованному римлянину, Пилату, конечно, известна была как римская, так и греческая литература; а она проникнута была ожиданием какого- то таинственнаго явления на земле для обновления одряхлевшаго мира. Даже столь трезвые и серьезные писатели, как римские историки, и те записали на страницах своих летописей широко распространенную молву, что скоро должен был явиться и притом именно в Иудее какой-то необыкновенный человек, имеющий покорить весь мир Тацит, Истор. 5:13; Светоний, Vesp. с. 4. См. “Христ. Чтение“ выпуск 1, 1893 г. и ст. ”Волхвы с востока”, стр, 22 и 23, . Как правителю Иудеи, эта молва конечно была более известна Пилату, чем кому-нибудь другому, так как с нею связывалась опасная для римскаго владычества мысль. Не стоит ли пред ним это воплощенное божество? Пилату казалось, что он напал на истинную суть дела. Если, в самом деле, пред ним стоит бог или полубог, так жестоко потерпевший от рук иудеев, то пусть только он откроет это, и тогда прокуратор, уверенный в поддержке себе со стороны благодарнаго божества, немедленно разгонит эту отвратительную иудейскую чернь и сам готов сделаться правой рукой его в деле покорения мира (в надежде на приличное, конечно, вознаграждение впоследствии). Пилат нетерпеливо ждал ответа на свой вопрос, «но Иисус не дал ему ответа», потому Что мысль его, верная в начале, стала на ложную, политическую почву в конце. Тогда с обычною у суеверных язычников изменчивостью благоговейный страх у Пилата перешел в гневное раздражение, и он запальчиво воскликнул: «мне ли не отвечаешь? Не знаешь ли, что я имею власть распять Тебя, и власть отпустить Тебя?» Какое жалкое самообольщение! Если и в борьбе с иудейским сборищем вполне обнаружилось все безсилие прокуратора, то тем богохульственннее выставлять свое самовластие, когда всякая власть в действительности исходить от Бога. И Христос отвечал Пилату: «ты не имел бы надо Мною никакой власти, еслибы не было дано тебе свыше; посему (хотя и ты совершаешь грех, не действуя с достаточным мужеством в защиту справедливости), но более греха на том, кто предал Меня тебе». Даже и в Своем крайнем уничижении, понесенном по вине этого римскаго правителя, Христос безконечно милостив и сострадателен к нему, и сделавшись в этот момент судией, пред Которым гордый язычник оказался подсудимым, Он преподает ему урок вечной правды.

Пораженный таким глубоким ответом, который можно бы услышать скорее от какого-нибудь глубочайшаго философа, а ее от жалкаго галилейскаго Узника, Пилат задумался опять и не звал, что ему теперь делать. Но во всяком случае, замечает евангелист, отселе «Пилат (еще более) желал отпустить Его». Испытав все средства, он надумал сделать еще одну последнюю попытку, именно подействовать на самую чувствительную струнку иудейскаго на* рода, на его патриотизм и национальное самолюбие. Выйдя из претории и заняв свое место на гаввафе, он приказал вывесть за собой и Иисуса, и когда бож. Страдалец опять появился у гаввафы—все тот же величественный и спокойный, так что терновый венец казался на Нем победным лавровым венком, а издевательская багряница великолепной царской порфирой, то Пилат, указывая на Него, торжественно сказал: «Се Царь ваш!» Но напрасен был и этот изворот. Старейшины успели настроить толпу так, что какие бы доводы ни приводились ей, она неистово кричала одно и το-же: «распни, распни Его!» А когда прокуратор, растерявшись от этой новой неудачи, в раздражении спросил: «царя ли вашего распну?» то высокие злоумышленники, а за ними и весь народ закричали: «у нас нет царя, кроме кесаря. Если отпустишь Его, ты не друг кесарю. Всякий, делающий себя царем (а также и потворствующий таковому), противник кесарю». Такого оборота совсем не ожидал Пилат, так как не предполагал, чтобы заведомые ненавистники римскаго владычества, открыто и еще более тайно проповедывавтив, что у избраннаго народа один только Царь, именно Иегова, и постоянно подстрекавшие народ к мятежам учением, что скоро придет истинный царь иудейский, сын Давидов, который ниспровергнет ненавистное владычество хищнаго римскаго орла, чтобы они дошли до такого гнуснаго лицемерия, заявленнаго так всенародно.

И он объят был ужасом, так как эти самые злоумышленники, будучи злейшими врагами римскаго владычества, в данном случае могли выступить в качестве сторонников римской короны и донесть на Пилата в Рим, как на изменника, публично поддерживавшаго какого-то самозваннаго «царя иудейскаго». Нечто подобное было уже с ним и раньше. Когда он, желая польстить императору Тиверию, выставил однажды посвятительные щиты с его и своим именем на горе Сионе, то иудейские зилоты, усмотрев в этом оскорбление своему закону, шумно требовали от него удаления щитов, угрожая в противном случае принести жалобу самому Тиверию, «воля котораго, как кричали они, состоит в том, чтобы их законы пользовались уважением”. Уже тогда это заявление сильно напугало прокуратора, потому что, по свидетельству Филона, он опасался, чтобы иудейская депутация не раскрыла пред императором всех его преступлений, «продажности его приговоров, его грабительства, разорения им целых семейств, и всех совершенных им постыдных дел, многочисленных казней лиц, не осужденных никаким судом, и причиненных им крайних жестокостей всякаго рода» Philo, Leg. ad Cajum, 1389 . Так как он тогда хотел, однако, настоять на своем, то жалоба на него действительно была принесена, и Тиверий, оставшись недоволен затеей Пилата, приказал ему удалить щиты из Иерусалима н повесить их в храме Августа в Кесарии. Если уже тогда столь неблагоприятным для него оказался исход его столкновения с фанатическим народом, то чего было ожидать теперь? Ему, конечно, известно было, что в это самое время закон об оскорблении величества действовал в Риме с неумолимою жестокостью; жертвою подозрительности Тиверия пали уже многие важные сановники, и в этом отношении, как говорить Тацит, «ни Тиверий, ни обвинители-доносчики не знали усталости” Тацит, Летопись 3:38; см. также в перев. проф. И. И. Модестова прим. 153 на стр. 160.

. Донос, сделанный при настоящих условиях, мог стоить ему не только зани* маемаго места, но и жизни. Тогда он окончательно потерял голову и, заботясь теперь больше о себе и своем положении, чем о правосудии, решился уступить крикам ненавистнаго ему народа “И превозмог крик их и первосвященников”, с грустию замечает св. Лука, “и Пилат решил быть по прошению их”. .

Но жалкий, растерявшийся правитель, оп все-таки хотел выгородить себя от страшной ответственности в столь ужасном попрании справедливости, и хотя внешним знаком думал заявить иудеям о своей непричастности к великому злодеянию. Естественным символом для этого издавна служило омытие рук. Этот символ употреблялся и у язычников, но он имел особенную обрядовую важность у евреев, где он встречается уже в отдаленной древности. Так, по закону Моисееву, в случае неизвестно кем совершеннаго убийства, старейшины города, близ котораго найден убитый, должны были совершить омовение рук с произнесением слов: «руки наши не проливали крови сей, и глаза наши не видели» (Втор. 21:1-7). Отсюда естественно самое выражение «омывать руки» вошло в пословицу, и оно неоднократно встречается в поэтически восторженных псалмах Давидовых (Пс. 25:6, Пс. 82:13). Мишна свидетельствует, что самый обряд продолжал сохранять свое значение до позднейшаго времени Sot, 9:6. Привед. у Эдершейма 2, р. 578. Срав. Дан. 13:46: ״чист я от крови ея“ . И вот этим-то обрядом и воспользо- вгилен Пилат для заявления о своей непричастности к осуждению Праведника. Замечательно, что само употребленное им при этом выражение вполне соответствует именно характеру иудейскаго обряда. Желая придать в глазах иудеев особенную выразительность своему действию, он не ограничился простым языческим символом, а совершил именно иудейский обряд со всею его узаконенною торжественностью. Приказав принести себе сосуд с водою, он «умыл руки пред народом и сказал: невиновен я в крови Праведника Сего Мф. 27:24. — Эдершейм справеддиво обращает внимание на то, что самое выражение Пилата: ᾽Αθῷός εἰμι ἀπὸ τοῦ αἵματος (свободен от крови) есть гебраизм, букв. перевод еврейскаго оборота: наки миддам. Т. 2. стр. 578. Ср. 2 Цар. 3:28: ”невинен я в крови Авенира“. .—Смотрите вы»,—с грозною торжественностью прибавил он. По свидетельству мишны, когда старейшины, совершив установленный обряд и омыв руки, заявляли о своей непричастности к крови убитаго, священники отвечали на это заявление молитвой, которая гласила: «Прости, о Господи Боже, дело сие пароду Твоему, который Ты искупил, и не возложи невинной крови на народ Твой Израиля!» Эта молитва не могла не быть известна присутствовавшим тут первосвященникам и книжникам, и потому должна бы хотя на момент затронуть их закосиелую совесть. Да она, не- сомненно, и припомнилась им; во это только еще более разъярило их, п заявление Пилата было мгновенно заглушено воплями обезумевшей от злорадства черни и ея вождей: «кровь Его на нас и на детях наших!» Многие из этой самой толпы, наверно, живо припомнили себе эту ужасную клятву, когда лет тридцать спустя на этом самом месте произнесен был разъяренным прокуратором Флором приговор, в силу котораго 3,600 иудеев, и среди них много знатнейших, подвергнуты были бичеванию и распятию Bel. Jud. 2:14, 9 , а несколько лет спустя тому же наказанию подвергнуты были уже безчисленныя массы злополучнаго народа, так что, по ужасному свидетельству иудейскаго историка, «места недоставало для крестов, и крестов недоставало для тел» Bel. Jud., 5:11, 1, Нельзя не отметить глубоко-поразительнаго суда Божия, как он проявился над иудеями. Все те муки и истязания, которым они подвергали Христа, им пришлось испытать и на самих себе: “сначала они были подвергаемы бичеванию, а затем и всевозможным видам пыток и истязаний перед своею смертию, и затем были распинаемы на крестах пред стенами города”. Там же.

. Поистине безумная клятва возымела свою силу, и на евреях вполне оправдался древний богоустановленный закон, угрожавший взыскать кровь, пролитую рукою человеческою (Быт. 9:5-6). Но тогда пред трибуналом Пилата они, в своем безумном изступлении, попрали этот закон своего писания и закон своей со- вести, и дико ликовали, когда прокуратор, наконец, в отчаянии дал приказ воинам приготовить крест и распять на нем «царя иудейскаго». По римским судебным законам приговоры всегда требовалось оформить, т.е. письменно изложить и скрепить подписью. По одной из дошедших до нас версий этого приговора, он гласил: «Иисуса Назарянина, возмутителя народа, оскорбителя Кесаря и ложнаго Мессию, как доказано свидетельством большинства его собственнаго народа, отвесть на обычное место казни и в посмеяние его (мнимаго) царскаго величества среди двух разбойников пригвоздить к кресту. Иди, воин, готовь кресты!» Латинский подлинник этого приговора приведен у Маккавейского, стр. 100. Эта версия приговора однако весьма поздняя (от XVI в.) и рядом с нею известно еще несколько версий более подробных. .

Произнеся этот или подобный приговор, Пилат так или иначе покончил с крайне тяжелым, причинившим ему столько безполезных хлопот и нравственных страданий, делом. Подписав приговор, он оставил гаввафу с «омытыми руками»,—но с очищенным ли сердцем? В Абиссинии недавно найдена одна весьма древняя рукопись так называемой исповеди Пилата. Рукопись эта написана на эфиопском языке и, вероятно, коптскаго происхождения (по мнению проф. Джемса—часть апокрифическаго евангелия, занесеннаго в Абиссинию коптамп). На одном листе рукописи изложен отрывок беседы Пилата у гроба Христа, где сказано: ״Я верую, что Ты воскрес и мне явился, и верую также, что Ты, Господи, не будешь судить меня, ибо я действовал, осуждая Тебя, из боязни евреев. Верую в Твои слова и в дела, какия Ты совершил, когда находился среди людей. Ты воскресил многих мертвых״. В Абиссинии Понтий Пилат, как известно, причислен к лику святых, а имя его жены Клавдии Прокулы значится в святцах и греческой церкви (27 октября). О том, что она уверовала во Христа, свидетельствуют Ориген в толк. на ев. Матфея, св. I, Златоуст и Иларий, Предание о ней сохранилось у Никифора в церк. истории 1, 30, и в апокриф. еванг. Никодима (״Прокла״ или ״Клавдия Прокула״). . Мы можем только гадательно предполагать, в каком душевном состоянии отправился он сообщить о содержании своего приговора над «Праведником» своей жене Клавдии, которая, как мпого настрадавшаяся и наболевшаяся душой за того же «Праведника», конечно первая встретила его во внутренних покоях дворца. Не знаем также, долго ли все это страшное дело тяготело на совести Пилата и скоро ли ему удалось (если только удалось вообще) при помощи ловких извивов языческо-римской законнической казуистики снять с себя это тяжелое бремя совершенной им неправды; но одно несомненно, что ему не удалось оправдаться пред совестью человечества, и его имя навсегда связалось с совершенным или допущенным им ужасным преступлением богоубийства Уже язычник Тацит в своей знаменитой “Летописи», какбы выражая совесть языческаго мира, написал роковые слова, что «Христос в правление Тиверия предан казни прокуратором Понтием Пилатом» Тацит, Летопись 15, 44: ״Christus Tiberio imperante per procuratorem P.Pilatum supplicio affectus erat”. Это одно из самых ясных и несомненных свидетельств языческой древности в пользу достоверности евангельской истории о распятии и смерти Иисуса Христа. , и этот голос языческой совести нашел громоносный отголосок в символе веры христианской вселенской церкви, которая, ежедневно исповедуя свою веру во Христа, исповедует ее не иначе, как вспоминая о том, что Господь наш Иисус Христос «распят за ны при Понтийстем Пилате».

Источник

Библейская история при свете новейших исследований и открытий. Новый Завет. С-Пб.: 1895. С. 507-513

Евангелие от Луки глава book-23 глава 25 стих