Читать толкование: , Глава , стих . Толкователь — Кирилл Александрийский святитель

Небесполезным считаю выяснить, как и при каких обстоятельствах, по евангельскому повествованию, Господь узнал о том, что услышали фарисеи; ибо выражение святого Евангелиста: «егда убо разуме» – очевидно указывает на какое-то предшествовавшее обстоятельство. Хотя, как Бог, Он ведает все Сам Собою, без всякого указания, не только когда это совершается, но и «прежде бытия их» (Дан. 13:42), как засвидетельствовал пророк, однако ожидает соответствующего каждому явлению времени и следует не Своему предведению, но последовательности событий. Ведь и это достойно Божественного домостроительства. Итак, когда возник спор у учеников Иоанна с иудеями об очищении (Ин. 3:25), то у них происходили большие рассуждения об этом предмете. Одни, защищая своего учителя, усиливались доказать, что его крещение несравненно выше их подзаконных окроплений и прообразовательных очищений, причем в доказательство этого справедливо указывали на то, что многие идут к нему, между тем как древние и исконные обычаи уже совсем почти оставляют. А другие, так как рассуждение противников ниспровергло их и сила истины, подобно воде, стремительно потопляла бессильный ум возражателей, хотя и невольно и вопреки своему расположению, оказываются вынужденными ссылаться на то, что сообщаемое Христом крещение несравненно превосходнее Иоаннова, и отражают своих противников посредством точно таких же рассуждений и вооружаясь мыслями своих же соперников. А именно, они утверждали, что приходящих ко Христу оказывается гораздо больше и что все притекают более к Нему, чем к Иоанну. Вот поэтому-то, полагаю, воспламененные и объятые скорбью ученики Иоанна и приступили к своему учителю со словами: «Равви! Иже бе с тобою об он пол Иордана, Ему же ты свидетельствовал еси, се Сей крещает, и вси грядут к Нему» (Ин. 3:26). Таким образом, возражения или доказательства, какие употребляли в споре с иудеями, они предлагают ему в виде вопроса. Ввиду этого Евангелист и говорит, что «Господь узнал о том, что услышали фарисеи, что Иисус более учеников приобретает, нежели Иоанн.»

Тогда, избегая их неистовой зависти и сохраняя страдания Свои до предназначенного времени, уходит из страны Иудейской и опять возвращается в Галилею.

Какая великая проницательность и удивительная предусмотрительность! Ожидаемый вопрос уже предупреждается ответом. Ведь сейчас же мог бы кто, пожалуй, спросить, в разговоре ли с другим или тайно размышляя в себе самом: чего ради Господь наш Иисус Христос не в надлежащее время совершил просвещение самарян? Некогда приступила сирофиникиянка, со слезами прося милости для своей несчастной дочери, и что же сказал ей Милосердый? «Не хорошо», говорит, «взять хлеб у детей и бросить псам» (Мф. 15:26). Не почитал Он, думаю, должным — назначенную израильтянам благодать преждевременно сообщать язычникам, что яснее высказал Сам в словах: «несмь послан, токмо ко овцам погибшим дому Израилева» (Мф. 15:24). Каким же образом, может спросить кто-либо, Посланный только к Израилю наставлял народ Самарянский, между тем как Израиль еще совсем отвергал благодать? Вот на такой вопрос и дают совершенно убедительный ответ слова: «подобаше же Ему проити сквозе Самарию.» Пришествие это к самарянам совершил Он не для того именно, чтобы проповедать у них учение и всецело все благословение Израиля перенести к ним, но поелику «подобало проходить» (по дороге), то посему и преподает учение, совершая дело Премудрости. Как огонь никогда не прекращает проявления присущей ему по природе силы жжения, так почитаю совершенно невозможным для Премудрости всяческих не совершать того, что подобает премудрости. И как тогда, когда говорил, что не следует взять хлеб у детей и бросить псам, будучи склонен к милости многими слезами и мольбами, уделил благодать и женщине, не потому, конечно, чтобы время дарования (благодати) Ему узаконено было от инуду, но потому, что Сам Он есть законодатель вместе с Отцом, как Сын и Бог и Господь; так и самарянам сообщает милость и, открывая неизреченную силу Своей боголепной власти, во время пути, по дороге, совершает просвещение целой страны. Иначе было бы странно — оказывать всецелую любовь к Израилю, когда он уже неистовствовал и замышлял убийство Господа. Но так как он еще не дошел до крайнего неистовства и только начинал преследовать Господа, то посему и Господь наш Иисус Христос еще не всецело лишает его благодати, но переносит, однако, мало-помалу благословение на других. То, что Христос совсем оставляет страну иудеев и спешит идти в страну иноплеменников, по причине бесчеловечия преследователей Своих, — было некоей угрозой, как бы в образе живописавшей характером события, что они уже подвергаются полному лишению благодати и предадут другим свое собственное благо, то есть Христа, если не воздержатся от неистовства против Него.

Бе же ту источник Иаковль. Иисус же утруждся от пути седяше тако на источнице Выйдя из пределов Иудеи и находясь уже у иноплеменников, Спаситель, сказано, остановился при источнике Иакова. Этим Он опять как в образе и загадочно указует нам на то, что хотя евангельская проповедь и удалится из Иерусалима и слово Божие в конце концов перейдет к язычникам, однако вместе с Израилем не престанет любовь к отцам, но Христос опять восприимет их и опять успокоится и почиет как во святых, сохраняя для них неувядаемой изначальную благодать. Охотно пребывает там, где хранилась память о святом (при источнике Иакова), и этим представляя нам Самого Себя в образец и являясь началом и дверью почтения к отцам. Останавливается же «утрудившись от путешествия», как написано, дабы и этим обвинить нечестие гонителей Его. Ведь им надлежало привлекать Его к себе подобающими почестями, окружать, как своего Благодетеля, благоговением и страхом, а они принуждают Господа к трудам, дабы истинным оказался говорящий о них в книге псалмов: «и воздаша ми лукавая возблагая» (Пс. 34:12). Итак, здесь обнаруживается дерзость иудеев. Но что же опять скажут нам на это ариане, близкие к безумию тех (иудеев), к которым справедливо можно сказать: «оправдан Содом из тебя»? (Иез. 16:52; ср. Мф. 11:24). Те распинают Христа по плоти, а эти неистовствуют против самой несказанной природы Слова. Вот Он утрудился от путешествия. Кто же терпит это? Неужели будете утверждать, что Господь сил нуждался в восстановлении крепости, и Самому Единородному от Отца усвоите утруждение от путешествия, дабы уже и Неведающий страданий мыслился страстным? Или же справедливо откажетесь от таких мыслей, но усвоите это одной только телесной природе и скажете, что утруждение свойственно только человечеству, а отнюдь не отдельно и в Себе Самом сущему и мыслимому Слову? Как о Том, Кто по Своей природе обладает всемогуществом и является силой всего сущего, говорится, что Он утрудился (при этом смотри не раздели единого Христа на двух сынов), и Ему усвояются немощи человечества, хотя Он и пребывает бесстрастным, так как по своей природе Неподверженный утруждению стал человеком; таким же образом если Он и говорит о Себе что-либо такое, что надо считать приличествующим только человеку, а отнюдь не Богу, то мы не должны гоняться за буквализмом речений, ни оказываться невежественными преимущественно тогда, когда от нас особенно требуется искусство в отношении благочестия, как можно более отдаляя мысль о домостроительстве воплощения и уносясь к Самому Божеству Слова и по великому невежеству касаясь превышающих нас предметов. Ведь если бы Он совсем не стал человеком, если бы не явился в образе раба, тогда следовало бы опасаться всего, что говорится о Нем свойственного рабу, и, напротив, принимать только то, что приличествует Ему как Богу. Но если мы с твердой и несомнительной верой приняли, что, по слову Иоанна, «Слово плоть бысть и вселися в ны» (Ин. 1:14), то, когда видишь Его говорящим как плоть, то есть как человека, принимай для достоверности проповеди речение так, как свойственно человеку (человеческой природе Христа). Иначе ведь и невозможно было дать ясное познание о том, что Бог и Слово стал человеком, если бы не было написано, что Бесстрастный претерпевал нечто (человеческое) и Превышний говорил нечто свойственное низшей (человеческой) природе. Час бе яко шестый Показует нам Иисуса благовременно останавливающимся у источника. Так как солнце со средины небесного свода испускало самые жаркие лучи на обитателей земли и весьма сильно жгло тела, то не безвредно было идти еще далее, но следовало отдохнуть немного, – тем более что легко мог бы отклонить от Себя обвинение в изнеженности, ибо самое время требовало этого. Час же, говорит, был не точно шестой, но «около шестаго», дабы и мы научались отсюда не быть безразличными и невнимательными даже в малейших предметах, но старательно чтить истину во всем, где бы она ни встретилась.

Не не ведал Спаситель о приходе женщины. Как Истинный Бог, Он, конечно, знал о том, что она сейчас придет почерпнуть прохладной влаги из источника. А как только пришла, Он начинает уловлять ее в сети (Царствия Божия) и, тотчас же предлагая ей слово учения, начинает разговор от подручных предметов. Закон строго требовал от иудеев, чтобы они отнюдь не осквернялись, почему предписывал им избегать всякого нечистого предмета и не сообщаться с иноплеменниками или необрезанными (Лев. 5:2). Евреи же, простирая далее силу заповеди и следуя более своим пустым измышлениям, чем точным предписаниям закона, не только не осмеливались вступать в плотское общение с иноплеменниками, но и думали, что впадут во всякую нечистоту, если в чем бы то ни было будут сходиться с cамарянами. В конце концов отчуждение между ними доходило до того, что боялись даже вкушать воду и пищу, приносимые руками иноплеменников. Итак, чтобы необычайностью поведения побудить женщину к разговору и к познанию о том, Кто Он и откуда и почему пренебрегает иудейскими обычаями, и таким образом направить речь к цели, — Он и говорит, что жаждет, обращаясь к ней с такими словами: «дай Мне пить.» Она же сказала: Како ты иудей сый от мене просиши пити воду, жены самаряныни сущей? не прикасают бо ся иудеи самаряном. Отвеща Иисус и рече ей...

См. комм. к Ин. 4:7 Вопрошение есть начало научения, и корнем разумения неведомых предметов служит недоумение относительно их. Так обычно начинается беседа, и для сего-то Спаситель премудро и представляет Себя ни во что почитающим обычаи иудеев.

Женщина называла Его иудеем, потому что не ведала о премирной и пренебесной сущности Единородного и совершенно не знала о Вочеловечившемся Слове. А Он благополезно хранит молчание при этом для того, чтобы опять сохранить предмет речи к ней. Однако же возводит ее к более возвышенному представлению о Себе, говоря, что она не знает, Кто есть Просящий пития и какую благодать имеет вышний дар, так что если бы она обладала знанием, то немедленно созналась бы в лишении его, ибо сама наперед «просила бы» Господа. Чрез это поощряет ее к ревностному желанию получить научение. Заметь, как прямо и просто теперь называет Себя Богом, хотя женщина и оказывается неспособной уразуметь это. Убеждая ее благоговеть пред «даром Божиим», Он представляет Себя Подателем его: «если бы», говорит, «ведала ты дар Божий и Кто есть Говорящий тебе, ты бы просила Его». Кому же подобает подавать Божие, как не сущему по природе Богу?

«Водою живою» называет животворное дарование Духа, чрез которое одно только и в состоянии человечество, хотя и иссушаемое подобно стволам дерев на горах и оказывающееся благодаря злокозням дьявола лишенным всякой добродетели, восходить снова в изначальную красоту своей природы и, напояясь животворной благодатью, процветать многоразличными видами благ и, возрастая в добродетельной жизни, испускать благовоспитанные ветви любви к Богу. Нечто подобное Бог говорит нам и устами пророка Исаии: «возблагословят Мя зверие селнии, сирини, и дщери струфовы: яко дах в пустыни воду и реки в безводней — напоити род Мой избранный, люди Моя, яже снабдех добродетели Моя поведати» (Ис. 43:20—21), — и будет душа праведника «яко древо плодовито», говорит другой из святых (Иер. 31:12), и «прозябнут аки трава посреде воды и» окажутся «яко верба при воде текущей» (Ис. 44:4). К сказанным мы можем присоединить и другие свидетельства Божественного Писания, посредством коих легко доказать, что Божественный Дух часто именуется названием воды. Но теперь не время останавливаться нам на этом, ибо мы должны поспешить отплытием в широкое море других Божественных созерцаний. «Господи! ни почерпала имаши, и студенец есть глубок: откуду убо имаши воду живу Женщина не представляет ничего, выходящего из обычных предметов, и совсем не понимает значения слов, но думает, что подобно тем, кои совершают чудеса посредством заклинания и демонического обмана, без веревки и другого какого орудия Он само собой достанет ей воду со дна колодца. А «вода живая», с ее точки зрения, есть та, которая только что источена из недр родника (т. е. свежая, ключевая).

Женщина поправляется, и притом очень скоро, заметив, что она сделала о Нем нечестивое и совершенно неистинное предположение. Вкушая Божественные словеса, она не могла уже оставаться без всякой помощи (от Бога) для уразумения (истины). Так как очевидно было, что Говорящий не заклинатель, но, напротив, пророк и из тех, которые отличаются святостью, – обещает ей доставлять воду живую, и притом без обычных почерпал, или найдет для употребления гораздо лучшую воду из другого источника; то и переменяет тотчас же речь свою на более благоразумную и, как святого, сравнивает Его со святым, говоря: «неужели Ты больше отца нашего Иакова, который дал нам колодезь сей?» Смысл изречения заключается в том, что уже не удивляется женщина тому, что, не имея веревки, (Говорящий) обещает воду, но она говорит только о качестве вкуса (воды). Самаряне были иноплеменниками, ибо были выселенцы вавилонян. Но и они считали Иакова своим отцом по двум основаниям. Населяя смежную и соседнюю иудеям страну, они заимствовали нечто из их религии и хотели славиться отцами иудеев. Другое же и совершенно истинное основание – то, что большинство обитателей Самарии происходили от корня Иакова, ибо сын Навата Иеровоам, собрав десять колен Израилевых и половину колена Ефремова, отделился от Иерусалима во время царствования Ровоама, сына Соломонова, и, заняв Самарию, построил в ней дома и города.

«Еда Ты болий еси отца нашего Иакова:» когда самарянка выставила эти слова в качестве неопровержимого возражения, то Спаситель опять благородно отказывается от того, чтобы открыто и ясно сказать, что Он действительно больше (Иакова), но желает доказать Свое превосходство от качества дел. Поэтому Он указывает на несравненное различие и превосходство духовных вод пред чувственными и земными в словах: «всяк пияй от воды сея вжаждется паки», а наполнившийся, говорит, Моими водами уже не окажется подверженным жажде, но будет иметь в себе самом «источник», могущий воспитывать к «жизни вечной.» Итак, Дарующий большее, говорит, должен быть выше имеющего меньше, – и то, что ниже, не может иметь одинаковую славу с тем, что выше. Должно знать опять, что водой здесь Спаситель называет благодать Святаго Духа, которой если кто соделается причастником, то будет иметь уже в себе самом постоянный источник Божественных научений, так что уже не будет ему нужды в наставлении от других, но сам будет в состоянии наставлять тех, у коих появится жажда Божественного и небесного учения, – каковы были в настоящей жизни и еще и теперь живут на земле святые пророки, апостолы и наследники их служения, о которых написано: «и почерпите воду с веселием от источник спасения» (Ис. 12:3).

Опять говорит и представляет только обычное, совершенно не понимая того, о чем говорит Спаситель. Она думает, что все служение Спасителя нашего будет состоять в освобождении нас от ничтожных трудов, и меру благодати Божией определяет тем, что не будет уже жажды, нисколько не воспринимая чистым умом учение о премирных предметах.

Со всей справедливостью можно сказать, что мысли женского пола как бы женственны и ум обитает в женщинах слабый, совершенно неспособный к глубокому разумению чего-либо. А природа мужчин более склонна к научению и гораздо способнее к рассуждениям, так как имеет дух, устремленный к исследованию, так сказать, пылкий и мужественный. По этой, полагаю, причине и повелел женщине «мужа позвать», прикровенно обличая ее в том, что она имеет сердце грубое, неспособное к усвоению премудрости, а вместе с тем домостроительствует и нечто другое весьма прекрасное. (ср. с толкованием на Ин. 4:29)

И для кого же, наконец, не очевидно, что не не ведал Спаситель о том, что она не имела законного сожителя, но что Он сделал вопрос о несуществующем муже с целью открыть сокровенное? И это было для нее полезно тем, что она удивляется Ему уже не как одному из подобных нам, но как превышающему человека и знающему чудесным образом тайну ее. Благополезно одобряет ответ ее, что мужа не имеет, хотя и грешила со столькими, ибо не соитие по сладострастию, но сочетание по закону и связь по чистой любви составляют непорочный брак.

Едва-едва просвещается к разумению, хотя опять и далеко не совершенному, ибо называет еще пророком только Владыку пророков. Впрочем, мало-помалу становится лучшей, чем прежде, так как нисколько не обижается на обличения, но извлекает пользу из чудесного знамения, выходя таким образом из расслабления мыслей и хотя несколько восходя к мужественному уму и око сердца направляя к необычному созерцанию предметов (духовных). При этом особенное удивление должны вызывать долготерпение Спасителя нашего и всемогущество Его, столь легко преобразующего грубые сердца в досточудное состояние.

Приняв Господа за действительного пророка и иудея, она весьма похваляется (пред Ним) отечественными обычаями и утверждает, что самаряне думают правильнее иудеев. Иудеи, держась еще грубых представлений о Божественной и бестелесной Природе, утверждали, что Богу всяческих надлежит поклоняться в одном только Иерусалиме или на соседнем ему Сионе (холме), как будто бы совершенно вся неизреченная и необъятная Природа почивала там и могла быть заключаема в рукотворных храмах. Посему и изобличались за это гласом пророков как весьма неразумные, так как Бог говорил: «небо Мне престол, земля же подножие ног Моих: какой дом созиждете Мне, говорит Господь, или какое место упокоения Моего?» (Деян. 7 из Ис. 66:1). Но и самаряне, в свою очередь, недалеко отстояли от неразумия иудеев, будучи соседями их как по стране, так и по невежеству, ибо думали, что должно возносить молитвы и воздавать поклонение Богу на так называемой горе Гаризин, за что также не избегали справедливого осмеяния. Впрочем, и у них был предлог для этого неразумного мнения, а именно тот, что на горе Гаризин было дано благословение, как об этом написано во Второзаконии (Втор. 27:12). Вот об этом-то предмете женщина и предлагает Спасителю вопрос, как некую важную и труднорешимую задачу, говоря так: «отцы наши на горе сей совершали поклонение» и прочее.