Читать толкование: , Глава , стих . Толкователь — Филарет Московский (Дроздов) святитель

Изобразив волю Божию, обновляющую мир после потопа и приводящую его в безопасность от подобных казней, св. повествователь представляет еще два откровения подобного содержания (1. Быт. 9:1-7. 2. Быт. 9:8-17). Но поелику сия плодовитость не может быть излишеством, то должно заключить, что два последних повествования имеют цель, отличную от первого. Слова сих откровений обращены не к одному Ною, как прежде (Быт. 6:13, Быт. 7:1, Быт. 8:15), ниже ко всем живущим тварям, чего, по-видимому, требовало содержание оных (Быт. 9:1, 5, 10, 11, 15, 16) и что не есть беспримерно в Св. Писании (Быт. 50:22), но к Ною и сынам его (Быт. 9:1, 8). Сие уже дает разуметь, что существенный предмет сих откровений касается не одного дома Ноева, ниже всех живущих тварей, но Ноя и его потомства, то есть рода человеческого. Действительно, первое откровение относится к человеку в состоянии природы и общежития; а второе поставляет его в царстве Благодати и веры. Состояние природы и общежития Бог обновляет своим благословением подобно как сие было по сотворении человека (Быт. 1:28). Сие благословение Божие заключает в себе права умножать свой род и обладать тварями. Употребление их Откровение определяет и обеспечивает некоторыми особливыми законами (Быт. 9:2-6).

Да страшатся и да трепещут вас. Сего не было в благословении, данном Адаму: он был владыкою твари, но не страшным. Когда же внутреннее достоинство человека уже не покоряет ему тварей, Бог обуздывает их страхом. Сей страх освобождает нас от опасностей со стороны сильнейших, нежели мы, животных и заставляет их служить нам; но, пользуясь сими преимуществами, мы должны воспоминать, колико ужасен грех, когда грешник в самом благословении Божием страшен. А если иногда звери и выходят из сего страха, мы также не должны обращать сего в предосуждение благословения Божия, но в осуждение себя самих.

Все, что движется и живет, вам да будет в пищу. Животные назначаются в пищу после потопа потому, как думают некоторые, что земных плодов со временем недостало бы для множества человеков; что плодотворная сила земли оскудела и что слабость человеческого тела требовала сильнейших вспоможений для своего сохранения. Феодорит говорит, что Бог, провидев наклонность человеков к идолослужению и обоготворению животных, дал им плоть сих последних в пищу, дабы познали, сколь неприлично воздавать Божеское почтение таким существам, которых можно убивать и снедать. Иероним (Cont. Jou. L. I) думает, что Бог оказал в сем случае снисхождение жестокосердию. Впрочем, хотя Бог дает в пищу человеку все, что движется, но можно думать, что разделение животных чистых и нечистых в отношении к пище еще прежде закона возникло из познания их природы и утвердилось обычаем. Ибо таковое разделение видно издревле и у языческих народов (Hieron. abver. L. Π).

Только плоти с душою ее, то есть кровью ее, не ешьте. Дав человеку власть над животными, Бог полагает ей сим законом пределы и являет Свою власть над самым человеком. Сей закон повторяется между законами, данными Моисею (Лев. 17:10-14, Втор. 12:23), и даже в Новом Завете (Деян. 15:20). Из соображения сих повторительных законов с первым нетрудно усмотреть, что употребление крови запрещается во всех ее видах, поскольку она может быть отделена. Из того же соображения открываются и причины запрещения крови. Естественная: ибо душа плоти в крови есть. (Лев. 17:11), то есть кровь есть седалище и ближайший орган действий души¹. Приемля живейшие напечатления свойств душевных, она может более или менее переносить их с собою и в другие тела, как найдено опытами перелития. Итак, быть может, что частое и в большом количестве употребление крови в пищу естественно сопровождалось бы в человеке вредными последствиями. Нравственная: поелику привычка употреблять кровь и для сего убивать животных особливыми мучительными образами смерти ослабляет в человеке естественное отвращение от убийства. По сему-то в Откровении закон о крови животных соединяется с законом о человекоубийстве (Быт. 9:4, 5). Обрядовая и вместе прообразовательная: и Я дал ее (кровь) вам на алтарь, очищать души ваши, ибо кровь очищает душу (Лев. 17:11). Кровь священна, потому что в жертвах очищает души, или точнее, поелику невозможно, чтобы кровь тельцов и козлов изглаждала грехи (Евр. 10:4); изобразует кровь Иисуса Христа, очищающую от всякого греха (1 Ин. 1:7). Посему, отлучая кровь от животных, употребляемых в пищу, закон превращает, некоторым образом, каждое заклание животного в жертвоприношение.

Я изыщу и вашу кровь и проч. Поелику закону о крови животных, по–видимому, можно было противоположить, что они сами не щадят крови человеческой и все твари видимые живут разрушением других, то Законодатель непосредственно присоединяет закон о человекоубийстве от зверя; а к сему как бы мимоходом прилагает закон о человекоубийстве между человеками. Таким образом, сей последний закон, будучи существенною целью двух предыдущих, является в виде случайного их дополнениями; и сие на тот конец, дабы закон сколько можно менее предполагал действительное преступление и оно казалось бы тем более ужасно и чудовищно, чем менее ожидаемо. Некоторые изъясняют также взаимную связь сих законов восхождением от меньшего к большему. Изыскание крови значит изыскание и наказание виновного в кровопролитии (Быт. 42:22). В сем смысле Бог называется Изыскателем крови (Пс. 9:13). Изыскуется же кровь человеческая от зверя ловцом и законом положительным (Исх. 21:28, 29). Бог поставляет Самого Себя изыскателем крови как для того, чтобы сим дать полномочие и важность правосудию человеческому, так и для того, чтобы никакой убийца не ласкался ненаказанностью, ибо, уклоняясь от суда человеческого, впадает он в руки Бога Мстителя, карающего злодеяние в жизни, в смерти и по смерти.

Кто прольет кровь человеческую, того и самого кровь прольётся между человеками: באדם буквально в человеке, некоторые излагают, чрез человека. Но первый перевод сего выражения более согласуется с его употреблением (Исх. 13:2, Быт. 9:10) и преимуществует тем, что представляет закон в свойственной ему полноте и всеобщности. Кому принадлежит право проливать кровь убийцы, сего здесь не показывается, потому что закон дается не семейству, не гражданству, но человеческому роду, и следственно, частные ограничения оного сюда не принадлежат и даже неблаговременно было бы назначать судей за убийство тогда, как весь род человеческий состоял только из одного отца с детьми и женами. Ибо человек создан по образу Божию. Сия причина последнего закона открывает снова союз его с предыдущими, по которому все три закона можно изобразить в следующих положениях: *позволительно убивать животных как тварей, обладаемых человеком; *но только без жестокости должно сие делать и даже с некоторым благочестивым чувствованием; *а дабы обыкновение отнимать жизнь у животных не проложило пути к человекоубийству, должно памятовать, что власть над владыкою земных тварей принадлежит Богу й что сокрушающий подобие и образ Божий оскорбляет владычество и славу Его.

Итак, вы плодитесь и размножайтесь. Откровение заключается тем же благословением, которым началось, и тем показывается, что изложенные пред сим законы даны в дополнение и обеспечение Божия благословения в его исполнение.

Царство благодати и веры Бог обновляет заветом, который он обещал Ною еще прежде потопа (Быт. 6:18) и теперь действительно постановляет. В сем завете представляется вниманию его пространство (Быт. 9:8-10), его предмет (Быт. 9:11) и его видимое знамение (Быт. 9:12-17).

Завет Божий объемлет человека со всеми животными. Но сии вводятся в него не так, как участвующие в обязательстве завета, к чему требуются разум и свобода, но яко причастные приносимых оным благ.

Бог вступает в завет с человеком, яко с царем вселенной, и в ознаменование полного к нему благоволения обещает целость и безопасность его владычества. Предмет завета есть обещание сохранения со стороны Бога, а со стороны человека — верование обещанию и соединенному с ним знаку (Быт. 9:12).

Сие, одною верою постигаемое, сопряжение невидимой вещи с видимым знаком составляет самую отличительную черту сего завета, без которой он был бы только благословением или обетованием в царстве природы, но которая дает ему свойство таинственное и благодатное. Слово и Таинство суть существенные принадлежности Церкви.

Ключ ко внутреннейшей тайне завета Ноева и радуги, можно находить в Пророках Исаии (Ис. 54:8-10) и Иезекииля (Иез. 1:28) и в Откровении Иоанна (Откр. 4:3). Завет Бога с Ноем и его сынами означает вечный завет мира между Богом и Церковью. Дуга, как печать завета сего, есть образ благодатного действия в душах Солнца правды (Мал. 4:2). Три главные цвета радуги: огненный, червленый и смарагдовый (зеленый), изобразуют огнь Божия правосудия, кровь Христову, Его угашающую, и благодатное обновление жизни.

(На Быт. 9:13-17) Знамением завета избрана дуга в облаке (Быт. 9:13). Сопутствуя обыкновенно дождю, она долженствовала представлять человекам образ начинающегося потопа (Быт. 9:14), но Бог хочет, чтобы она уверяла их о безопасности от потопа. Такое сопряжение знака с означаемым особенно отражает в себе свойство завета. Являя знамение безопасности в самом действии опасности, Бог сколько возвышает благодать, столько искушает веру. Впрочем, неосновательно было бы выводить из сего постановления о радуге, что она получила бытие только после потопа. Она могла быть до потопа, так же как вода и омовение были прежде крещения.

Сим, Хам и Иафет. Не в первый раз исчисляет Моисей сынов Ноевых, однако и здесь не напрасно. Теперь он ответствует на вопросы: не умножился ли род человеческий во время пребывания в ковчеге и не имел ли Ной еще сынов после потопа? Хам же был отец Ханаана. Сие сказано или для того, чтобы евреи видели происхождение и предопределение Хананеев, которых землю должны были занять, или для того, чтобы приготовить к разумению проклятия, о котором ниже, падшего чрез Хама на Ханаана.

От сих населилась вся земля. Вот разрешение и цель настоящего сказания о сынах Ноевых. Весь нынешний род человеческий от них происходит.

Поелику природа после потопа не вдруг могла обогатиться как плодами, так и животными, употребляемыми в пищу, то неудивительно, что Ной преимущественно обращается к земледелию. В особенности же к насаждению виноградника и употреблению вина могли его побудить воды, может быть, надолго поврежденные в источниках водами морскими, несовершенство снедных веществ на растленной потопом земле и собственная его старость, требующая пития подкрепляющего и ободряющего.

Опьянел. Отцы церкви: Златоуст (Hom. XXIX. in Genes), Феодорит (Quaese. LVI. in Genes), Амвросий (De. Noe et Arca, c. 29), Василий (De jejun. horn. I) извиняют Патриарха в сем падении, полагая, что ему доселе неизвестна была сила вина. В самом деле, не доказано, чтобы вино принадлежало даже к роскоши первого мира (Мф. 24:38). Обнажен. Последование повествования показывает, что сие было во сне. Ной упившийся, обнаженный, подверженный поруганию (Быт. 9:22), покрываемый (Быт. 9:23), проклинающий (Быт. 9:25), благословляющий (Быт. 9:26-27) не без приличия почитается прообразованием Иисуса Христа, испившего всю чашу ярости Божьей, или паче собственной любви к человеку; обнаженного на кресте, подверженного как в себе самом, так и в своих членах поруганию плотских человеков, но за то их оставляющего под проклятием и в рабстве греха; с благоговением объемлемого под покровом веры истинными чадами Божьими из иудеев и язычников и их благословляющего, распространяющего, посвящающего, воцаряющего. Только сей образ не указан ясно словом Божиим, а обретен созерцанием отцов Церкви, каковы Иероним (Contra Lucifer), Августин (de civ. Dei. L. XVI, c. 2), Киприан (Epise. LXI).

Дабы почувствовать непристойность поступка Хама, должно представить, что нагота Ноя осталась бы закрытою для Сима и Иафета, если бы Хам им не сказал о ней. Итак, сей открыл ее снова. Сие обнаруживало в нем самом гордость, утешающуюся падением другого, недостаток скромности, свойственной целомудрию, и неуважение к родителю.

Сие обнаруживало в нем самом () гордость, утешающуюся падением другого, недостаток скромности, свойственной целомудрию, и неуважение к родителю. Противные сим качества показали в себе Сим и Иафет, которые не видали наготы отца своего.

После падения Ноя, невидимого, надлежало ждать покаяния; но мы видим только его гнев на сына, поругавшегося его падению. Не будем, однако, винить в сем праведника, который, конечно, признал и стократно загладил свою погрешность, но познаем из сего намерение повествователя, который желал здесь открыть не столько добродетель Ноя, уже не подверженную сомнению после Божественного о ней свидетельства, сколько пророчественный его путь и судьбу его потомства.