Читать толкование: , Глава , стих . Толкователь — Сагарда Н.И.

Вся сила первого стиха лежит в περὶ τοῦ λόγου τῆς ζωῆς. Предлог περί c. genit, обычно указывает на лицо или предмет, который составляет средоточный пункт деятельности, около которого она вращается (говорить, слышать, знать о чем-либо: 1 Кор. 12:1; 1 Тим. 4:13) и соответствует лат. de (даже circa) – об, относительно, обозначая пункт но только средоточный, но и исходный (на что указывает genitivus), от которого известная деятельность начинается и который поэтому является для нее основанием. Чаще всего περίс. genitiv. ставится после verba dicendi, docendi, scribendi (ἀναγγέλλω, ἀπαγγέλλω, γράφω, εἶπον, μαρτυρέω и т. п.)550. В данном случае на лицо такого глагола нет, но ставить его в надписании не было никакой нужды, так как для всякого, начинавшего читать послание, было ясно и понятно, что речь идет о главном предмете апостольского послания, который, разумеется, вместе с тем был душой и всей жизни и деятельности Апостола. В заглавии обычно сказуемое и не ставится. На выяснении этого основного понятия, заключающегося в ὁ λόγος τῆς ζωῆς, от которого мысль Апостола исходит и к которому постоянно возвращается, и необходимо остановиться прежде выяснения других понятий, входящих в состав 1-го стиха. Термин λογος в писаниях Апостола Иоанна встречается довольно часто и, как и у других новозаветных писателей, кроме обычного значения – слово, наречение, речь – имеет специальное значение вести о спасении, евангелия, учения Христова в частностях и во всей совокупности (Ин. 5:24; Ин. 8:52; Ин. 14:24; Ин. 15:3, 20; 1 Ин. 1:10; 1 Ин. 2:5, 7, 14. Ср. Мк. 2:2; Мк. 4:14–20, 33; Мк. 8:32; Мк. 16:20; Лк. 1:20; Деян. 10:44; Деян. 11:19; Деян. 14:25; Деян. 16:6; Деян. 17:11; Иак. 1:21, 22, 23; 1 Пет. 2:8; Флп. 1:14; 1 Фес. 1:6). Понимаемое в таком смысле, «слово» для того, кто слушает его и принимает, является источником жизни вечной (Ин. 5:24), потому что слова Спасителя суть дух и жизнь (Ин. 6:63), глаголы жизни вечной (Ин. 6:68), и кто соблюдает слово Его, тот не увидит смерти во век (Ин. 8:51; cp. 1 Пет. 1:24; Иак. 1:18; 1 Кор. 1:18; 1 Кор. 2:4; 2 Кор. 6 и др.) Исходя из такого содержания и значения термина λόγος, некоторые551 и в выражении περὶ τοῦ λόγου τῆς ζωῆς понимают ὁλόγος в смысле εὐαγγέλιον в самом широком объеме: божественное откровение, которое говорит нам о жизни, из которого проистекает жизнь для нас и которое сообщено уже пророками, но в полноте провозглашено Тем, Кто есть Сын Божий. Другие552 разумеют под ним слово, которое возвестил Христос (ζωὴ). Но против такого понимании говорит прежде всего стоящий пред τοῦ λόγου предлог περί. Какую бы конструкцию первых трех стихов послания мы ни признали правильною, управляющим глаголом, к которому должно относиться и περὶ τοῦ λόγου τῆς ζωῆς, будет ἁπαγγέλλομεν или вообще verbum dicendi; тогда получится странная мысль, что Апостол возвещает не слово или благовестие, а только о слове или благовестии. Тем более нельзя допустить такого понимания, что употребление предлога περί у Апостола Иоанна, по-видимому, заставляет ожидать связи этого предлога с именем лица (ср. 1 Ин. 5:9, 10; Ин. 1:15, 22, 47; Ин. 2:25; Ин. 5:31, 32, 36, 37, 39, 46 и т. д.). Несовместимо рассматриваемое понимание и с предшествующими выражениями – ὃ ἑωράκαμεν τοῖς ὀφθαλμοῖς ἡμῶν... καὶ αἱ χεῖρες ἡμῶν ἐψηλάφησαν: видеть благовестие чувственными очами, а тем более осязать его руками – мысль ни с чем несообразная. О каком-либо переносном значении этих терминов (ἑωράκαμεν, ἐψηλάφησαν), якобы образно выражающих полнейшую точность свидетельства, ни по словоупотреблению, ни особенно по ходу мыслей, не может быть и речи: в виду заблуждения еретиков Апостол должен был свидетельствовать не о том, что он сам слышал учение Иисуса Христа, сам видел чудеса Его и всю жизнь, но о том, что в исторической личности Иисуса Христа, воплотился Сын Божий, Божественный Логос. Наконец, все содержание второго стиха, который, как будет показано, служит раскрытием понятия ὁ λόγος τῆς ζωῆς и обоснованием сказанного в первом стихе, также говорит за то, что термин λόγος имеет здесь особенное значение. Бесспорная и никем не отрицаемая связь начала послания с прологом Евангелия Иоанна, вместе со всем сейчас сказанным, дает основание понимать ὁ λόγος в том специальном смысле, какой этот термин получил только у Апостола Иоанна: ὁ λόγος есть личное, вечное, во плоти явившееся Божественное Слово, о действительном существе которого Апостол Иоанн и другие самовидцы получили самое достоверное познание на основании опыта. Он есть вечное самооткровение Бога; в Нем, во втором Божественном Лице, от вечности отображается, открывается сокровенное существо Высочайшего Отца. Будучи от вечности у Бога, в личном живом общении с Ним, ὁ λόγος есть Сам Бог, единородный Сын Божий. Чрез Него Бог создал мир, и вся жизнь мира, и в частности религиозно-нравственная, от Него же. В историческом Лице Иисуса Христа ὁ λόγος соделался человеком; но и по воплощении, в Своем временном явлении, Он есть вочеловечившееся откровение божественного существа в человеческом образе, почему не только в довременном бытии, но и по воплощении, как Иисус Христос, Он есть ὁ λόγος. Апостол, как и в Евангелии, не раскрывает значения употребляемого пм термина и его приложения к Сыну Божию и Иисусу Христу потому, что читатели послания из прежней устной его проповеди знакомы были с его учением об этом предмете. Более точное определение понятия ὁ λόγος заключается в genitiv. τῆς ζωῆς. Чтобы не затрудняться в решении вопроса, какого рода genitiv. представляет собою τῆς ζωῆς (genitiv. subjectivus, objectivas, qualitavus и под.), необходимо помнить, что единородный Сын Божий называется ὁ λόγος потому, что Он является посредником откровения, как во внутренней жизни Божества, так и в отношении Бога к миру; посему несомненно, что τῆς ζωῆς есть genitiv. objectivus, указывающий предмет откровения, понятие о котором (откровении) дано в термине τοῦ λόγου. Такое понимание грамматического и логического отношения τῆς ζωῆς ктο ῦλόγου должно служить точкой отправления в выяснении содержания всего выражения τοῦ λόγου τῆς ζωῆς. Понятие ζωὴ имеет весьма важное значение в писаниях Апостола Иоанна. Цель Евангелия (Ин. 20:31) та, чтобы чрез веру в Иисуса как Христа, Сына Божия, привести верующих к обладанию жизнью (ἵνα πιστεύοντες ζωὴν ἔχητε ἐν τῷ ὀνόματι αὐτοῦ); и цель первого послания – возбудит в верующих сознание того, что они обладают вечною жизнью (5:13: ἵνα εἰδῆτε, ὅτι ζωὴν ἔχετε αἰώνιον). Поэтому совершенно естественны стремления с возможною точностью определить, что собственно обозначает Апостол Иоанн термином ζωή, – каково содержание этого понятия. На основании тщательного исследования тех многочисленных мест в Евангелии Иоанна и в первом послании, где употреблен этот термин, учение Апостола Иоанна о ζωὴ можно представить в таком виде. Ζωὴ противополагаются θάνατος (Ин. 5:24; Ин. 6:58; Ин. 8:51; Ин. 11:26; 1 Ин. 3:14; 1 Ин. 2:17) и ἀπώλεια (Ин. 3:16; Ин. 6:39; Ин. 10:10, 28; Ин. 17:3, cp. Ин. 17:12). Эти противоположные ζωὴ понятия помогают уяснить содержание и смысл ζωὴ. Несомненно, что в отношении к библейскому пониманию термина θάνατος необходимо твердо держаться и приникать за точку отправления тот факт, что смерть здесь рассматривается как следствие греха, определенное божественным судом (Быт. 2:17; Сир. 41:2, 3; Рим. 1:32; Рим. 6:23; Евр. 9:27)553. Поэтому θάνατος есть обозначение всех следствий греха, в котором обнимаются все зло и бедствия, произведенные грехом (Иак. 5:20; Рим. 5:12, 14, 17, 21; Рим. 6:16). В смерти обнаруживаемся сила и власть греха (Рим. 5:21; 1 Кор. 15:56). Отсюда θάνατος не факт, один раз совершившийся, а состояние человека, подпавшего власти греха и соединенному с этим осуждению и удалению от общения с Богом554. Но нельзя упускать из вида и первоначального, обычного значения термина θάνατος – прекращение, конец земной жизни в противоположность бесконечному существованию. Ἀπώλεια, по новозаветному употреблению этого термина, обозначает состояние человека, окончательно извращенного, сделавшегося не тем, чем он мог и должен быть, погибшего и потому обреченного на вечное несчастие (Флп. 3:19; 1 Тим. 6:9; Деян. 8:20; 2 Пет. 2:3; 2 Пет. 3:7, 16). Ἀπώλεια противополагаются σωτηρία (Филип. I:28), ζωὴ (Μф. 7:13), περιποίησις τῆς ψυχῆς (Евр. 10:39). Ср. ὁ υἱὸς τῆς ἀπωλείας (2 Фес. 2:3; Ин. 17:12)555. Если обобщить черты, которые заключаются в понятиях θάνατος и ἀπώλεια, и взять противоположные им, то ясно определится и содержание ζωὴ. Жизнь есть блаженное, полное высшего счастья и удовлетворения состояние в котором человек, свободный от власти греха и соединенных с этих осуждения, богоотчуждения и бедствий, в общении с Богом получает силу не оскудевающего и не прекращающегося бытия.556 Это есть то состояние, в котором человек осуществляет свое истинное назначение. Ζωὴ не может иметь своим источником человека, существо тварное и к тому же падшее. Об одном Отце сказано, что Он имеет жизнь в Себе, как абсолютный источник жизни. Но Он дал и Сыну иметь жизнь в Себе (Ин. 5:26: ὥσπερ γὰρ ὁ Πατὴρ ἔχει ζωὴν ἐν ἑαυτῷ, οὕτως ἔδωκε καὶ τῷ Yἱῷ ζωὴν ἔχειν ἐν ἐαυτῷ. Посему и о Сыне, Божественном Логосе, Апостол говорит: «в Нем была жизнь» (Ин. 1:4: ἐν αὐτῷ ζωὴ ἦν).Содержание жизни, присущей Отцу и Сыну, одно и то же, и различие между жизнью Отца и жизнью Сына заключается в том, что первая – причина последней. Таким образом, как Отец есть Сам в Себе полнота жизни, так и Сын, получая жизнь от Отца, имеет ее в Себе, в отличие от всего тварного, которое не имеет жизни в себе, а получило бытие и продолжает существовать только силою сообщенной и сообщаемой ему божественной жизни. Это сообщение миру от века сокровенной в Боге жизни совершается чрез Сына. О сем явися любы Божия в нас, яко Сына Своего единородного посла Бог в мир, да живи будем Им (1 Ин. 4:9; ср. 1 Ин. 4:14). Тако возлюби Бог мир, яко Сына Своего единородного дал есть, да всяк веруяй в Онь не погибнет, но имать живот вечный (Ин. 13:10). Живот вечный дал есть нам Бог, и сей живот в Сыне Его есть; поэтому имеяй Сына Божия имать живот вечный, а не имеяй Сына Божия живота не имать. (1 Ин. 5:11, 12). Если жизнь дана человеку Отцем чрез Сына и если только «имеяй Сына Божия» обладает жизнью, то естественно, что сущность жизни, которую имеют Отец и Сын, и жизни, даруемой человеку, одна и та же. Различие заключается в том, что божественная жизнь есть сила, постоянно действующая, творящая и вызывающая к бытию новое бытие, новые силы; тогда как жизнь людей сама поддерживается силою божественной жизни чрез причастие к этой жизни. Сводя к единству сказанное о жизни божественной и о жизни, которая дарована человеку, содержание ζωὴ можно определить так: жизнь есть свойственная Богу и от Него проистекающая сила неисчерпаемого, непреходящего блаженного бытия557. Полное откровение и дарование миру этой божественной жизни совершены только воплощенным Сыном Божиим, Божественным Словом; поэтому, как откровение этой божественной жизни, посредник ее для мира, Сын есть ὁ λόγος τῆς ζωῆς, в каковом наименовании и нужно видеть указание на Иисуса Христа, вечное Слово Божие. Об этом воплотившемся Слове жизни, как познали Его Апостолы в Лице Иисуса Христа, они и проповедуют; о Нем возвещал и Апостол Иоанн своим слушателям и ученикам; Оно же – главный предмет и настоящей письменной беседы возлюбленного ученика Слова жизни с своими дорогими чадами. Таким образом, предмет настоящего послания есть тот же Божественный Логос, о Котором с такою полнотой Апостол Иоанн учит в прологе к своему Евангелию. Но наименование Его ὁ λόγος τῆς ζωῆς и замена этого наименования во втором стихе ἡ ζωή, конечно, дело не простой случайности, но имеет глубокий смысл и значение, так как отмечает особенный характер и задачу послания в сравнении с Евангелием. Изучение Евангелия и послания Апостола Иоанна приводит к тому несомненному заключению, что Евангелие дает собственно учение о Лице Иисуса Христа, освещаемое и доказываемое историей Его земной жизни; а послание дает приложение этого учения к жизни. Евангелие сообщает основные факты и речи Господа, которые должны дать человечеству истинное познание о Боге и Его Сыне Иисусе Христе; и хотя Апостол говорит в конце Евангелия: сия писана быша; да веруете, яко Иисус есть Христос Сын Божий, и да верующе живот имате во имя Его. (Ин. 20:31), однако все внимание его сосредоточено на доказательстве основоположительной истины, выраженной в первой части приведенного стиха. Евангелие изображает Иисуса Христа, как воплотившегося Сына Божия, Божественное Слово, истинный свет, просвещающий всякого человека, и источник ведения об истинном Боге. Послание же, полагая в основу истину, раскрытую в Евангелии и даже защищая ее от искажений лжеучителей, главным образом имеет в виду созидание на почве истинного боговедения и веры в Иисуса Христа как Сына Божия жизни каждого отдельного члена Христовой Церкви, чтобы привести всех к вечной жизни. Поэтому и воплотившийся Сын Божий в послании отмечается по этой стороне и, как откровение жизни для мира, называется не просто ὁ λόγος, но ὁ λογος τῆς ζωῆς. Апостол дает точнейшее определение того, что собственно он предлагает читателям «о Словеси животнем»: ὃ ἦν ἀπ’ ἀρχῆς, ὃ ἀκηκόαμεν, ὃ ἑωράκαμεν τοῖς ὀφθαλμοῖς ἡμῶν,ὃ ἐθεασάμεθα καὶ αἱ χεῖρες ἡμῶν ἐψηλάφησαν. Этот ряд относительных предложений по имеет целью перечислить признаки, но которым можно было бы видеть, что св. Иоанн говорит об Иисусе Христе, а не о ком-либо другом: в словах περὶ τοῦ λόγου τῆς ζωῆς Апостол обозначил главный предмет апостольской проповеди и писания; но уже предлогом περὶ (об, относительно) требуется дальнейшее и точнейшее определение того, что из неисчерпаемой сокровищницы учения «о Словеси животнем», какую его сторону он хочет здесь оттенить; этой цели служат приведенные в начале относительные предложения, не исключая и ὃ ἦν ἁπ’ ἀρχῆς. При таком понимании значения относительных предложений нет никакой надобности ставить вопрос: почему относительное местоимение поставлено в среднем роде, а не в мужском – ὃ, а не ὃς – как обычно спрашивают экзегеты. Предмет относительных предложений не лицо Слова жизни, а то, что Апостол знает о Нем и возвещает другим, и о совершенно естественно предполагает τοῦτο при περὶ τοῦ λόγου. Что касается взаимной связи относительных предложений по смыслу, равно как и такого, а не иного порядка их, то это выясняется при ближайшем рассмотрении содержания каждого из них. Первое предложение – ὃ ἦν ἀπ’ ἀρχῆς – является камнем преткновения для большинства экзегетов и главным образом, как кажется, потому, что за точку отправления принимается не самый текст и ближайшая связь и последовательность мыслей, а догматические соображения, в согласии с которыми стараются изъяснить и самый текст. Главная трудность первого предложения заключается в установке смысла ἀπ’ ἀρχῆς. Без дальнейших рассуждений его сопоставляют с ἐν ἀρχῇ Евангелия Иоанна (Ин. 1:1), отожествляют с ним по значению, для подкрепления приводят в параллель выражение второго стиха настоящего послания: ἦν πρὸς τὸν Πατέρα (cp. Ин. 1:2: ἦν πρὸς τὸν Θεόν, а также Притч. VΙΙΙ, 22. 23) и делают решительное заключение, что в данном месте Апостол говорит о домирном вечном бытии Логоса, в отличие от исторического Его явления, описанного в следующих предложениях. Но против такого прочно укоренившегося вывода имеются серьезные возражения. Ὅ ἦν ἀπ’ ἀρχῆς обычным пониманием противопоставляется остальным относительным предложениям, как указывающее на вечное бытие Логоса в противоположность Его явлению во времени; но тогда было бы написало: ὃ ἦν ἀπ’ ἀρχῆς, νυνὶ δὲ ἡμεῖς ἀκηκόαμεν κτλ., или как-либо иначе, только во всяком случае противоположность была бы отмечена. С другой стороны, почему не сказано ὃς ἦν? При всех усилиях экзегеты названной категории не могут дать достаточно твердого, ясного и убедительного основания для среднего рода δ: Ин. 4:22; Ин. 6:37; 17 не могут быть рассматриваемы, как примеры подобного употребления neutri у Апостола Иоанна, так как средний род для обозначения лица в других местах всегда имеет достаточные основания; напр., 1 Ин. 5:4 πᾶν τὸ γεγεννημένον соединяет множественность в единстве; Лк. 1:35 τὸ γεγεννημένον ἅγιον – как βρέφος; Ин. 4:2 ὃ οὐκ οἴδατε и ὃ οἴδαμεν – как общее обозначение неизвестного самарянке. Если допускают, что ὃ обозначает не лице Христа, но Его существо, абсолютное, открывшееся во Христе божественное и т. п.558, то откуда это видно? Что касается ἀρχὴ, то без ближайшего определения оно употребляется и в относительном смысле, для обозначения начала того, о чем идет речь (Лк. 1:2; Ин. 15:27; Ин. 16:4; Деян. 11:15; 16:4; 1 Ин. 2:7, ср. ст. 24; 3:11; 2 Ин. 5:6), и в абсолютном, как условное обозначение первоначала всякого бытия, лежащего за пределами времени (Ин. 1:1; Mф. 19:4, 8; ср. Ин. 8:44; 1 Ин. 2:13, 14). Поэтому точный смысл ἀρχὴ в каждом отдельном случае устанавливается на основании контекста. То же самое должно сказать и об ἀπ’ ἀρχῆς: оно большею частью употребляется в относительном значении (1 Ин. 3:8: ὁ ποιῶν τὴν ἁμαρτίαν ἑκ τοῦ δίαβολου ἐστὶν, ὅτι ἀπ’ ἀρχῆς ὁ διάβολος ἁμαρτάνει; II, 7: γράφω ὑμῖν... ἐντολὴν παλαιάν, ῆν εἴχετε ἀπ’ ἀρχῆς: II, 24: ὃ ἠκούσατε ἀπ’ ἀρχῆς; ср. 2 Ин. 6, 1 Ин. 3:11: αὕτη ἐστὶν ἡ ἀγγελία, ῆν ἠκούσατε ἀπ’ ἀρχῆς; cp. Mф. 19:4, 8). Примером абсолютного значения ἀπ’ ἀρχῆςможет служить 1 Ин. 2:13, 14: τὸν ἀπ’ ἀρχῆς. В виду такой неопределенности в употреблении ἀπ’ ἀρχῆς необходима большая осторожность в установке его значения там, где оно с первого взгляда не ясно. Прежде всего совершенно напрасно отожествление его с ἐν αρχῇ евангельского пролога, так как при этом упускается из вида различие предлогов, которое ни в каком случае не может быть признано незначительным. Ἐν ἀρχῇ в Евангелии несомненно обозначает то, чтò было уже в начальном пункте, отмеченном ἀρχὴ, и таким образом дает мысль о бытии раньше времени, вечном, ибо что было уже в начале, то стоит выше этого начала. Ἀπ’ ἀρχῆς же обозначает то, что в ἀρχὴ имеет свою исходную точку и действие чего совершается во времени, следующем за ἀρχὴ. Поэтому первое всегда имеет абсолютное значение, второе – только в виде исключения (Cup. ΧΧΙV, 9 сюда не идет, так как там ἀπ’ ἀρχῆς получает свое безусловное значение от πρὸ τοῦ αἰῶνος). Нельзя находить подтверждения для абсолютного значения ἀπ’ ἀρχῆς и в следующем ἦν πρὸς τὸν Πατέρα, так как еще требуется доказать столь тесную связь между обоими выражениями, чтобы от второго делать заключение к смыслу первого. Отсутствие члена при ἀρχῆς, в виду отсутствия его во всех выше приведенных примерах, не может придавать выражению какого-либо особенного значения, тем более, что при ἀρχὴ, как обозначающем абстрактное понятие, член и не употребляется559. Истинный смысл ἀπ’ ἀρχῆς в данном случае выясняется на основании употребления его в одном месте Евангелия Иоанна и при том в такой связи, которая как нельзя более подходит к положению Апостола и отвечает ходу мыслей и задаче первых стихов послания; это слова Спасителя: καὶ ὑμεῖς δὲ μαρτυρεῖτε, ὅτι ἀπ’ ἀρχῆς μετ’ ἐμοῦ ἐστέ (Ин. 15:27). Увековечившему эту заповедь возлюбленного Учителя Апостолу Иоанну несомненно предносилась она и в то время, когда он решился торжественно засвидетельствовать то, что на основании близкого, непосредственного и постоянного общения с Иисусом Христом, почти с первых дней Его общественного служения, он считал непреложною истиной. Господь призывает Апостолов свидетельствовать о Нем, потому что они была с Ним ἀπ’ ἀρχῆς; и Апостол Иоанн утверждает здесь, что он знает о Слове жизни то, что было от самого начала явления Его миру, знает точно и непосредственно; что знал, об этом возвещает и свидетельствует (καὶ μαρτυροῦμεν 2 ст.). На основании этого можно решительно утверждать, что ἀπ’ ἀρχῆς относится к области чисто-исторической, (что здесь и требовалось) и говорит о том начале, когда Апостол Иоанн и другие Апостолы могли видеть, слышать и осязать воплотившееся Слово жизни. Ὅ ἦν ἀπ’ ἀρχῆς, таким образом, параллельно οἱ ἀπ’ ἀρχῆς αὐτόπται Евангелиста Луки (Лк. 1:2). Еще одно основание в пользу абсолютного значения ἀπ’ ἀρχῆς указывают в ἦν, отличие которого от ἐγένετο будто бы должно быть строго удержано560. Но странно придавать такое безусловное значение форме ἦν, потому что ею не всегда выражается только вечное и бесконечно продолжительное бытие существа непроисшедшего. И сопоставлять его в данном случае с ἐγένετο нет никакого основания: св. Иоанн этою формой просто отмечает время земного служения Господа, когда Апостолы могли находиться в близком, непосредственном общении с Ним, и имеет в виду оттенить этим глаголом продолжительность времени, а не то, что́ в течение его совершалось. Поэтому ἦν включает в себя и все последующие акты, выраженные в формах прошед. совер. и аориста. Таким образом, в первых словах послания Апостол Иоанн указывает, что данные περὶ τοῦ λόγου τῆς ζωῆς берутся им из области исторической. Но как получены эти данные? Можно ли их признать несомненными? Апостол далее и показывает, что, как свидетель исторический, он не может быть заподозрен в незнании или, по крайней мере, неточном знании того, о чем свидетельствует. Истина им познана самым точным и, так сказать, осязательным образом. Апостолы проповедуют то, что они слышали, видели своими глазами, рассматривали и осязали своими руками: ὃ ἀκηκόαμεν, ὃ ἑωράκαμεν τοῖς ὀφθαλμοῖς ἡμῶν, ὃ ἐθεασάμεθα καὶ αἱ χεῖρες ἡμῶν ἐψηλάφησαν. Апостол говорит во множественном числе, очевидно, потому, что в данном случае вопрос идет не о личном авторитете Иоанна, как самовидца, – не это было предметом сомнений и нападок лжеучителей. Здесь вопрос ставится шире: заподозривается достоверность всей вообще апостольской проповеди, утверждающей, что Слово жизни воплотилось и что, следовательно, Иисус есть Христос Сын Божий. Поэтому Иоанн, в полном сознании своей общности и солидарности со всеми Апостолами, говорит от лица всех их, ко времени написания послания, быть может, уже скончавшихся, и удостоверяет безусловную истинность их проповеди, как покоящейся на непосредственном восприятии. В четырех глаголах, обозначающих источник и средства апостольского знания о Слове жизни, наблюдается постепенная градация (climax) от более общего к более определенному и энергичному. Апостол исходит от отдаленного к ближайшему и тесному отношению, от пассивного способа познания к активному. Ὅ ἀκηκόαμεν, ὃ ἐωράκαμεν – оба глагола обозначают самые простые и обычные формы чувственного восприятия и в то же время такие, которые прежде всего требуются от всякого притязающего на звание свидетеля. Апостолы не редко ссылаются на «слышание и видение», как на надежное удостоверение истинности их слов (Деян. 4:20; 21:15; Откр. 22 и др.). Различие между первым и вторым глаголом то, что ἀκηκόαμεν выражает совершенно общую мысль знания о предмете, которое может быть получено и из рассказов других; тогда как ἑωράκαμεν, особенно всоединении с τοῖς θφθαλμοῖς ἡμῶν говорит о непосредственном видении. Ударение надает на τοῖς ὀφθαλμοῖς ἠμῶν,561 и этою прибавкой Апостол имеет в виду выразить мысль о совершенно непосредственном восприятии, как часто говорим и мы: я видел это собственными глазами. Отсюда и слышание получает вполне определенный характер, как тоже непосредственный и надежный источник познания. Ἀκούω поставлено на нервом месте, потому что слово, воспринимаемое слухом, есть первая и ближайшая форма, в какой лицо может заявить о себе, обнаружить себя другим. Оба же глагола, вместе взятые, указывают на беспрепятственное обращение с лицом. Дальнейший шаг в утверждении истинности познания представляет глагол ἐθεασάμεθα и, наконец, завершение всего – в αἱ χεῖρες ἡμῶν ἐψηλάφησαν. Глагол θεάσθαι не имеет ничего общего с θαυμάζω, θάμβος, θαῦμα и потому не может заключать в себе оттенка изумления, удивления (как полагают Феофилакт, Икумений), благоговения562; не означает он и одного духовного, внутреннего созерцания, равно как и одного чувственного. Коренное значение его, подобно θεωρεῖν, есть напряженное, продолжительное рассматривание предмета или явления, происходящего пред глазами зрителя, соединенное с стремлением постигнуть его сущность и значение (ср. Ин. 1:32, 38; Ин. 4:35; Ин. 6:5; Ин. 11:45). Греками часто этот глагол употребляется в приложении к театральным зрелищам563. Поэтому глагол θεᾶσθαι, в сравнении с ὁρᾷν, выдвигает момент намеренного рассматривания, исследования предмета, и при том исследования самого тщательного, доходящего до сокровенного, внутреннего существа предмета. Это прекрасно выражается древнеславянским переводом этого глагола – внядрихом (вьнедрихом)564. Поэтому ἐθεασάμεθα означает: мы не только слышали и видели, но созерцая рассматривали, т. е. не мгновенно или кратковременно увидели или услышали Его, но рассматривали или созерцали подробно и внимательно, часто, много, продолжительно, в течение всего земного служения Его роду человеческому (Еп. Михаил). К ἐθεασάμεθα без повторения относительного местоимения присоединено еще новое предложение, очевидно, связанное с ним самым тесным образом: καὶ αἱ χεῖρες ἡμῶν ἐψηλάφησαν. Ψηλαφᾷν означает ощупывание поверхности предмета с целью изучить ого строение, также ощупывание в темноте или ощупывание слепым565; следовательно, ψηλαφᾶν указывает не на простое осязание, но на осязание, соединенное с желанием исследовать предмет. Если нас поражает то, что доставляют слух и зрение, то мы обращаемся к помощи рук, чтобы убедиться в действительности и качествах предмета. В древнеславянском выражение: αἱ χεῖχες ἡμῶν, ἐψηλάφῃσαν переводится: и руце наши обискаша566 . Посему это есть самый материальный, так сказать, образ познания, в котором степень точности достигает тех пределов, что усумниться в истинности свидетельства значило бы совершенно отказать человеку в возможности знать что-либо. Αἱ χεῖρες ὑμῶν, как и раньше τοῖς ὀφθαλμοῖς ὑμῶν, выражает личный характер опыта, как самое твердое и надежное основание личной веры Апостолов в реальность истинного человечества Слова жизни. Апостолы «присоединились к Явившемуся нелегкомысленно», но после того как «осязали и умственным прикосновением и вместе чувственным, как, напр., Фома сделал по воскресении» (Феофилакт). При чтении первого стиха послания особенное внимание обращает на себя неожиданная перемена времен: ἦν – imperfectum, ἀκηκόαμεν и ἐωράκαμεν – perfecta u ἐθεασάμεθα и ἐψηλάφησαν – aorista. Что касается ἦν, то его форма, на основании сказанного выше, понятна: imperfectum обозначает весь период общественного служения воплотившегося Слова. Perfectum ἀκηκόαμεν и ἑωράκαμεν отмечает ту важную черту, что хотя «слышание» и «видение» закончились, однако следствие и действие, выражаемое этими глаголами, еще продолжаются; они составляют постоянное обладание Апостолов: Апостол продолжает видеть пред собою живой образ Вселившегося среди людей, слышать Его божественное учение, выраженное в обычном человеческом слове; так что и то и другое представляются ему как бы еще существующими. Отсюда тем больше силы получает ого свидетельство. Действия ἀκηκόαμεν и ἐωράκαμεν, как видно из прямой дели, для которой написаны эти слова, ограничиваются пределами земной жизни Иисуса Христа и указывают на все то, что Апостолы слышали от Него и видели в нем такого, что говорило о Нем, как о воплотившемся Слове жизни. Внезапный переход от формы прош. сов. к аористу переводит читателей в область определенных исторических фактов, которые в ряду других должны быть отмечены, как особенные. Этот оборот мысли – тонкая черта, свидетельствующая о подлинности послания, обнаруживая движение личного воспоминания, имеющего основу в действительных исторических фактах. Невольно припоминаются здесь слова Господа, обращенные к ученикам во время одного явления после воскресения: видите руце мои и позе мои, яко сам Аз есмь: осяжите мя и видите: яко дух плоти и кости не имать, якоже Мене видите имуща (ἴδετε τὰς χεῖράς μου καὶ τούς πόδας μου, ὅτι ἐγώ εἰμι αὐτός· ψηλαφήσατέ με καὶ ἴδετε, ὅτι πνεῦμα σάρκας καὶ ὀστέα οὐκ ἔχει, καθῶς ἐμὲ θεωρεῖτε ἔχοντα. Лк. 14:39; ср. Ин. 20:27). Важно это место потому, что в нем особенное значение принадлежит глаголам ψηλαφᾶν, θεωρεῖν и ὁρᾷν, а также и потому, что эти слова произнесены были с целью уверить Апостолов в реальности плоти Воскресшего, – положение несколько аналогичное тому, в каком находилась значительная часть опровергаемых св. Иоанном антихристов: (Апостолы) мняху дух видети (Лк. 24:37). Можно полагать, что и Апостол Иоанн главным образом имел в виду факты уверения Апостолов в действительности воскресения и в частности факт уверения Апостола Фомы, рассказанный в Евангелии Иоанна (Ин. 20:25–29)567. Этим, конечно, не исключаются и все многочисленные случаи тесного ежедневного общения со Христом всех Апостолов и особенно Его «наперсника», которые имели место в течение общественного служения Господа и которые убедили их, что Слово плоть бысть и вселися в ны (Ин. 1:14). Рассматривая ближе четыре последние глагола, нельзя не обратить внимания и на то, что они распадаются на две группы. Первые два глагола выражают факт, вторые два – нарочитое исследование его; первые два означают восприятие, правда, непосредственное, по в тоже время непроизвольное, вторые особенно отмечают намеренность и напряженность исследования, указывают на познание активное и потому несомненно твердое и точное. Все вместе они дают достаточное доказательство, что апостольская проповедь о Словеси животнем (περὶ τοῦ λόγου τῆς ζωῆς) покоится на таких прочных устоях, что по всей справедливости может притязать на признание за нею безусловной достоверности, исключающей всякую возможность поставить рядом с нею какое-либо иное благовестие. Таково содержание надписания послания. Но здесь возникает вопрос, можно ли первый стих послания считать надписанием его или заглавием, когда достаточно поверхностного знакомства с посланием, чтобы видеть, что оно в своих частностях не содержит сколько бы то ни было обстоятельного изложения учения о существе и лице Логоса и о земной жизни Воплотившегося? Он есть необходимое предположение каждого стиха послания; но речь идет собственно о действиях воплощенного Логоса в христианской жизни. Необходимо иметь в виду, что эти действия имеют свое основание в Его существе и лице, и потому, без предварительного и обстоятельного знакомства читателей послания с апостольским учением о Нем, для них немыслимо было бы понимание послания. Апостол и не останавливается на выяснении понятия ὁ λόγος τῆς ζωῆς и этим дает право заключать, что для читателей его послания достаточно было дать несколько важнейших штрихов, особенно в отношении к тем пунктам учения о воплощенном Слове, которые подвергались извращению со стороны еретиков, чтобы пред умственным взором читателей предстал истинный и неповрежденный образ Слова жизни и оставался во все время чтения послания, как центр, постоянный источник и основание всех мыслей и слов свящ. писателя. Этим достаточно оправдывается заглавие, данное Апостолом своему посланию.

Хотя Слово жизни, Которое составляет главный предмет апостольской проповеди и основание настоящего послания, предполагается известным читателям, однако Апостол считает необходимым дать краткий и ясный ответ на два вопроса, которые тотчас могут зародиться у читателя при чтении надписания послания: какова природа и существо Слова жизни и каким образом сделалось возможным столь точное познание о Нем? В образе раскрытия главного положения апостольской проповеди ясно сказывается характер речи Апостола Иоанна: он не доказывает, но просто и торжественно утверждает то, что составляет его убеждение. Поэтому в начале второго стиха стоит καί, которое и должно удержать свое пряное значение и не может быть заменено или истолковано в смысле γάρ. Καί отмечает характеристическую для Апостола Иоанна последовательность созерцания в отличие от последовательности строго логической: мысль присоединяется к мысли, как при объяснении разом открытой пред глазами зрителя картины. Само собою понятно, что καὶ соединяет последующее с непосредственно предшествующим περὶ τοῦ λόγος τῆς ζωῆς, так как из этого выражения взято подлежащее для первого предложения второго стиха. Вслед за этим Апостол ставит краткое положение, в двух словах обнимающее всю его Христологию: ἡ ζωὴ ἐφανερώθη; в дальнейшей части стиха это положение получает более подробное раскрытие. Вместо ожидаемого местоимения или, согласно с особенностями слога Апостола Иоанна, ὁ λόγος τῆς ζωῆς, он ставить ἡ ζωὴ, чем ясно показывает, что в περὶ τοῦ λόγου τῆς· ζωῆςударение надает на τῆς ζωῆς. Положение ἡ ζωὴ в этом месте и в такой последовательности указывает на то, что ὁ λόγος τῆς ζωῆς и ἡ ζωὴ, если не всецело покрывают друг друга по объему выражаемых ими понятий, то во всяком случае указывают на один и тот же субъект, т. е. на Ипостасное Слово Божие, Сына Божия. Как существо Отца Сын открыл миру потому только, что, будучи Сам Бог, Он возвестил и открыл Бога именно в Своем Лице, так и жизнь явлена и дарована Им миру только потому, что Он Сам есть жизнь. Дар, который воплотившийся Сын Божий принес миру, неотделим от Его лица, по заключается в самом Его лице. Он дает миру Себя и вместе с этим дает и жизнь, почему Он не только Податель жизни, Откровение жизни, ὁ λογος τῆς ζωῆς, – не сама жизнь – ὴ ζωὴ568. Сам Спаситель говорить о Себе: Аз есмь воскресение и живот (Ин. 15:25: ἐγώ εἰμι ἡ ἀνάστασις καὶἡ ζωὴ); Аз есмь путь, истина и живот (Ин. 14:5: ἐγώ εἰμι ἡ ὁδὸς καὶ ἡ ἀλήθεια καὶ ἡ ζωὴ). Вот почему Апостол в начале второго стиха называет Слово жизни просто ἡ ζωὴ. Вечная божественная жизнь, от вечности составляющая существо божественной внутренней жизни и от вечности же сообщенная Сыну, была сокрыта от мира и неведома ему, ибо и Сын, Слово Божие, в Котором во всей полноте отобразилась эта жизнь, не принадлежал к этому миру. Правда, Логос есть вечный и личный Посредник, чрез Которого жизнь, как физическая, так и духовная, из абсолютного Первоисточника – Отца, дана была миру в самом акте творения мира и проявлялась во все время его существования (Ин. 1и след.), но в полноте и осязательно для мира, с возможностью познать ее истинное существо, она явилась в Слове, когда Оно пришло на землю во плоти, сделалось известным избранным от Него свидетелям, чтобы они могли возвещать и свидетельствовать о Нем всему миру. Жизнь из области бытия вечного, сокрытого от людей и неизвестного им, вступила в мир явлений. Пребывая до этого в таинственной области божественной жизни, она открылась, сделалась видимою; она вошла в мертвый во грехе мир, вошла в θάνατος, чтобы в смерти показать себя как истинную жизнь, препобеждающую смерть (ср. Деян. 3:15; Деян. 2:24). Победив смерть, она положила начало новой жизни, причастниками которой являются все верующие в нее, как Сына Божия. Эту вечную жизнь Апостолы слышали, в и цели, рассматривали и осязали; они видели, как она воздвигала от смерти телесной и духовной; они видели, как она сама победила смерть. На этот именно строго определенный исторический факт явления Слова жизни во плоти и указывает аорист ἐφανερώθη. Φανεροῦν – один из характерных терминов в языке Апостола Иоанна, часто употребляется в Евангелии и послании и означает: открывать, выносить на свет так, чтобы можно было видеть; passiv. – открываться, делаться видимым. Жизнь отрылась в видимом, доступном для внешних чувств, виде. Таким образом, ἐφανερώθη послания фактически равняется σὰρξ ἐγένετο Евангелия (1:14), хотя буквально эти выражения не тожественны. Оттенки в понятиях ζωὴ и λόγος требуют различия и в относящихся к ним предикатах. Реальность воплощения Логоса не была бы выражена с полною ясностью, если бы было сказано: ὁ λόγος ἐφανερώθη, – для ὁ λόγος предикат ἐφανερώθη оказался бы слишком неопределенным. Равно как не было бы описано в достаточной степени богатство содержания ζωὴ и многоразличные проявления ее, если бы Апостол написал: ἡ ζωὴ σάρξ ἐγένετο; для ἡ ζωὴ предикат σὰρξ ἐγένετο слишком узок. Точнее различие обоих выражений можно определить так: σἀρξ ἐγένετο отмечает объективный ход вочеловечения, а ἐφανερώθη указывает на следствие этого вочеловечения для наших познавательных сил; первое говорит о том, чем Логос, по Своем воплощении, стал Сам в Себе, второе, – чем Он сделался для нас569, и ἐφανερώθη поэтому предполагает σὰρξ ἐγένετο. Впрочем, такое разделение допустимо только в мысли; в действительности же оба факта совпадают и не допускают никакой последовательности и преемственной смены. Логос, Который есть жизнь, воплотился, явился в лице Иисуса Христа, чтобы сообщить человечеству вечную жизнь, составляющую Его существо, источником которой для мира Он является. Ἡ ζωὴ ἐφανερώθη – общее положение, в дальнейшем получающее более подробное раскрытие. Сокровенная жизнь явилась и таким образом сделалась доступною для чувственного восприятия. Поэтому καὶ ἐωράκαμεν καὶ μαρτυροῦμεν καὶ ἀπαγγέλλομεν ὑμῖν... Ближайшим образом к ἐφανερώθη примыкает ἐωράκαμεν, так как видение образует существенный и основной пункт всех отдельных родов чувственного восприятия. В этом смысле ἐωράκαμεν является первою и необходимою ступенью в деле удостоверения реальности ἐφανερώθη, – ступенью, без которой следующие акты – μαρτυροῦμεν καὶ ἀπαγγέλλομεν – не имели бы прочного фундамента. Καὶ μαρτυροῦμεν дает новый момент, стоящий в теснейшей связи с ἑωράκαμεν и немыслимый без него (cp. 1 Ин. 4:14; Ин. 15:27; Ин. 19:35; Ин. 1:34; Ин. 3:32). Μαρτυρεῖν – тоже один из любимых терминов Апостола Иоанна – всегда обозначает возвещение такого факта, который возвещающий сам воспринял, пережил. При этом особенно важно и необходимо оттенить, что обозначаемое этим глаголом свидетельство дается не для того, чтобы принести кому-либо пользу, обогатить кого-либо имеющимися познаниями, но единственно в интересах чистого служения истине. Принесет ли свидетельство другим пользу или нет, примут ли или не примут его, для свидетельствующего это безразлично: он всецело погружен в сознание достоверности испытанного и пережитого им, ибо оно сделалось его святым убеждением. Свидетельствующий чувствует внутреннюю потребность высказать дознанную истину и засвидетельствовать ее где бы то ни было и пред кем бы то ни было570. Не можем б ο мы, яже видехом и слышахом, не глаголании (Деян. 4:20). Апостолы получили прямое повеление свидетельствовать и возвещать о вечной жизни (Деян. 1:8, 10, 41; Лк. 24:47, 48). За μαρτυροῦμεν следует апостольское ἀπαγγέλλομεν – возвещение твердо дознанной и самопережитой истины другим, чтобы и они познали ее и сделали ее собственным своим достоянием. Глагол указывает на всю вообще благовестническую деятельность Апостолов, не ограниченную ни пространством, ни отдельными писаниями. Отличие его от μαρτυρεῖν заключается в том, что μαρτυρεῖν есть сообщение истины, ἀπαγγέλλειν означает сообщение истины, т. е. в μαρτυρεῖν центр тяжести лежит во внутреннем сознании, убеждении свидетельствующего, что свидетельствуемое им непререкаемо истинно; ἀπαγγέλλειν же имеет целью возвестить другим то, что возвещающий сам знает; почему при ἀπαγγέλλειν стоит ὑμῖν,как необходимое указание на тех, которые имеются в виду при сообщении истины. Под этимὑμῖν разумеются преимущественно читатели настоящего послания, по не одни они, а и все, кто находится вне объема апостольского «мы», следовательно, все, до кого достигало апостольское благовествование. Пред каждым из глаголов Апостол ставить καί, чтобы тем выразительнее отметить каждый из них, как самостоятельный и важный акт. Различие времен прош. сов. ἑωράκαμεν и наст. μαρτυροῦμεν καὶ ἀπαγγέλλομεν – требуется самым существом дела, так как два последние глагола обозначают действия апостольского служения, обязательные для Апостолов до конца дней их земной жизни и потому в каждый данный момент настоящие, а первый указывает на факт законченный, хотя и имеющий важное значение для настоящего. На основании этого внутреннее отношение отдельных моментов 2-го стиха представляется в таком виде. В начале Апостол твердо устанавливает объективный исторический факт: жизнь явилась; затем посредством простого καὶ присоединяется утверждение, что писатель, как и прочие Апостолы, были очевидцами этой явившейся жизни; на этом, далее, основывается непоколебимое свидетельство его самого и всех Апостолов о том, что они видели. Таким образом, к ἐωράκαμεν присоединяется дальнейший и новый момент – μαρτυροῦμεν, который находит свое выражение и естественное продолжение в ἀπαγγέλλομεν. Последний глагол в свою очередь требует указания лиц, для которых предназначено возвещение, – отсюда ὑμῖν. После всего этого Апостол выразительно называет объект всех трех глаголов, неразрывно соединенных между собою. Предметом их, в живой связи речи, может быть только та же жизнь, несомненное явление которой Апостол возвестил, – ἡ ζωὴ, но с весьма важным прибавлением, раскрывающим всю полноту апостольского учения об ἡ ζωὴ: τὴν ζωὴν τὴν αἰώνιον, ῆτις ἦν πρὸς τὸν Πατέρα καὶ ἐφανερώθη ἡμῖν. Повторение члена пред ζωὴν и αἰώνιον указывает, что оба понятия – жизнь и вечность – берутся отдельно и каждое в полном своем объеме и затем соединяются в одном представлении571. Αἰώνιος в Новом Завете часто указывает на бесконечную продолжительность времени (2 Кор. 4:17, 18; 2 Пет. 1:11; 2 Тим. 2:10, 16; Евр. 9:12, 15; Ин. 14:2; 1 Пет. 5и др.) и с этой точки зрения «вечная жизнь» есть блаженная цель всех обетований о спасении. Только бесконечная жизнь есть истинная жизнь, поскольку жизнь, для которой рано или поздно наступит конец, не есть истинная жизнь572. Но ограничивать этим объем понятия αἰώνιος нельзя. Главное значение его: не имеющий ни начала, ни конца, тот, который всегда был и будет, – и в этом смысле αἰώνιος прилагается к Богу (Рим. 14:25). Но само собою понятно, что в последнем случае αἰώνιος является условным обозначением понятия, которого мы не можем представить иначе, как при помощи чувственных форм и образов, понятия о бытии, к которому мера времени совершенно не приложима. Здесь жег наряду с указанием на безначальность и бесконечность, αἰώνιος указывает и на внутреннее качество бытия, которое в своем внутреннем существе имеет основание для свойства, обозначаемого на условном человеческом языке посредством, αἰώνιος. Такая жизнь, стоящая выше времени, не может принадлежать тварному существу, – она божественна. Поэтому правильнее и данному месту более соответствует понимание ἡ ζωὴ ἡ αἰώνιος в смысле ἡ ὅντως ζωὴ (1Тим. 6:19) и ἡ ζωὴ τοῦ Θεοῦ (Еф. 4:18): жизнь, которая есть истинно жизнь, в полном смысле этого слова, жизнь и ничто кроме жизни; в ней нет ничего такого, над чем время имело бы власть и что с течением времени возрастало бы или уменьшалось и исчезало; «жизнь не измеряемая сроком времени, но самобытная, как всегда сущая у Отца» (Феофилакт). Поэтому ἡ ζωὴ есть ἡ αἰώνιος в возможно полном смысле сего последнего573. Но такою жизнь, о которой говорит Апостол, не могла сделаться в своем телесно-земном явлении. Здесь только обнаружилось это внутреннее свойство; основание же его лежит вне пределов преходящего земного бытия. На это и указывает дальнейшее ῆτις ἦν πρὸς τὸν Πατέρα. Ὅστις, в сравнении с ὅς, всегда обозначает более или менее внутреннее отношение: в одних случаях местоимение это указывает существенное свойство предмета и имеет квалитативное значение (Ин. 21:25; Откр. 18:12; Откр. 19:2; ср. 1 Кор. 5:1; Рим. 9:4; Флп. 2:20); в других случаях оно отмечает момент изъяснения и обоснования (Ин. 8:58; Откр. 1:7; Откр. 2:24; Откр. 11:8; Откр. 20:4; ср. Рим. 1:25, 32; Рим. 2:15; Рим. 6:2; Гал. 4:24)574. Также и в настоящем случае ἥτις указывает, что двухчленное предложение: ἦν πρὸς τὸν Πατέρα καὶ ἐφανερώθη ἡμῖν – соединяется с главным предметом речи – ἡ ζωὴ ἡ αἰώνιος – не только как простое относительное предложение, но вместе с тем изъясняет и обосновывает его. Поэтому мысль Апостола можно выразить таким образом: мы видели, свидетельствуем и возвещаем вам жизнь, которая есть истинно вечная жизнь, поелику она была у Отца (и таким образом независима от условий времени) и явилась нам (т. е. вошла в область нашего познания). Вечная жизнь не могла бы быть видимою, свидетельствуемою и возвещаемою, если бы она не явилась нам – ἡμῖν; но она также не была бы и вечною, если бы она не была у Отца, ἦν – imperf. указывает на неопределенную продолжительность прошлого бытия. Предлог πρός с винит. вообще обозначает движение по направлению к предмету или лицу, название которого поставлено в винит. пад., и в отношении к указанию пространственной близости предметов или лиц занимает среднее место между ἐν с дательным падежом и παρά с родит. (Ин. 1:14) и дательным (17:5); от первого отличается тем, что исключает всякую идею всецелого заключения одного в другом, а требует их полной особности, независимости по бытию, – от второго тем, что сильнее и резче обозначает момент теснейшего соприкосновения. Предлог πρός заключает в себе оттенок постоянного движения, обращения к кому-либо и указывает, таким образом, направление или характерное стремление целой жизни: нравственное движение жизни существа, обозначенного чрез ἡ ζωὴ ἡαἰώνος, имеет свой постоянный центр в Отце; а соединение предлога движения с глаголом покоя, пребывания (ἦν) отмечает это движение как постоянное его свойство, его существо (ср. 2 Кор. 5:8; Гал. 1:18)575. Из сказанного вытекает, что, ἡ ζωὴ ἡ αἰώνιος не сила и не свойство, а личное существо, которое стоит в непрерывном, тесном и живом взаимообщении с Отцем. Идея личности здесь не может быть отрицаема ни в каком случае, и несомненная параллель с Ин. 1дает право заключать, что ἡ ζωὴ тожественно с ὁ λόγος пролога Евангелия Иоанна. Но это – выводы; первая же и главная цель разбираемого положения – показать, почему «жизнь» названа «вечною»: прежде чем жизнь явилась в мире, она была в постоянном и вечном взаимообщении с Отцем и, следовательно, сама есть существо вечное. Этому домирному вечному бытию ἡ ζωὴ далее и противополагается явление или откровение ее в мире. Союз этого внутреннейшего общения личной жизни и Отца есть любовь, которою Отец возлюбил Сына прежде сложения мира (Ин. 17:24), и в этом отношении ῆτις ἦν πρὸς τὸν Πατέρα может быть сопоставлено с ὁ ών εἰς τὸν κόλπον τοῦ Πατρός (Ин. 1:18). В прологе Евангелия Иоанна, где речь идет о Логосе, указывается Его отношение к Богу πρὸς τὸν Θεόν, в послании же, где речь идет о личной жизни, гораздо естественнее обозначить отношение этой жизни к Богу, как Отцу – πρὸς τὸν Πατέρα, Первовиновнику и Первоисточнику всякой жизни. Вечная жизнь, стоящая выше всяких условий времени, ἐφανερώθη ἡμῖν – явилась нам, т. е. Апостолам. Св. Иоанн с особенною силой вновь утверждает реальность явления вечной жизни; но καὶ ἐφανερώθη ἡμῖν не простое повторение ἡ ζωὴ ἐφανερώθη, стоящего в начале 2стиха: последнее есть простое утверждение факта, как чисто объективной истины, что жизнь явилась, тогда как в ἡμῖν, которому в 3 стихе противополагается ὑμῖν, присоединяется новый момент, объясняющий возможность чувственного восприятия и познания жизни. Общее положение начала 2 стиха в конце его субъективируется, применяется к частным людям, и на этом основывается личный опыт Апостола Иоанна.

От общей речи о предмете и цели апостольской проповеди писатель переходит к настоящему посланию и определяет цель его написания: καὶ ταῦτα γράφομεν ὑμῖν, ἵνα ἡ χαρὰ ὑμῶν ᾖ πεπληρωμένη. Новая мысль, но обыкновению, присоединяется посредством простого союза καὶ. Ταῦτα указывает на ближайший к Апостолу в данное время вид благовествования, т. с. на послание и при том не на последующую только или предыдущую часть его, но на все вообще послание, содержание которого уже предносилось уму Апостола, когда он писал эти строки. На это ταῦτα и падает логическое ударение первой части четвертого стиха, в отличие от высказанного прежде общего понятия апостольской проповеди. Γράφομεν также противополагается ἀπαγγέλλομεν, как частный вид апостольской деятельности общему. Plural, γράφομεν указывает, что и в этом частном виде исполнения апостольского служения св. Иоанн стоит не один: и это послание в сущности покоится на авторитете всех Апостолов; чрез Апостола Иоанна говорить читателям все самовидцы Слова жизни. Форма множеств. числ. здесь тем более необходима, что γράφομεν стоит в самой тесной связи с ἀπαγγέλλομεν. Параллельно с сокращением объема ἀπαγγέλλομεν в γράφομεν, и ὑμῖν получает более частное значение, указывая только на тех, для кого было это γράφομεν, т. е. только на читателей послания. Сокращенное в своем объеме, апостольское благовестие должно иметь дело уже с более частными и определенными условиями воспринимателей благовестия, а потому и общая цель его приспособляется к их состоянию и потребностям, хотя, конечно, и в этом последнем своем виде она стоит в полном согласии с общею целью всего благовествования. Эту частную цель Апостол определяет так: ἵνα ἡ χαρά ὑμῶν ᾖ πεπληρωμένη. Сила этого выражения заключается в πεπληρωμένη. И действительно, все послание показывает, что Апостол имеет дело с читателями, преуспеяние которых в христианской жизни в общем стоит вне всякого сомнения; здесь уже само собою предполагается тоκοινωνία, о котором говорит Апостол, как о цела апостольского благовествования вообще. Далее является необходимым ввести читателей послания в более полное и совершенное обладание теми преимуществами, какие соединены с званием христианина. Поэтому Апостол желает, чтобы радость (ὴ χαρά в соответствие с обычным письменным χαίρειν) достигла совершенства и оставалась совершенною (πεπληρωμένη). Он повторяет своим читателям то, что Господь сказал ученикам в прощальной беседе: Сия глаголах вам, да радость Моя в вас будет, и радость ваша исполнится (Ин. 15:11), то есть, как заключает св. Иоанн Златоуст, «чтобы вы не смущались и не отпали, так как вы еще не совершенны, чтобы не прекратили своего течения, чтобы радость ваша достигла конца»580. Основание этой радости, радостного настроения духа, свидетельствующего о внутреннем спокойствии, не возмущаемом никакими скорбями, лежит в том общении, которое устанавливается принятием апостольской проповеди, непременно соединенным с верою в Иисуса Христа, как Сына Божия, и проистекающим отсюда общением с Отцем и Его Сыном Иисусом Христом. Это общение само содержит радость верующих, ибо заключает в себе действительное обладание вечною жизнью во Христе. Это есть та радость, которую Спаситель называет Своею (Ин. 15:11; Ин. 17:13), и исполнение которой Он обещает Своим ученикам (Ин. 16:20-24), – радость в Господе, которой требует Апостол Павел (Флп. 3:1; Флп. 4:1), радость во Св. Духе, в которой он полагает царство Божие (Рим. 14:17). Но эта радость, как и вечная жизнь верующих, является не вдруг; она достигает своего совершенства по мере действительного и деятельного осуществления общения с Отцем и Его Сыном. Каждый шаг в истинном познании существа этого общения и его условий, соединенный с полным проведением познанного в жизнь, есть момент совершенства христианской радости. И во всем послании, в котором Апостол так подробно говорит об истинном общении с Богом, его условиях и последствиях, всюду ясно проходит та мысль, что общение с братьями, общение со Христом в братьях и с братьями во Христе, есть мера полноты радости верующих.

I, 6. Если верующий признает, что Бог в Своем существе есть высочайшее совершенство, абсолютная святость, что так полно и точно выражается термином φῶς, и если эта истина познана им во всей ее всеобъемлющей широте и неизмеримой глубине, то для него очевидны и следствия ее в отношении к условиям общения с Богом. Посему высказываемые далее положения не нуждаются в каком-либо логическом обосновании: достаточно сопоставить их с основной истиной, чтобы убедиться в их неоспоримой справедливости. Хотя Апостол пишет краткие и, по-видимому, не связанные между собою положения, но они представляют стройное целое, с замечательною последовательностью раскрывающее мысль Апостола об истинном общении с Богом и его условиях. Общение с Богом непременно требует возможного для человека уподобления Богу; в свою очередь последнее в качестве исходного пункта требует истинного познания верующим своего наличного состояния. Если по выполнено это последнее условие, то невозможно и дальнейшее движение по пути к конечной цели христианского бытия – к живому теснейшему общению с Богом Отцем и Его Сыном Иисусом Христом. Поэтому Апостол предварительно и рассматривав три ложные воззрения, которыми грешник оправдывает свою косность во грехе. Он может отрицать вообще греховность в христианине (6–7), свою ответственность за грех (8–9) и, наконец, наличность греха в его собственном поведении (10). Во всех трех случаях общение с Богом, Который есть свет, не мыслимо, так как не обнаруживается ни малейшего желания порвать связь с царством тьмы. Сила, решительность и некоторая резкость дальнейшей речи показывают, что Апостол имеет в виду лжеучителей, искажавших христианское нравственное учение, предававшихся грехам и порокам, хотя и утверждавших, что пребывают во свете. Вообще же Апостол направляет свое обличение против тех, которые признают и объявляют совместимым истинное христианство с противоречащею ему нравственною деятельностью. Впрочем, условные формы (ἐὰν εῖπωμεν и под.) и множ. числ. несколько смягчают резкость тона. Первое положение, которое в общих чертах, но в то же время самым решительным образом устанавливает истинную сущность богообщения, гласит: ἐὰν εἴπωμεν, ὅτι κοινωνίαν ἔχομεν μετ’ αὐτοῦ καὶ ἐν τῷ σκότει περιπατῶμεν, ψευδόμεθα καὶ οὐ ποιοῦμεν τὴν ἀλήθειαν. За исходную точку Апостол принимает понятие κοινωνία (3 ст.) и в основание дальнейшей речи полагает ту жизненную истину, что всякое духовное общение предполагает родство между вступающими в общение, и что общение имеет основание во внутреннем существе человека и с нравственною необходимостью должно выражаться не только в слове, но и в живом деле, в нравственно чистом и безупречном поведении. Поэтому там нет никакого общения с Богом, где дела находятся в явном противоречии с громкими словесными заявлениями о богообщении, и где внешнее поведение не обнаруживает никаких признаков богоуподобления. Так как Бог есть свет, то и общение с Ним должно проявляться в хождении во свете, в жизни, принципом которой является постоянное стремление к высшему совершенству; где этого нет, там – ложь. Условное ἐὰν εῖπωμεν выражает случай объективно возможный, относительно которого только дальнейший опыт покажет, наступит ли он, или нет; но говорящий с своей стороны не высказывает, считает ли он его вероятным или нет587. Форма речи отмечает часто встречающийся случай, пока без отнесения его к какому-либо частному явлению: «если, как это может случиться». Кроме того, нужно иметь в виду, что Апостол Иоанн обычно употребляет эту формулу, когда хочет в объективно возможном или действительно совершившемся факте представить принцип, нравственный закон (ср. 7. 8. 9. 10; II, 15. 29; Ин. 11 след.; XII, 24 и др.). С этой стороны формула ἐὰν εἴπωμεν параллельна ὁ λέγων (cp. II, 4. 6. 9 и I, 6. 8), ἐὰν τις (cp. II, 15; IV, 20 и II, 10), πᾶς ὁ ἔχων, ποιῶν (cp. III, 8. 4. 6 и IV, 12), ὃς ἅν (cp. III, 17; IV, 15 и II, 23)588. Обязательность указываемого закона нравственной христианской жизни Апостол усиливает еще тем, что ставит под действие этой нормы и самого себя (εἴπωμεν-ψευδόμεθα-ποιοῦμεν) и тем показывает, что все без исключения должны остерегаться допустить осуществление объективно возможного случая в их собственной жизни. Εἴπωμεν не указывает непременно на громко высказанное уже положение с целью уверить других, по вообще на определившуюся мысль, которая во всякое время может быть высказана и которая поэтому для ее собственника есть уже факта. Утверждается в данном случае полное достижение цели стремлений христианства: ὅτι κοινωνίαν ἔχομεν μετ’ αὐτοῦ, т. о. с Богом, как это следует из связи речи. Общение с Богом составляет внутреннейшее основание всякой истинной христианской жизни, и кто хочет быть христианином, как это имело место и в отношении к читателям послания, тот в силу внутренней необходимости должен говорить, что он имеет общение с Богом, почему ὅτι κοινωνίαν ἔχομεν μετ’ αὐτοῦ заключает в себе факт, несомненно действительный у всякого христианина (изъявительн. накл.). Вместе с этим и κοινωνία берется в полном объеме своего богатого содержания: если мы говорим, что мы действительно имеем общение с Богом, лично соединены с Ним чрез Христа, мы в Нем и Он в нас... Но если общение с Богом должно быть действительным фактом у каждого христианина, то очевидно, что сила речи Апостола лежит не на этой части предложения, а на второй – καὶ ἐν τῷ σκότει περιπατῶμεν, заключающей в себе мысль, совершенно несовместимую с содержанием первой. Эту противоположность Апостол отмечает простым союзом καί. Περιπατεῖν, по обычному употреблению у Апостолов Иоанна и Павла (cp. Ин. 12:35; Рим. 6:4; 8:4; 1 Ин. 2:6; 2 Ин. 6), обозначает не просто действие, но и привычное действие, не внешнее только поведение, но и всю вообще деятельность жизни, включая и внутреннее настроение и обнаружение его во вне, при чем главное значение придается последнему, как основанию. Таким образом, περιπατεῖν обнимает все наше πολίτευμα (Флп. 3:20), наше ἀναστροφὴ (1 Пет. 2:12; ср. 9; Еф. 4:17; II, 2; Кол. 3:7). Характер «хождения» человека бывает весьма различным, отражая на себе бесчисленные моменты нравственного совершенства; но в своем основании он может и должен быть определяем по двум противоположным принципам, которые придают всему хождению ту или иную окраску и вместе с тем положительное или отрицательное отношение к идеалу истинно-христианского хождения. Эти принципы: и τῷ φωτί и ἐν τῷ σκότει. Человек может ходить или во тьме, или во свете, смотря по тому, каким из этих принципов определяется вся его жизнь, по какому пути она течет, в какой сфере вращается, и всякое личное поведение есть осуществление одной из двух великих объективных противоположностей: света и тьмы. В чем частнее состоит хождение во тьме, Апостол не определяет; он ограничивается указанием вопиющего противоречия, явной лжи, имеющей место в том случае, когда говорят, что находятся в общении с Богом, Который есть свет, а в действительности ходят во тьме, которой совершенно нет в Боге. Эта тьма уже предполагает продолжительное и намеренное подавление в своем сознании внутреннего голоса при посредстве самообмана, совершенное ослепление тьмой, когда теряется способность отличать истину от лжи. Поэтому Апостол и употребляет глагол ψευδόμεθα с сильнейшим ударением на нем. Ψευδόμεθα означает не объективное только противоречие между существом и явлением, религиозным принципом и нравственною жизнью, но главным образом оттеняет субъективную сторону: мы усвоили это противоречие и признаем его нормальным, или, лучше сказать, мы как будто заставило себя примириться с этим противоречием и настолько сжились с ним, что даже и не в состоянии сознать всей противоестественности его. Во всяком случае ложь, внутреннее принципиальное противоречие оказывается нашею ложью, нашим противоречием истине. Это не случайное наше заблуждение, но намеренное и решительное извращение истины, а потому мы – лжем – ψευδόμεθα. К этому Апостол присоединяет еще отрицательное предложение: καὶ οὐ ποιούμεθα τὴν ἀλήθειαν. Полный смысл этих слов выяснится тогда, когда обратим внимание на то, что разумеет Апостол Иоанн под ποιεῖν τὴν ἀλήθειαν. Ἀλήθεια принадлежит к числу терминов, наиболее часто употребляемых Апостолом Иоанном. Но в отношении содержания ἀλήθεια, как и в отношении к ζωὴ и φῶς, экзегеты до сих пор не пришли к согласным выводам. Ближайшее рассмотрение мест из писаний Апостола Иоанна, в которых встречается термин ἀλήθεια (Ин. 1:14, 17; III, 21; IV, 23 сл.; V. 33; VIII, 32. 40. 44; XIV, 6. 17; XV, 26: XVI, 13; XVII, 17. 19; XVIII, 37; 1 Ин. 1:6. 8; II, 4. 21; III, 19; IV, 6; V, 6; 2 Ин. 1 – 4; 3 Ин. 3. 8. 12 и др.), показывает, что ἀλήθεια у Апостола Иоанна есть объективная сила, которая стоит выше человеческого познания и имеет значение не только для человеческого ума, но является нормой поведения человека и всего его существования, как это видно из выражений: творить истину, быть от истины, стоять и быть в истине, истину в себе иметь. Противоположность истине образует не призрачное бытие, но ложь (ψεῦδος: Ин. 8:44; 1 Ин. 1:6; II, 4. 21) и грех (ἁμαρτία: Ин. 8:45-46); истина освобождает от рабства греха (Ин. 8:32, 34). Таким образом ясно, что ἀλήθεια несомненно этическое понятие. Но с другой стороны нельзя оставлять без внимания и таких изречений, как Ин. 18:37; 8:40. Спаситель говорит в своей молитве к Богу Отцу: Аз прославил Тя на земли, дело совершил, иже дал еси Мне, да сотворю... Явих имя Твое человеком, ихже дал еси Мне от мира... Ныне разумеша, яко вся, елика дал еси Мне, от Тебе суть: Яко глаголы, ихже дал еси Мне, дат им: и тии прияша и разумехиа воистину, яко от Тебе изыдох, и вероваша, яко Ты Мя послал еси (Ин. 17:4, 6, 7, 8). Если сопоставить эти слова Спасителя со словами Его, обращенными к Пилату (18:37: Аз на сие родихся и на сие приидох в мир, да свидетельствую истину, и всяк, иже есть от истины, послушает гласа Моего) и к иудеям (8:40: Ныне ищете Мене убити, человека, иже истину вам глаголах, юже слышах от Отца; cp. I, 14. 17. 18), то понятие ἀλήθεια получает в высшей степени широкий объем. Спаситель на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине. Слова сказаны в такой торжественной форме, что ἀλήθεια должно служить обозначением всего дела Христова; а дело это заключалось в том, чтобы открыть людям имя Божие, дать им уразуметь, что Сам Он изшел от Бога, и привести к вере, что Отец послал Его в мир. Посему ἀλήθεια должно быть общим понятием, в котором заключаются и религиозный, и этический элементы: истина может быть «познана» и «сделана» и в тоже время иметь такое важное значение, чтобы этим термином могло быть обозначено все дело Спасителя. На основании этого содержание ἀλήθεια можно определить так: ἀλήθεια есть обозначение всего того, что открыто и совершено Сыном Божиим, воплотившимся Словом; сюда относится и то, что единородный Сын, сый в лоне Отца, открыл миру неведомое существо Бога, и то, что Бог возлюбил мир и послал Сына Своего в умилостивление за грехи паши, дабы всякий верующий в него не погиб но имел жизнь вечную, и то, что Иисус есть Христос, Сын Божий, и вообще все дело спасения человека, со всеми подробностями учения о нем, со всеми требованиями и выводами относительно духовной жизни спасенного человека. Следовательно, ἀλήθεια есть вся сумма божественного откровения. Сам Спаситель есть воплощенное Откровение, ибо в Нем воплотилось вечное Слово, полное истины (Ин. 1:14); чрез Него истина сделалась достоянием людей (Ин. 1:17). Он говорит истину (8:40), дает свидетельство о ней (Ин. 18:37) и Сам есть истина (XIV, 6). Дух Святой, Утешитель, также есть истина (1 Ин. 5:6), потому что Он наставляет верующих на всякую истину, свидетельствует об истине и есть Дух истины (Ин. 14:17; Ин. 15:26), ибо в Нем та же истина, что и во Христе, и Дух Святой продолжает дело Спасителя на земле. Впрочем, из рассмотрения тех мест в писаниях Апостола Иоанна, где употребляется ἀλήθεια, видно, что этот термин как будто имеет различные значения и приложения; но это объясняется тем, что в каждом случае Апостол из богатого содержания понятия ἀλήθεια борет одну какую-нибудь сторону, смотря по течению мыслей и намерениям писателя. Божественное откровение и все искупительное дело Христа Спасителя должно быть познано и усвоено людьми. Но Апостол Иоанн под познанием разумеет не теоретическое только усвоение известных положений, но всецелое проникновение ими: познанное должно сделаться управляющим принципом человеческой жизни. Отсюда и ἀλήθεια представляется не только как предмет теоретического усвоения, но и как практическая норма; и хождение во истине есть нравственное поведение, нормированное истиной, понимаемой во всем объеме ее богатого содержания. На основании этого понятно, что истина освобождает от греха. Поэтому же Апостол может сказать, что бытие от истины, т. е. принципиальное определение всей жизни по высшей норме истины познается в любви делом и истиною (1 Ин. 3:19, cp. 18). Напротив, Апостол отрицает пребывание истины в том, кто не соблюдает заповедей (1 Ин. 2:4), потому что истина может пребывать в нас только как нормирующий принцип, и это с безусловною необходимостью должно обнаруживаться в исполнении божественных заповедей589. Если таково содержание понятия ἀλήθεια, то οὐ ποιοῦμεν τὴν ἀλήθειανв рассматриваемом месте означает: мы живем не но высшей нравственной норме, содержащейся в ἀλήθεια и в частности данной в положении ὁ Θεὸς φῶς ἐστιν; и причина этого совершенно понятна: мы ходим во тьме – ἐν τῷ σκότει περιπατῶμεν, – и, следовательно, не обладаем истиною, потому что истина только там, где свет; а кто не знает истины, тот конечно, не может и осуществить ее; и в этом случае должны быть оставлены всякие речи о действительности богообщения. Таким образом, отрицательное приложение не простое повторение мысли, уже данной вψευδόμεθα, но выдвигает сравнительно с ним новый момент: ψευδόμεθα относится к εἴπωμεν и говорит, что это уверение ложно; οὐ ποιοῦμεν τὴν ἀλήθειαν относится к ἐν τῷ σκότειπεριπατῶμεν и указывает, что такое поведение, не оправдывая высказанного утверждения, но только не осуществляет в себе истины, но является фактическим отрицанием и познания ее.

Сохранение общения с Богом, Который спет есть, обусловливается со стороны христианина хождением во свете. Необходимые условия хождения во свете – очищение от грехов кровию Иисуса Христа, Сына Божия, исповедание греховности вообще и содеянных грехов в частности, чтобы таким путем достигнуть несогрешения, и всецелое соблюдение заповедей Божиих, в особенности заповеди о любви к ближним. Если сущность христианской жизни заключается в общении с Богом, то естественно возникает вопрос: как достигнуть этого общения? В отношении к читателям, которые находятся в общении и имеют радость, проистекающую из сознания этого общения, это требует решения, как пребыть в общении и укрепиться в нем, чтобы радость достигла полного совершенства? В том и другом случае необходимо прежде всего знать, в чем состоит общение с Богом и, главным образом, какие средства ведут к его осуществлению и возрастанию в нем. Общение предполагает, по крайней мере, две стороны, которые должны иметь известную общую точку соприкосновения, должны иметь κοινόν, которое бы составляло их общее достояние; чем больше таких точек, тем теснее и совершеннее общение. При чисто духовном общении, самое его начало предполагает некоторое духовное родство между лицами, входящими в общение, – родство но руководящим принципам как умственной, так и нравственной жизни. Но это в свою очередь предварительно требует, чтобы каждая сторона узнала другую, ибо иначе не может быть установлена и определена общность интересов. Если же предварительными условиями всякого общения является взаимное познание сторон, входящих в общение, и внутреннее родство, то совершенство общения требует и более совершенного знания и более полного родства. Эти условия могут быть выполнены или таким образом, что обе стороны идут навстречу одна другой и сходятся в какой-либо точке, лежащей между ними, или же таким образом, что одна сторона старается усвоить себе то, что принадлежит другой, возможно более уподобиться ей. Общий закон общения остается неизменным и в вопросе об общении человека с Богом: здесь должны быть то же родство и то же познание. Некоторое изменение условий достижения цели зависит от того, что на одной стороне стоит человек, а на другой всесовершенный Бог; поэтому собственно один человек должен и познать Бога и стремиться к возможно совершеннейшему уподоблению Ему. Но и Бог не остается безучастным зрителем стремлений слабого и больного существа, идет к нему навстречу, сообщая ему истинное ведение о Себе и даруя средства, чтобы человек препобеждал свои немощи и в доступной для него мере поднимался до степени богоуподобления. Самый почин в деле общения принадлежит Богу (1 Ин. 4:10). Но божественное содействие требует и самодеятельности человека, налагает на него обязанности, исполнение которых делает данные ему Богом средства его собственным достоянием. На основании этого Апостол Иоанн, поставив задачею своего послания – возвести читателей его на степень совершенного общения с Богом, после введения переходит к определению тех условий, при выполнении которых возможно достижение этой цели. В основу всего он полагает истинное познание о Боге; оно должно освещать весь жизненный путь человека и каждый шаг в отдельности, определяя достоинство и пригодность их для достижения общения с Богом и утверждения в нем. Из сказанного о связи пятого стиха с предыдущими само собою понятно, почему Апостол начинает его простым союзом καί, который должен удержать свое прямое значение: рассмотрение условий общения с Богом самым тесным образом примыкает к сказанному о цели послания и служит его раскрытием; поэтому нет надобности и оснований принимать καὶ в смысле οὖν или δέ. Выражение αὕτη ἐστὶνу Апостола Иоанна встречается довольно часто: ср. Ин. 1:19; 3:19; Ин. 15:12; Ин. 17:3; 1 Ин. 3:11, 23; 1 Ин. 5:3, 11, 14. Во всех этих случаях местоимение οὗτος указывает или на предшествующее, или на последующее; здесь оно особенно оттеняет предложение: ὅτι ὁ Θεὸς φῶς ἐστιν κτλ., в котором находит свое раскрытие понятие ἡ ἀγγελία (cp. Ин. 2:25; Ин. 3:11; Ин. 5:11). Член пред ἀγλγεία обозначает эту весть, как нечто особенное в системе христианского учения: она есть главное, – из нее вытекают другие истины, как ее частные стороны: Это есть основное учение, которое слышали Апостолы от Него – ἀπ’ αὐτοῦ, т. е. от Иисуса Христа, Слова жизни, с Которым они находились в таком близком и непосредственном общении; от Него, Христа, во плоти явившегося Сына Божия, Которого Апостол слышал, он получил эту весть о Боге. Вместо обычного παρά (Ин. 1:40; Ин. 6:45; 17:51; Ин. 8:26, 40; Ин. 15:15; Деян. 10:22; 28:22; 2 Тим. 2:2) Апостол употребил предлог ἀπό, отмечающий источник неопределеннее, чем παρά581. Но при всем том едва ли можно простирать разницу оттенков, обозначаемых указанными предлогами, так далеко, чтобы утверждать, что ἀπό в данном случае указывает на слова, которые не были произнесены Иисусом Христом, но выведены Апостолом из многих Его речей, дел и всей вообще земной жизни Его582. Хотя глагол ἀκούειν сам по себе точно не определяет, непосредственно ли получена весть от кого-либо или же передана другими, но за ним всегда следует воспроизведение именно слышанного, а не какого-либо умозаключения на основании виденного, слышанного или пережитого (ср. Деян. 9:13: ἤκουσα ἀπὸ πολλῶν). Кроме того, в устах Апостола, который с такою силой настаивает на своем личном опыте чрез общение с Воплотившимся, ἀκούειν может указывать только на непосредственное слышание; поэтому слова: ὁ Θεὸς φῶς ἐστιν καὶ σκοτία οὐκ ἔστιν ἐν αὐτῷ οὐδεμία, должны быть принимаемы, как собственные слова Спасителя, по букве и форме изречения, а не по содержанию только и мысли. Возражают, что «Иоанн в своем Евангелии, без сомнения, буквально записал бы эти слова Господа, поставленные им во главе благовестия о Слове жизни, если бы он действительно слышал в такой именно форме»583; но забывают, что эти слова относятся не к Слову жизни, а к ὁ Θεός, по крайней мере прямо и непосредственно, и, быть может, именно поэтому они и не находятся в Евангелии, где Апостол все свое внимание сосредоточил на учении о лице Бога Слова; о Нем он часто говорит как о свете: Ин. 1:4. 5. 7. 8. 9; Ин. 3:19; Ин. 8:12; Ин. 9:5; Ин. 11:9, 10; Ин. 11:35, 36, 46. С другой стороны, на каком основании предполагают, что в Евангелии записано все, что говорил Иисус Христос (cp. Ин. 20:30-31; Ин. 21:25; Деян. 20:35)? Наконец, и не было необходимости повторять в Евангелии то, что было уже написано в послании, тем более, что и читатели обоих писаний были одни и те же. Такого понимания смысла приведенного положения требует и термин ἀγγελία, в особенности в сопоставлении с следующим ἀναγγέλλομεν. Глагол ἀναγγέλλειν отличается от ἀγγέλλειν тем, что последний означает только объявление, возвещение, которое может иметь свое начало в возвещающем, тогда как первый непременно указывает, что весть получена от другого лица и передается, пересказывается с буквальною точностью (cp. Xenoph. Anab. I, 3. 21: ἀκούσαντες δὲ ταῦτα αἱρετοί ἀναγγέλλουσι τοῖς στρατιῶταις). Это значение глагола ἀναγγέλλειν особенно ясно выступает в словах Спасителя о Святом Духе (Ин. 16:13–15): егда приидет Дух истины, наставит вы на всяку истину, не от Себе δο глаголати имать, но елика аще услышит, глаголати имать... Он Мя прославит, яко от Моего приимет и возвестит вам (ἐκεῖνός ἐμε δοξάσει, ὅτι ἐκ τοῦ ἐμοῦ λήψεται καὶ ἀναγγελεῖ ὑμῖν; и далее: διὰ τοῦτο εἶπον, ὅτι ἐκ τοῦ ἐμοῦ λαμβάνει καὶ ἁναγγεγεῖ ὑμῖν. Ср. Ин. 4:25)584. Поэтому ἀγγελία в связи с ἀναγγέλλομεν означает весть, непосредственно слышанную от воплотившегося Слова жизни и подлежащую точной передаче тем, для кого она предназначена585. Таким образом, получается мысль, способная привлечь всецелое внимание читателей и направить его на высказанную далее истину: «не свои собственные измышления (чем занимаются обольщающие вас лжеучителя), но благовестие, непосредственно слышанное от Него, Слова жизни, открывшего миру Бога (Ин. 1:18), мы (Апостолы) в точности передаем вам (читателям послания и всем верующим), а это благовестие таково: ὅτι ὁ Θεὸς φῶς ἐστιν καὶ σκοτία οὐκ ἔστιν ἐν αὐτῷ οὐδεμία. Оба последние предложения зависят от ὅτι, потому что здесь Апостол пока только передает содержание ἀγγελία; его собственные мысли на основании благовестия начинаются в следующем стихе; так что ὅτι здесь ὅτι recitativum и равняется нашему двоеточию. На словах ὁ Θεὸς φῶς ἐστιν, как основоположительных, все экзегеты останавливаются с особенною внимательностью, стараясь проникнуть в их внутренний, несомненно глубокий и богатый смысл. Положение: ὁ Θεὸς φῶς ἐστιν есть одно из тех выражений, употребляемых Апостолом Иоанном, которыми описывается собственное существо Бога: «Бог есть Дух» (Ин. 4:24), «Бог есть любовь» (1 Ин. 4:8) и «Бог есть свет». Другие новозаветные писатели говорят о том, что́ Бог делает, какими свойствами обладает; Апостол Иоанн говорит о том, что́ Бог есть в Своем существе. Φῶς, как предикаты и остальных сейчас указанных выражений, поставлено без члена, и этим ясно показывается, что светом описывается не свойство Божие, но самое существо Бога. Как в выражении Евангелиста: καὶ Θεὸς ἦν ὁ λόγος, Логос есть Бог в полном объеме этого слова, подобно тому и здесь понятие φῶς приложено к Богу абсолютно, без всякого ограничения, во всецелой полноте его глубокого значения. Слово φῶς – свет – самое простое и в то же время самое полное в глубокое для изображения понятия о Боге. Оно попятно всякому, кто имеет глаза и кому солнце освещало почву под его ногами. Чем больше вдумывается в него человек, тем больше оно удовлетворяет его. «Самый простой ум может понять его мысль, и самый тонкий не может исчерпать его»586. В то же время ни один образ, заимствованный из материального мира, не дает идеи совершенства столь ясно и полно, как «свет». Разрешение вопроса о содержании понятия φῶς возможно только на почве чисто библейской, на какой, без сомнения, стоял Апостол Иоанн и Тот, от Кого он слышал это благовестие. Само собою понятно, что и библейская точка зрения на этот предмет покоится на общем взгляде на свойства света и основанном на нем общечеловеческом объяснении этого образа. Согласно со своими естественными свойствами, свет в каждой области бытия представляет чистейшее обнаружение той энергии, к которой он приложен в качестве предиката. Поэтому «свет» обычно является принципом духовного просвещения, познания и истины, и, в силу внутренней связи между знанием и поведением, – принципом доброго поведения и жизни. Обе эти стороны – интеллектуальная и этическая – соединяются в выражении самым тесным образом, хотя, смотря по течению мысли, преобладает то теоретическая сторона познания, то практическая сторона нравственного поведения. Отсюда в отношении к субъекту «свет», как в нем находящийся, обозначает преимущественно или совершенство его знания, мудрость (Дан. 2:2), или преимущественно его нравственную чистоту, святую жизнь (Еф. 5:8). В отношении же к деятельности субъекта, переходящей на других, «свет», приложенный к нему в качестве предиката, представляет его просвещающим, сообщающим истинное познание, и учителем нравственности, воздействующим на других примером святой жизни (Mф. 5:14). Наконец, как физический свет является условием физической жизни, так свет духовный – условием и элементом истинной духовной жизни и счастья (Иов. 28:30, 33; Пс. 55:14 и др.). В силу такого богатства своего содержания, в котором основным моментом является идея совершенства, символ света в Ветхом Завете особенно часто употребляется там, где речь идет о Высочайшем Существе. Чтобы представить Бога, как нематериальное, все проникающее, оживляющее и освещающее существо, ветхозаветные писатели изображают Его светозарным. Свет есть образ Бога, – образ, свидетельствующий о Его присутствии; поэтому при повествовании о богоявлениях почти всегда говорится о сиянии света, молнии и т. п. В изображениях пророков Бог окружен светом и сияет им (Пс. 49:2; Пс. 79:8; 104:2; Иов. 41:12; Авв. 3:3; Авв. 4:4; Ис. 6; Иез. 1 и 9). Также свет часто является обозначением Бога в Его отношении к людям в качестве Бога-Спасителя (Пс. 26:1; Мих. 7:8; ср. Чис. 6:25; Пс. 30:17; Пс. 44:2; Пс. 79:4). В связи с этим свет является одним из существенных свойств мессианского царства (Ис. 9:2; Ис. 13:6; Мал. 4:2). И в Новом Завете Бог, как первоистина и абсолютная святость, есть совершенный свет а всякий духовный свет разумного творения есть только отражение абсолютного света, составляющего божественное существо (ср. Еф. 5:8; 1 Фес. 5:5; 1 Пет. 2:9), равно как и всякий физический свет во внешней природе есть только символ вечного первосвета Бога (Иак. 1:17; Пс. 104:2). Но и здесь свет получил также мессианское значение: Евангелист Матфей относит ко Христу пророчество Исаии в IX, 12 (Мф. 4 сл.), и Праведный Симеон, принимая на руки Богомладенца, пророчески говорит о Нем: видеста очи мои спасение Твое,еже еси уготовал пред лицем всех людей: свет во откровение языков (φῶς εἰς ἀποκάλυψιν ἐθνῶν), и славу людей твоих Израиля (Лк. 2:30-32). Несомненно мессианское значение φῶς имеет и в Евангелии Иоанна. Спаситель говорит о Себе: Аз есмь свет миру: ходяй по Мне не имать ходити во тьме, но имать свет животный (VIIΙ, 12; cp. IX, 5). Аз свет в мир приидох, да всяк веруяй в Мя во тме не пребудет (XII, 46). Еще мало время свет в вас есть: ходите, дондеже свет имате, да, тма вас не имет, и ходяй во тме не весть, камо идет. Дондеже свет имате, веруйте во свет, да сынове света будете (XII, 35, 36; cp. I, 4. 5; III, 19–21; 1 Ин. 2:8, 11). Называя Себя светом, Спаситель тем самым ясно и открыто провозглашает Себя Мессией. Это видно и из связи речи, в какой сказаны приведенные слова, и из сильно оттененной необходимости веровать во свет. В таком смысле понимали наименование светом и фарисеи, когда возражали Спасителю: Ты о Себе Сам свидетельствуеши: свидетельство Твое несть истинно (VIII, 13). Каково же содержание понятия φῶς? Свету – φῶς – у Апостола Иоанна всюду противопоставляется тьма – σκοτία, σκότος (Ин. 1:4, 5, cp. 9; Ин. 3:19–21; Ин. 8:12; Ин. 12:35; 1 Ин. 1:5; 1 Ин. 2:8, 11). Если рассмотреть места писаний Апостола Иоанна, где говорится о тьме, как противоположной свету, и сопоставить их между собою, то ясно будет, что тьма является господствующим и одушевляющим принципом мира, отчужденного от Бога и не имеющего участия в божественной жизни. Мир, характеризуемый неизменным владычеством тьмы, представляет собою царство, непримиримо враждебное тому царству, в котором господствует «свет истинный». Тьма так опутала весь мир, что он не в состоянии был заметить того света, который продолжал сиять и после самовольного отчуждения его от источника света (Ин. 1:4, 5). Мир не познал света. Свет пришел в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы. Ибо всякий делающий худые дела ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы. А поступающий по правде идет к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге соделаны (Ин. 3:19-21). Тьма объемлет человека, и ходящий во тьме не знает, куда идет (Ин. 12:35). Но тьма действует не только как темная среда, не дающая глазу возможности видеть то, что лежит на пути, и прилагать имеющуюся силу зрения: она разрушает самый духовный орган зрения, совершенно уничтожая возможность вообще когда-либо видеть свет (1 Ин. 2:11). Из всего сказанного видно, что тьма имеет самую тесную связь с злыми делами, грехом, которым произведено отчуждение мира от Бога (ср. 2 Кор. 6:4: праведность и беззаконие – свет и тьма; Еф. 5:11, ср. 8; Рим. 13:12, ср. 13. 14; 1 Фес. 5:4, 5). Тьма есть объявшая мир греховная атмосфера. Находящийся в этой атмосфере человек не имеет истинного понятия. О своем назначении, о цели, к которой должен стремиться, о пути, ведущем к достижению этой цели. Извращенная воля влечется греховными похотями сердца и боится ставить свои худые дела пред судом света. На основании такого понятия о σκοτία (σκότος)можно определить и содержание понятия φῶς. Если тьма может быть характеризована, как греховная атмосфера, то свет – φῶς – есть область нравственной чистоты, святости, очищения от всего греховного, область делания добрых дел (ср. Mф. 5:16; 1 Птр. 2:9; Рим. 3:12; Еф. 5:8; 1 Фесс. 5:5; 2 Кор. 4 и др.). Во свете очищается, проясняется духовный взор человека; он видит себя в истинном свете, знает свое назначение и бодро идет по пути к его осуществлению. Всего этого недоставало греховному миру, и все это дал ему Христос, свет мира, воплощенная святость, совершеннейшая нравственная чистота. Он принес в мир истинное познание о Боге и о назначении человека, святость и чистоту и указал людям истинный путь из тьмы богоотчуждения к свету богообщения. Если после сказанного о содержании понятия φῶς возвратимся к 1 Ин. 1:5, то для нас ясно будет, что и здесь Φῶς имеет преимущественно этическое содержание. За это говорит нравственно-увещательный характер всего послания и ближайшие практические следствия, какие Апостол Иоанн выводит из положения, что Бог есть свет: общение с Богом, Который есть свет, требует хождения во свете, общения с братьями, исповедания грехов, и очищения от них кровию Христа, соблюдения заповедей и в частности заповеди о любви к братьям; тогда как противоположность ему составляет хождение во тьме, т. е. жизнь во грехе и нераскаянности, лжи и ненависти. Но хождение верующих во свете есть отражение божественного света (ἐὰν ἐν τῷ φωτὶ περιπατῶμεν, ὡς αὐτός ἐστιν ἐν τῷ φωτί 7 ст.), и если первое имеет этический характер, то такой же характер должно иметь и его основание и образец. Поэтому ὁ Θεὸς φῶς ἐστιν может обозначать только, что Бог есть совершенная святость, которая составляет Его существо. И эта всесовершенная святость постоянна и неизменна, как Сам Бог, почему о ней можно сказать только ἐστί в абсолютном значении этой временной формы. Но чтобы еще решительнее утвердить для читателей абсолютность нравственной высоты Божией, Апостол воспроизводить и отрицательное выражение мысли, в которой отвергается даже намек на присутствие в Боге чего-либо противоположного Его абсолютной святости: καὶ σκοτία ἐν αὐτῷ οὐκ ἔστιν οὐδεμία. Всякий свет имеет тени, и на солнце даже есть пятна. Гностики и восточные философы приписывали такие несовершенства Высочайшему Существу и в них искали основания для решения вопроса о зле. Но в Боге, в Его существе, – говорит Апостол Иоанн, – нет ничего подобного, нет никакой тьмы. Бог есть существенно и бесконечно чистый и святой, без малейшего примешения несовершенства. Эту мысль особенно оттеняет οὐδείς, соединенное с отрицанием; тем более, что и само οὐδείς (οὐδέ и εἷς) исключает всякое отношение одного предмета к другому. Таким образом, отрицательное предложение не есть простое повторение мысли, высказанной раньше положительно: оно оттеняет важный момент, как в виду существующих еретических лжеучений, затемняющих истинное понятие о существе Божием и тем извращающих основы нравственной жизни, так и в виду дальнейшей речи Апостола о христианском поведении, необходимом для общения с Богом. Σκοτία составляет прямую противоположность понятию φῶς. Апостол здесь не определяет точнее, в чем состоит эта σκοτία, и в этом нет необходимости: раз φῶς для читателей является с вполне определенным содержанием, то им совершенно попятно и значение σκοτία. Свет и тьма взаимно исключают друг друга; почему какое-либо соприкосновение их не мыслимо: где φῶς, там σκοτία οὐκ ἔστιν οὐδεμία, ибо какое общение свету ко тьме (2 Кор. 6:4)? В Евангелии за изречением «Дух есть Бог» непосредственно следует практическое приложение этого важного положения: и иже кланяется Ему, духом и истиною достоит кланяются (Ин. 4:24). Точно также и здесь Апостол не оставляет изречения «Бог есть свет» без практического применения, к жизни: существо Бога определяет существо общения с Ним и жизни в Нем. Поэтому благовестие, что «Бог свет есть и тьмы в Нем нет ни единыя», Апостол и полагает в основу дальнейшей речи о существе христианской жизни, как живого общения с Богом. Если Бог по Своему существу есть свет, то христианин, чтобы стоять во внутреннейшем общении с Ним, должен 1) ходить во свете истины и чистоты, признавать и исповедовать свои грехи и очищаться от них кровию Искупителя (I, 6 – II, 2); 2) соблюдать божественные заповеди, в особенности заповедь о любви. (II, 2 – II, 11).

Если хождение во тьме имеет столь роковое значение для звания и достоинства христианина, что, при наличности его, самое притязание на общение с Богом, Который есть свет, оказывается преступною ложью, обнаруживающею всю безосновательность этих притязаний, то совершенно противоположные результаты получаются в том случае, когда хождение во свете есть факт, не подлежащий сомнению. Δέ и отмечает этот резкий контраст между пустыми заявлениями о богообщении и нравственным поведением, согласным с истиной: ἐὰν δὲ ἐν τῷ φωτὶ περιτατῶμεν ὡς αὐτός ἐστιν ἐν τῷ φωτί, κοινωνίαν ἔχομεν μετ’ ἀλλήλων καὶ τὸ αἷμα Ἰησου Χριστοῦ τοῦ Yἱοῦ αὐτοῦ καθαρίζει ἡμᾶς ἀπὸ πάσης ἁμαρτίας. Апостол точно не определяет, в чем состоит ἐν τῷ φωτὶ περιπατεῖν; по мысль его достаточно определяется по противоположности с ἐν τῷ ακότει περιπατεῖν и из сопоставления с следующим: ὡς αὐτός ἐστιν ἐν τῷ φωτί. Если ἐν τῷ σκότει περιπατεῖν означает направление жизни, всецело определяемое принципами, господствующими в боговраждебном космосе, тоἐν τῷ φωτὶ περιπατεῖν указывает на такое нравственное состояние, когда духовный свет есть атмосфера, в которой душа движется и живет. Божественный свет проникает все существо человека и соответственным образом определяет направление как внутренней, так и внешней жизни; одушевляющим принципом ее является истинная божественная жизнь, божественный свет. Φῶς употреблено здесь с несколько иным оттенком но сравнению с 6 ст. и указывает уже не на существо Божие, так как ὡς αὐτός ἐστιν ἐν τῷ φωτί не тожественно с ὁ Θεὸς φῶς ἐστιν: ἐντῷ φωτί ἐστινуказывает на сферу, в которой обнаруживается внутреннее существо Божие. Он – свет и во свете пребывает; Он живет во свете неприступном (1 Тим. 6:16); свет – Его одежда (Пс. 103:2). Посему φῶς есть царство абсолютной истины, святости, правды, добра и блаженства, вполне соответствующее внутреннему Его существу. Такое изменение выражения несомненно обусловлено тем, что здесь Апостол применяет понятие о существе Божием к характеру нашего хождения во свете. Если таково значение ἐν τῷ φωτί ἐστιν, то и в отношении к хождению человека ἐν τῷ φωτί также обозначает сферу, которою определяется и в которой осуществляется его жизненное направление: не в мире, в котором царствует тьма, имеет свое основание и свою сферу деятельность христианина, а в области божественного света, просвещающего всякого человека. Свет должен быть постоянным жизненным элементом и сферой христианина, проникать всю его жизнь, чтобы свет сделался Самым существом христианина, ибо он должен быть θείας κοινωνὸς φύσεως (2 Пет. 1:4). Отсюда следует, что ἐν τῷ φωτὶ περιπατεῖν обнимает всю внутреннюю и внешнюю деятельность человека. Важно для понимания следующей части стиха различие сказуемых в первом и втором предложении – περιπατεῖν и ἐστίν: Богу свойственно бытие во свете, человеку – хождение во свете; Бог есть свет абсолютный, неизменный, а человек идет во свете с одной ступени на другую, под его воздействием преобразуется, пока достигнет меры возраста. На этом пути возможны и падения: хотя жизнь в своем основном направлении есть хождение во свете, однако всякий должен сознавать, что тьма, грех, еще имеют достаточно силы, чтобы постоянно вторгаться в жизнь ходящего во свете и нарушать ее спокойное течение. Грех, если и не царствует, однако остается в человеке; так что хождение во свете должно только постепенно укрепляться и развиваться в постоянной борьбе с тьмой и при посредстве света, обличающего примешивающуюся тьму именно как тьму. Короче сказать: хождение во свете имеет много ступеней, и если на последней Оно есть совершенство, то в начале оно представляет только его возможность, основанную на отречении от тьмы космоса и господствующих в нем принципов и на восприятии начал божественной жизни и божественного света. Конечную цель этого прогрессивного нравственного усовершенствования Апостол указывает в словах: ὡς αὐτός (Θεὸς) ἐστιν ἐν τῷ φωτί. Посредством ὡς бытие Бога во свете обозначается не только как пример для нашего хождения во свете, но скорее показывается реальное единство и тожество этического основания, на котором и по которому должна созидаться жизнь христианина, с тем, что́ составляет существо божественной жизни. Необходимо помнить, что новозаветные писатели, и в частности Апостол Иоанн, нигде не говорят о Боге, как только о внешнем примере для подражания, как только абстрактной норме поведения человека. Их воззрения глубже и жизненнее: подражание и последование Богу основывается на внутреннем родстве человека с Богом и представляет нравственно необходимое развитие начал божественной жизни, присущих ему в силу общения с Богом, участия в вечной божественной жизни. Так и ходящий во свете, как Он есть во свете, воспринял в свое существо от света, составляющего существо Божие. Этот свет является новым принципом, зерном, из которого постепенно развивается его христианская жизнь. Поэтому-то хождение во свете, как Он есть во свете, с необходимостью влечет за собою величайшие последствия, которые в своем постепенном осуществлении наполняют περιπατεῖν ἐν τῷ φωτί все более реальным и соответствующим последнему содержанием и приводят к желанному совершенству. Первый плод истинного хождения во свете тот, что мы имеем общение друг ко другу: κοινωνίαν ἔχομεν μετ’ ἀλλήλων. Μετ’ ἀλλήλων является совершенно неожиданным, так как по противоположности с 6-м стихом, по-видимому, нужно было бы сказать: но если мы ходим во свете, как Он есть во свете, то мы имеем общение с Богом, с Ним – μετ’ αὐτοῦ. Такой ход речи кажется настолько естественным, что некоторые манускрипты, равно как Тертуллиан, Климент Римский и Климент Ал. и эфиопский перевод имеют здесь μετ’ αὐτοῦ – «с Ним». Очевидно, последнее чтение обязано своим происхождением стремлению провести полную параллель между 7 и 6 стихами, установить прямую логическую противоположность и чрез эго сделать мысль проще. Но скорее можно допустить исправление μετ’ ἀλλήλων в μετ’ αὐτοῦ, чем наоборот. При этом под μετ’ ἀλλήλων нельзя понимать общения Бога и людей: это противоречит словоупотреблению Апостола Иоанна (Ев. Ин. 3:28; Ин. 4:7, 12; 2 Ин. 5) и кроме того μετ’ ἀλλήλων по объему должно равняться ἡμεῖς (в ἔχομεν) Выражение всюду указывает на взаимное общение христиан. Нельзя разуметь также и общения Апостола и читателей послания, как двух отдельных единиц. Это есть общение всех верующих, в том числе и Апостола, между собою, как плод указанного в предложении ἐὰν δὲ ἐν τῷ φωτὶ περιπατῶμεν общения с Богом при условии хождения во свете, ибо только ложь и эгоизм, свойственные греховному состоянию, отделяют человека от человека, а истина и чистота соединяют всех союзом искренней братской любви (ср. Ин. 17:21). Все ходящие во свете находятся в одной и той же этической области, живут поэтому одними и теми же интересами, и теснейший союз жизненного общения является сам собою, как естественная потребность и следствие их общего хождения во свете. Как в Боге, Который есть свет, нет никакой тьмы, так и в тех, которые хотят быть в общении с Ним, не должно быть никакого греха: всякий грех в них должен быть уничтожен, совершенно удален. Достигнуть совершенного очищения от грехов собственными силами человек не может, так как не имеет в себе достаточных сил. Это великое дело совершает в нем кровь Иисуса Христа, Сына Божия, под условием хождения во свете: καὶ τὸ αἷμα Ἰησοῦ Χριστοῦ τοῦ Yἱοῦ αὐτοῦ καθαρίζει ἡμᾶς ἀπὸ πάσης ἁμαρτίας. Связь этих слов с предыдущими на первый взгляд кажется довольно затруднительною, особенно в виду того догматического положения, что смерть Иисуса Христа есть основание нашего примирения с Богом и потому должна служить причиною, а не следствием хождения во свете. С другой стороны, при решении вопроса о связи не маловажное значение имеет определение значения καθαρίζειν: если понимать его в смысле очищения от вины, т. е. прощения грехов, то тогда само собою понятно, что оно должно; быть актом, стоящим в самом начале христианской жизни и, следовательно, предварять и хождение во свете и общение с Богом. Но прежде всего необходимо заметить, что καὶ без насилия над текстом не может быть обращено в γὰρ или истолковано в этом смысле: Апостол присоединяет к предыдущему новый момент и рассматривает очищающее действие крови Христа не как причину, но как следствие хождения во свете. Кроме того, если с одной стороны несомненно, что на крови Христа основывается как общение верующих с Богом в искуплении, так и общение их между собою, и таким образом хождение во свете имеет свой корень в кресте на Голгофе (ср. Деян. 24:25), то с другой стороны необходимо иметь в виду и то, что Апостол пишет уже утвержденному христианскому обществу, а не неверным, и имеет целью способствовать совершенству их радости, а потому речь о крови Христа, как полагающей основание христианскому состоянию и предуготовляющей хождение во свете являлась бы излишнею. Наконец, ближайшее рассмотрение текста приводит к убеждению, что τὸ αἷμα Ἰησόῦ Χριστοῦ τοῦ Yἱοῦ αὐτοῦ καθαρίζει ἡμᾶς ἀπὸ πάσης ἁμαρτίας означает не освобождение от вины за грех или прощение греха, раз совершившееся в момент крестной смерти Спасителя и совершающееся в начале христианской жизни каждого члена церкви, но постепенное устранение греховной скверны, греховного повреждения путем усвоения искупительного дела Иисуса Христа Сына Божия. В связи с этим очищение от всякого греха кровию Иисуса Христа Сына Божия получает свое место в ряду следствий хождения во свете и имеет глубокое основание в указанном понимании истинного значения περιπατεῖν ἐν τῷ φωτί. Сила выражения заключается в понятии крови Иисуса Христа Сына Божия и ее действий. Нет сомнения, что τὸ αἷμα Ἰησοῦ Χριστοῦ τοῦ Yἱοῦ αὐτοῦ указывает на кровь Господа, излиянную на кресте; но несомненно и то, что αἷμα употребляется здесь по потому, что языку Свящ. Писания, языку жизни, свойственно употребление вместо целого его признака, особенно признака, составляющего, так сказать, вершину явления: слово αἷμα имеет реальное, непосредственное, а не символическое значение для обозначения крестной смерти Господа, в которой лежит корень искупления и освящения. Глубокое основание для этого заключается в самом значении крови, излиянной Спасителем. Для понимания его необходимо обратиться к ветхозаветному воззрению на кровь, на котором покоится и новозаветное. Кровь по ветхозаветному учению есть субстанциальное основание индивидуальной жизни, материальный носитель ее и при том в таком смысле, что она может быть названа даже самою жизнью (Быт. 9:4; Втор. 12:23; ср. Лев. 17:11). Отсюда запрещение есть мясо с кровию (Быт. 9:4; Лев. 7 след.; 17 и др.; Втор. 12 след.): человек не должен был употреблять жизни другого живого существа для поддержания своей физической жизни. При этом необходимо заметить, что, по библейскому воззрению, излиянием крови жизнь, заключающаяся в ней, не разрушается, хотя отделяется от организма, который она прежде оживляла (Быт. 4:10; Евр. 12:24; Откр. 6:10). На этом именно учении о значении крови основывается жертвенное употребление ее: зане душа всякие плоти кровь его есть, и аз дах ю у алтаря умоляти о душах ваших, кровь бо его вместо души умолит (Лев. 17:10-11; ср. Евр. 9:15. 18. 19. 21. 22. 25; Евр. 10:4; Евр. 13:11), т. е. умилостивляющая сила лежит не в ее материальной субстанции, но в жизни, которой она служит седалищем, проводником. Сверх того, здесь кровь уже пролитая рассматривается как живая, содержащая жизнь. Когда ею окропляется алтарь, она умилостивляет ь силу жизни, которая заключается в ней. Таким образом, в жертвоприношении заключались две различные идеи – смерть жертвы излиянием ее крови, и освобождение, так сказать, принципа жизни, которым она была одушевлена, вследствие чего эта жизнь сделалась полезною для другой цели. Ритуал жертвоприношения в символических действиях указывает именно эти два момента. Средоточный пункт жертвы составляло излияние крови и окропление грешника кровию жертвенного животного. Кровь, в которой была душа, проливалась за душу, которая согрешила (Лев. 17:11), – одна душа отдавалась вместо другой; а чрез окропление жертвенною кровию грешнику усвоялись плоды жертвы. При этом умерщвление жертвы, которое было собственно делом приносящего, резко было отделено от кропления кровию, которое было исключительною обязанностью священника; смерть причиняема была тем, кто в своем представителе признавал должное наказание за грех; принесение же Богу жизни выделенной было обязанностью нарочито установленного посредника между Богом и людьми. Таким образом, в жертве соединяется представление о смерти и жизни: смерть как следствие греха, и жизнь, по божественному определению, делавшаяся источником жизни для приносящего жертву. Таков смысл ветхозаветных животных жертв. Но они по необходимости были несовершенны и преходящи. Единение между приносящими и приносимыми было условное, а не реальное. Жертва была неразумна, так что здесь не могло быть истинного общения между нею и приносящим. Смерть жертвы была не добровольная, почему она не могла воплощать в высочайшей форме покорности божественной воле, и, наконец, этою жертвою не уничтожался и не мог уничтожиться грех. Все, что было прообразовано системою ветхозаветных жертв, все, чего по самой природе недоставало им, было восполнено Христом. С Ним, Сыном Человеческим, все люди могут войти в живое общение: в Нем все люди находят свою истинную жизнь. Его самопожертвование было во всех отношениях разумным служением. Он претерпел от рук человеческих страдания на кресте; Он Сам принес Себя в жертву: был вместе и приносящим и приносимым (Евр. 9:14, 28) и Своею кровию вниде единою во святая, вечное искупление обретый (9:12). В новозаветных писаниях, где только идет речь о крови Христа, подαἷμαразумеется Его жизнь, принесенная в примирительной жертве: кровь Иисуса Христа, как излиянная, есть Его жизнь, данная за людей, и, как принесенная, есть Его жизнь, ныне даваемая людям, – жизнь, которая есть источник их жизни590. Таким образом, в понятии крови Христовой или крестной смерти Господа различаются два существенные момента. С одной стороны, Его смерть является примирительною жертвой, выкупом за мир, чрез грех впадший в смерть (1 Ин. 2:2; 1 Ин. 3:5; 1 Ин. 4:9–10; Ин. 1:29; Рим. 3:25; Рим. 5:9; Евр. 9:23; Евр. 10:19; 1 Пет. 1:18; 1 Пет. 2:24; 1 Кор. 6:20; Еф. 1:7 и др.). Это момент искупительного, оправдывающего значения крови Христовой. С другой стороны, в ней лежит и принцип новой жизни, реальное начало и постоянное основание спасения. Если кровь излиянная служит основанием искупления, то кровь, принесенная заключает в себе источник вечной жизни для тех, за кого она принесена. Апостол Иоанн обыкновенно говорит о спасении в его целом виде, не различая отдельных моментов; но, полагая его основание в смерти Христовой, он несомненно сосредоточивает преимущественное (cp. 2:2; 3:5) внимание именно на втором моменте: чрез веру во Христа мы обладаем вечною жизнью (5:12; Ин. 20:31). На основании сказанного καθαρισμὸς ἀπὸ πάσης ἁμαρτίας возможно только тогда, когда действием крови Христа в нашу жизнь вступает новый жизненный принцип. «Христианское освящение, которое имело бы место в нас не чрез кровь, т. е. не чрез жизненную силу Искупителя, действующую в нас и управляющую нами, совершенно немыслимо»591. Жизнь Христа, принесенная Богу и принятая Им, как совершенная жертва, сообщена нам. Усвоенная нами, она преобразует наше существо, удаляя из него все, что не есть жизнь, именно грех, который сам принадлежит к области смерти и приводит к смерти. Чем более этой жизни делается нашим достоянием, тем меньше места для действия силы греха. Кровь Христова постепенно очищает нас и освящает, все более приближая к идеалу нашей жизни во Христе. Легко видеть, что в последнем именно значении, – в смысле освящения, а не оправдания, кровь Иисуса Христа упоминается Апостолом и в рассматриваемом предложении: καὶ τὸ αἷμα Ἰησοῦ Χριστοῦ τοῦ Yἱοῦ αὐτοῦ καθαρίζει ἡμᾶς ἀπὸ πάσης ἁμαρτίας. Чтобы вполне убедиться в этом, достаточно обратить внимание на то, что καθαρίζειν не может быть синонимичнымἀφιέναι τὰς ἁμαρτίας, так как в 9 ст. ἀφιέναι τὰς ἁμαρτίας и καθαρίζειν ἀπὸ πάσης ἀδικίας поставлены рядом, следовательно, как различные по содержанию. И если бы Апостол имел в виду очищение от совершенных грехов чрез прощение, тогда он скорее сказал бы: ἀπὸπασῶν τῶν ἁμαρτιῶν (ἡμῶν), как и поставлено ἁμαρτίας (вин. множ, ч.) в 9 ст. Первоначальное значение καθαρίζειν – очищать от какой-либо физической нечистоты (Mф. 23:25; Лк. 11:39). У LXX глагол употребляется в приложении к обряду очищения левитов (ср. Деян. 10:15; Деян. 11:9) и здесь уже переносится в религиозно-нравственную область, в смысле очищения от греховной нечистоты592. Само собою следует из этого первоначального значения καθαρίζειν, что и там, где речь идет об очищающем действии крови Иисуса Христа, этот глагол может означать только личное усвоение искупительного дела чрез действительное очищение от греховной скверны, удаление тьмы из внутреннего существа и фактическое движение по пути к идеалу хождения в свете. Посему для чисто юридического акта прощения вины, оправдания, в рассматриваемом выражении нет места. Наконец, praesens καθαρίζει, решительным образом подтверждает наше понимание значения крови Христа: не очистил, но очищает. В смысле освящения очищение в жизни верующего есть постоянно настоящий акт, при посредстве которого он входит в более и более тесное общение с Богом. При понимании же καθαρίζει в смысле прощения грехов пришлось бы praesens истолковать в смысле praeteriti, для чего нет никакого основания. Ἁμαρτία и ἁμαρτάνειν встречаются в послании несколько раз и при том в таких сочетаниях, что дают некоторым мнимое основание находить в словах Апостола противоречие (I, 9. 10; cp. III, 6. 9). Поэтому важно уяснить, в каком значений употребляются эти термины у Апостола Иоанна. Попытки точно определить смысл ἁμαρτία и ἁμαρτάνειν на основании этимологического состава их не приводят к сколько-нибудь положительным результатам, так как корень их филологией еще не установлен593. Несомненно, что ἁμαρτία и ἁμαρτάνειν в священной письменности всегда обозначают свойство деятельности человека, как нарушающей богоустановленные пределы для нее, уклоняющейся от Богом определенной цели. При этом ἁμαρτία преимущественно употребляется, как родовое понятие, когда речь идет о целом содержании того, что есть грех («все греховное»), а отсюда и для обозначения силы или принципа, из которого проистекают греховные деяния (Ин. 1:29; Ин. 8:34; Ин. 8:21 и др.). Ἅμαρτία употребляется также и для обозначения определенных греховных актов (1 Ин. 5:16, 17), главным образом в форме множественного числа ἁμαρτίαι (Ин. 8:24; Ин. 20:23; 1 Ин. 1:9). Глагол ἁμαρτάνειν имеет также двоякий смысл. Иногда он означает то же, что и ἁμαρτίανποιεῖν (Ин. 8:34; 1 Ин. 3:4, 8, 9), т. е. грешить по привычке и постоянно, жить греховною жизнью (1 Ин. 3:6, 9); в других случаях он указывает на отдельные акты греха (1 Ин. 1:10; Ин. 9:2. 3). Это различие в значении ἁμάρτία и ἁμαρτάνειν необходимо всегда иметь в виду особенно при сравнительном изъяснении таких мест, как 1 Ин. 1:9, 10 и 1 Ин. 3:6, 9. С одной стороны, утверждается, что ни один христианин не может сказать, что он не имеет греха, и Апостол убеждает своих читателей исповедовать свои грехи; и, однако в том же послании говорится, что христианин греха не творит и не может согрешать. Такое кажущееся противоречие тотчас устраняется, если обратим внимание на два различные смысла терминов ἁμαρτία и ἁμαρτάνειν. Все христиане совершают греховные деяния, но не должны иметь греховного характера. Христианская жизнь и постоянная греховность абсолютно противоположны; в этом смысле христианин не творит греха и не может согрешать, так как в противном случае он не был бы христианином. Но он не свободен совершенно от греховных импульсов и актов. Как река в своем главном направлении, не смотря на извивы и даже повороты назад, всегда течет к морю, так и центральное течение христианской жизни всегда направляется к Богу, вопреки силе зла, которая задерживает ее прогрессивное движение и вредит постепенному усовершенствованию ее594. Очищение наше совершается кровию Иисуса Христа Сына Его (Божия). Богочеловеческое имя, по ближайшей связи, должно служить объяснением вседейственной силы крови Иисуса Христа. Сын Божий стал человеком и потому мы можем войти с Ним в живое общение и посредством крови Его сделаться причастниками Его жизни. Но Он – Сын Божий, и в этом лежит основание, почему Его кровь имеет силу очищать нас от всякого греха и приводить в теснейшее общение с Отцем. Это очищение есть дело Его служения, ибо, как Христос, Он принял на Себя спасение человеческого рода. В этих словах высказывается общий всему новозаветному учению взгляд, что основание нашего спасения лежит в крови воплотившегося Сына Божия (1 Тим. 3:16; 1 Тим. 2:5; 2 Кор. 5 и др.). Апостол Иоанн говорит, что Тот, Кто излил за нас свою кровь, постоянно очищающую нас от всякого греха, если мы пребываем в общении с Богом, есть Сын Божий, Которого Отец послал в мир для нашего спасения (4:9; Ин. 3:16). Но вместе с тем это тот же Христос Иисус, в Котором лично открылась вечная жизнь, Которого Апостолы слышали, видели и осязали, как человека, умор на кресте. В виду этого нельзя игнорировать и той стороны, что слова Ἰησοῦ Χριστοῦ τοῦ Yἱοῦ αὐτοῦ самым резким образом оттеняют тожество Умершего с Сыном Божиим; нельзя игнорировать этого именно в виду современных Апостолу заблуждений, в частности в отношении к вопросу о страданиях Мессии. Каким же образом очищение кровию Иисуса Христа Сына Божия является следствием хождения во свете? Несомненно, что очищение кровию Христа возводит на высшую ступень святости и, чрез искоренение в христианине самого греховного начала, приводит к теснейшему общению с Богом; но несомненно также и то, что хотя искупительная жертва Спасителя имеет универсальное значение, как жертва за грехи всего мира, однако очищающее действие крови Иисуса Христа простирается только на тех, которые уже просвещены светом Христова учения, веруют в Иисуса, как Христа Сына Божия, и оправданы чрез усвоение принесенной Им искупительной жертвы. Необходимо идти за Ним, чтобы иметь свет животный (Ин. 8:12), веровать во свет, чтобы быть сынами света (12:36). Только в этой области света, царства Божия на земле, основанного кровию Христа и в ней получающего свою силу и жизнь, можно сделаться причастником очистительного действия крови Христовой. С другой стороны, ходящий во свете самым делом доказывает, что новая жизнь в нем действует, и чем тверже он стоит на этом пути, тем шире и могущественнее действие в нем жизни, дарованной нам в крови Христовой; поэтому, хотя и находящемуся во свете не чужды грехи, но если основное направление хождения во свете, как знак общения с Богом, сохраняется, то христианин может стремиться к совершенству в полной уверенности, что в возможной для него мере, он достигнет его, так как кровь Иисуса Христа всегда будет действовать в нем своею освящающею силой, пока грех но будет истреблен окончательно. Венец этого стремления – в состоянии рождения от Бога, когда христианин уже не может грешить, потому что рожден от Бога (3:9).

Конец 7 ст.: καὶ τὸ αἷμα Ἰησοῦ Χριστοῦ τοῦ Yἱοῦ αὐτοῦ καθαρίζει ἡμᾶς ἀπὸ πάσης ἁμαρτίας – показывает, что хождение во свете Апостол не представляет состоянием, исключающим грехи и греховность: верующие постоянно имеют нужду (praesens) в очищающем действии крови Иисуса Христа; даже более того: очищение от всякого греха составляет как бы необходимую составную часть хождения во свете. Возрождение, переход из тьмы в царство света не сопровождается магическим уничтожением старого. Пока не наступило блаженное время совершенного изглаждения греха, рождения от Бога, грех продолжает действовать. Насколько важным для истинно-христианской жизни Апостол считает сознание этой истины, видно из тона речи и настойчивости, с какою он старается возможно резче напечатлеть ее в сознании читателей. И форма множ. числа, проходящая чрез все эти (8–10) стихи, также показывает, что речь идет об истине, составляющей основание целой нравственной жизни всех христиан. По воззрению Апостола, отрицать самоочевидный факт всеобщей греховности может только тот, кто не находится под просвещающим воздействием света. Такое отрицание свидетельствует только о том, что человек совершенно извратил понятие о свете и тьме, и тьма представляется ему светом; это – гибельное состояние, выход из которого труден. Самообольщение и гордость, основанные на полной уверенности, что христианин есть чистый свет, на котором уже нет ни малейшего пятнышка, исключает всякую мысль о необходимости стремиться все к большему совершенству. Но так как в нравственной жизни застоя не может быть, а на совершаемые грехи не обращается должного внимания и даже отрицается их возможность, то в результате получается ниспадение в прежнюю тьму. При этом общение с Богом прекращается, ибо наступает владычество принципов космоса. Чем серьезнее опасность, тем резче становится и речь Апостола. Ἐὰν εῖπωμεν имеет то же значение объективной возможности, как и в 6 стихе. Но и здесь слова опять не соответствуют действительности: вопреки господствующей греховности уверяют, что не имеют греха: ἁμαρτίαν οὐκ ἔχομεν. Само собою понятно, что здесь разумеются не грехи, совершенные до обращения в христианство, так как Апостол пишет христианам и говорит об их состоянии в христианстве, также не о наследственном грехе, в смысле вины за грех, и не о соделанных грехах (peccatum actuale), не о похотях (concupiscentia). Ἁμαρτία здесь должно быть понимаемо в том же смысле, как и в предшествующем стихе: это есть общее обозначение греховности, присущей человеческой природе и в христианском состоянии, обозначение испорченного состояния природы, взятой вместе со всеми нажитыми греховными привычками и также обратившимися в природу. В этом состоянии лежит корень и всех греховных пожеланий и поступков: из него проистекают продолжающиеся греховные дела; посему на него и направляется очистительная сила крови Христовой. Это понимание ἁμαρτία является единственно возможным, при котором течение мысли Апостола представляется ясным. На такой смысл ἁμαρτία указывает и сочетаниеἁμαρτίαν ἔχειν. По своему значению оно не равно ἁμαρτάνειν или ἡμαρτηκέναι и, сопоставленное с другими подобными выражениями (ἔχειν πίστιν Mф. 17:20; Mф. 21:21; ζωὴνἔχειν Ин. 5:26, 40 и др.; λύπην ἔχειν Ин. 16:21; κοινωνίαν ἔχειν 1 Ин. 1:3), означает присутствие чего-либо, что служит постоянным источником влияния: ἔχεινἁμαρτίανотличается от ἁμαρτάνειν, как греховный принцип отличен от греховного акта самого по себе. При этом ἔχειν ἁμαρτίαν включает и идею личной вины, – оно описывает состояние как в отношении к следствию, так и в отношении к причине (ср. Ин. 9:41, Ин. 15:22, 24; Ин. 19:11). Его смысл ближе определяется по сравнению с ἐν τῷ σκότει περιπατεῖν. Что содержание их различно, об этом достаточно говорит уже одно то, что хождение во тьме совершенно несовместимо со званием христианина; Апостол представляет совершенно невозможным, чтобы тот, кто принадлежит к христианской Церкви, ходит ἐν τῷ φωτί, в сфере света, вместе с тем пребывал ἐν τῷ σκότει: это область абсолютно противоположная христианству. Между тем ἔχειν ἁμαρτίαν имеет место у всякого христианина. Ἐν τῷ σκότει περιπατεῖν, как мы видели, означает хождение в той области, которая представляет из себя самозаключенный круг, царство греха, где не признаются воля Божия и Его святой закон. Здесь свои законы – богопротивные; здесь царит грех, ложь, нравственная смерть. Словом, это есть космос, в котором все – «похоть плоти, похоть очес и гордость житейская» – несть от Отца, но от мира сего есть (1 Ин. 2:16). В христианском обществе такое состояние немыслимо, и ἁμαρτίαν ἔχειν не это выражает. Напротив, «иметь грех» приложимо и к тем, в которых проистекающая из веры любовь к Богу является господствующим принципом; у них вся система жизни регулируется по воле Божией, – они суть истинные сыны света. Эти люди больше не ходят во тьме: сфера, в которой течет их жизнь, есть царство Христа, света мира, царство Бога, абсолютного света. Однако, хотя они уже вышли из-под власти тьмы и не пребывают во грехе – ἐν ἁμαρτία (cp. 1 Кор. 15:17), нов них есть еще область, в которую примешивается нечто из области тьмы. Они уже не во грехе, но грех пребывает в них то в открытом состоянии, то прорываясь более или менее явно в греховных актах. В том и другом случае грех одинаково пятнает общий светлый фон жизни сына света и вызывает его на постоянную и неусыпную работу над самим собою в виду определенной для него высочайшей цели – из ἐν τῷ φωτὶ περιπατεῖν перейти в состояние φῶς εἶναι. Отсюда естественно, что ἔχειν ἁμαρτίαν бесконечно различается по ступеням просвещения и развития нового человека. Но так как бесконечная цель для конечного земного существования является совершенно недоступною, то ἔχειν ἁμαρτίαν есть удел всех живущих на земле, какого бы совершенства они ни достигли; поэтому употребляется и всеобщее: ἐὰν εῖπωμεν, ὅτι ἁμαρτίαν οὐκ ἔχομεν. Отрицание этого факта вызывает решительное осуждение Апостола: ἐαυτοὐς πλανῶμεν καὶ ἡ ἀλήθεια οὐκ ἔστιν ἐν ἡμῖν. Глагол πλανᾷν не значит только «ошибаться», даже не просто «прельщать» чем-либо, но «сбивать с прямого пути», «заставлять блуждать». Во всех местах Свящ. Писания, где он употреблен, речь идет о совращении с истинного пути христианской жизни на путь заблуждений еретичества; им отмечается враждебная деятельность в отношении к Христовой Церкви сатаны, антихриста, зверя, лукавых людей и чародеев, фиатирских лжеучителей, жены Иезавели, еретиков, лжепророков и т. п. (Откр. 2:20; Откр. 12:9; Откр. 13:14; Откр. 18:23; Откр. 19:20; 2 Тим. 3:13; 1 Ин. 2:26; 3:7; Mф. 24:4, 11). В Евангелии Иоанна этот глагол употреблен два раза (Ин. 7:12, 47) относительно Иисуса Христа, но именно теми людьми, которые немного после говорили ему: «беса имаши» (Ин. 8:48). Таким образом, глагол πλανᾷν заключает в себе указание на деятельность, направленную к совершенному ниспровержению истины в самой ее основе, к замене ее ложью, с утверждением, что эта ложь и есть именно абсолютная истина. В силу связи теоретического познания с практическою деятельностью извращение не ограничивается одною теоретическою стороной, но простирается и на всю жизнь. Кроме того, в πλανᾷν заключается еще указание и на неблаговидность средств, которыми достигается цель: истинный смысл стремлений замаскировывается видимым желанием направить обольщаемого на путь истины и добра. Πλανᾷν ἑαντόν по своему значению и силе не равно πλανᾶσθαι; оно обозначает не пассивное состояние, но напряженную деятельность, только направленную на самого себя (ἑαντούς с первым лиц. см. Деян. 23:14; Рим. 8:23; 11:1; 1 Кор. 11:31; 2 Кор. 1 и друг.; cp. 1 Ин. 5:21; 2 Ин. 8; Ин. 5:42; Ин. 6:53; Ин. 12:8). Всякими средствами, какие только могут служить цели, человек усыпляет свою совесть, стараясь представить себя самому же себе в возможно лучшем свете. Это уже сознательное удаление и как бы охранение своего существа и жизни от света, сознательный союз с грехом, а не частные ошибки и падения от опрометчивости и слабости в искушении и борьбе. Станет ли он основывать уверенность в собственной безгрешности на ложно понятом всеочищающем действии крови Иисуса Христа, или же на идеализации своего наличного состояния и поведения, – в том и другом случае результат получается один: наличное греховное состояние и греховные деяния получают в конце концов санкцию явлений, якобы совершенно нормальных и согласных с званием христианина. Мало по малу принцип христианский заменяется принципом мира сего; вся деятельность человека получает новое основание и отсюда совершенно новый строй. Человек переходит на совершенно новый путь и однако уверяет себя, что он стоит на том же истинном пути, на который поставлен был в самом начале своей новой христианской жизни, и таким образом все глубже погружается в бездну греха и самообмана. Одна божественная истина могла бы разорвать эти сети, если бы она была не на устах только, а и в сердце. Но печальный факт отрицания греховности и самообмана – на лицо; отсюда ясно, что καὶ ἡ ἀλήθεια οὐκ ἔστινἐν ἡμῖν. Καί – простое сочетание предложений вместо логического обоснования или, по крайней мере, следствия. Ἡ ἀλήθεια, как и в 6ст., обозначает объективную божественную истину, которая дана во Христе и чрез веру в Него воспринимается в сердце. Если человек ходит во свете, эта истина постепенно делается его достоянием, входит в его внутреннее существо, как жизненный принцип, все в нем подвергает своему суду, освещает его истинным светом и показывает человеку, что он есть. Но раз божественное откровение всем споим содержанием, своею историей и целью свидетельствует, что человек нуждается в очищающей крови Христа, то отрицать греховность – значит показать, что истины нет в нас: она не вошла в нас, как жизненное начало, почему и наше «я» осталось для нас неведомым в его истинном состоянии. Истины нет в нас, потому что и мы не в ее области (cp. Ин. 8:44). Истина может быт близко от нас, вокруг нас, но мы не находимся в соприкосновении с нею, окутанные созданной нами атмосферой тьмы. Сопоставляя с концом 6-го стиха конец 8-го, нельзя не заметить, что здесь мысль Апостола выступает в более резкой форме. Там ψευδόμεθα, здесь ἑαυτούς πλανῶμεν. Первое говорит, что мы все-таки сознаем, что наши дела не отвечают существу того звания, на которое мы притязаем; второе выражение говорит о том прискорбном факте, что мы уже и себя убедили, что ложь есть истина. Далее, там οὐ ποιοῦμεν τὴν ἀλήθειαν, здесь ἡ ἀλήθεια οὐκ ἔστιν ἐν ἡμῖν; там говорится о разладе между истинным знанием, которое может быть у говорящего, что он имеет общение с Богом, и самою его деятельностью, и отрицается обнаружение истины в жизни; здесь отрицается самое существование истины в нас. Это усиление тона станет понятным, если обратим внимание на то, что в 6-м стихе господствующим является обличение индифферентизма; в 8-м же стихе речь идет о духовной гордости, о самоуверенном утверждении, что наличное состояние есть идеальное и что, следовательно, пел никакой нужды в очистительном действии крови Иисуса Христа Сына Божия. Если первое несовместимо с общением с Богом, Который есть свет, то второе извращает самые основы богообщения.

Итак, несомненно, что всякий человек и по вступлении в христианское общество должен считаться с своим греховным состоянием; отрицать последнее – значит обрекать себя на действительное хождение в той сфере, которой таким отрицанием, по-видимому, хотят избежать. Это показывало бы, что человек сбился с истинного пути, и богооткровенная истина не вошла в его душу настолько глубоко, чтобы сделаться руководящим принципом его жизни. Но, если слово Апостола верно, то возникает вопрос, как примирить греховное состояние христианина с необходимым требованием общения с Богом, который есть свет? Или наше общение с Богом есть несомненный факт, но тогда, очевидно, в нас нет греха, ибо кое общение свету ко тме; или же мы «имеем грех», но тогда на том же основании не может быть и речи о нашем общении с Богом. Апостол спешит предупредить такое недоумение. Остается несомненно истинным высказанное положение, что все мы имеем грех; но это не противоречит факту нашего общения с Богом. Необходимо только выполнить одно условие, в котором лежит разрешение поставленной дилеммы. Условие это Апостол выражает в словах: ἐὰν ὁμολογῶμεν τὰς ἁμαρτίας ἡμῶν, не обозначая столь ясной внутренней связи новой мысли с предшествующею никаким союзом. Ὁμολογεῖν, в противоположность ложному εἰπεῖν (8. 10), значит не просто признавать, но признавать открыто и истинно, исповедовать с твердостью и настойчивостью, как несомненное595. Само собою понятно, что исповедание мыслится не как внешний только акт: такое исповедание не имеет никакой цены и может подвергнуться осуждению, высказанному Апостолом в 6 ст. Исповедание имеет свое основание во внутреннем настроении, составляет его следствие, и при том необходимое; поэтому же оно и не есть одно только внутреннее признание греха. Не будучи высказано внешним образом, оно потеряло бы в своей определенности и силе. Посему и Спаситель требует исповедать Его пред людьми (Мф. 10:32, ср. 33). Правда, Апостол Иоанн не указывает самого способа исповедания; но несомненно, что употребление глагола ὁμολογεῖν у него дает нечто большее, чем исповедание только перед Богом. Особенно важное место, точно определяющее смысл ὁμολογεῖν, находим в Ев. Иоанна Ин. 1:20: καὶ ὡμολόγησεν καὶ οὐκ ἠρνήσατο καὶ ὡμολόγησεν, ὅτι ἐγώ οὐκ εἰμὶ ὁ Χριστός, – где ὡμολόγησεν получает особенную выразительность как по сопоставлению его с предшествующим 19-м стихом (и сие есть свидетельство Иоанново, егда послаша жидове от Иерусалима иереев и левитов, да вопросят: ты кто еси?), – так и вследствие прибавки отрицательного καὶ οὐκ ἠρνήσατο. Тот же смысл глагол имеет в IX, 22; XII, 42; ср. Откр. 3:5; 1 Ин. 2:23; 4:2, 9, 15; ср. Иак. 5:16. На основании этого решительно можно утверждать, что ὁμολογεῖν у Апостола Иоанна значит: исповедовать публично, в присутствии других объявлять свою уверенность в чем-либо, как несомненно истинном; хотя Апостол не указывает определенно, пред кем должно происходить это исповедание грехов. Таким образом, высокомерному εἰπεῖν противополагается искреннее, смиренное ὁμολογεῖν. Важно далее и то, что Апостол ставит τὰς ἁμαρτίας ἡμῶν вместо ἁμαρτίαν в 8 CT. Член И мн. число указывают, что здесь, в отличие от общего понятия ἁμαρτία, обозначающего греховное состояние, Апостол имеет в виду определенные грехи, совершенные нами (ἡμῶν), за которые ответственность падает всецело на нас. Греховное состояние – ἁμαρτία – есть столь сложное явление и имеет столько обусловливающих его факторов, что не во власти человека распоряжаться всеми ими: он уже во грехах зачинается и во грехах рождается; время его полусознательной жизни также имеет не маловажное значение в деле его нравственного развития. Вообще, греховное состояние в своей существенной и основной части складывается помимо воли и ведения человека; поэтому отдельные греховные акты – вот та среда, где человек является более или менее полноправным хозяином. Конечно, отдельные поступки имеют свой корень в основном настроении человека, но и сами они влияют на последнее в положительном или отрицательном смысле. В этом последнем обстоятельстве лежит исходный пункт нравственного развития человека, а также и объяснение того, почему Апостол ἁμαρτίαν8 ст. заменил τὰς ἁμαρτίας ἡμῶν. Несомненно, конечно, что при этом признание общей греховности со стороны христианина предполагается само собою; но Апостол, по своему обыкновению, не повторяет сказанного раньше в положительной форме: ἐὰν εἴπωμεν (ὁμόλογῶμεν), ὅτι ἁμαρτίαν ἔχομεν, – а продолжает развивать мысль, имея в виду могущие возникнуть недоразумения. Простое исповедание in abstracto, что есть грехи, без признания и познания отдельных конкретных грехов, не имеет никакого достоинства, – это пустые фразы: гораздо легче говорить о греховном состоянии вообще, чем признать свою неправду в каком-либо определенном случае. Человек должен начинать с отдельных греховных актов и посредством частичного самоограничения и регулирования своего поведения по норме христианских нравственных начал воздействовать на общее нравственное состояние и направление, постепенно очищать его, при благодатной божественной помощи, до той меры, когда ἐντῷ φωτὶ περιπατεῖνобратится в ἐν τῷ φωτὶ εἶναι. Первым и основополагающим актом в этом отношении является указываемое Апостолом условие – έἀν ὁμολογῶμεν τὰς ἁμαρτίας ἡμῶν. Это значит, что, восприняв в себя истинный свет, просвещающий всякого человека, христианин должен поставить пред его судом все свое поведение во всех его отдельных актах и разделить между действиями, отвечающими идеалу христианина и противоречащими ему, между деяниями света и деяниями тьмы, и открыто сознаться, что последние еще не устранены. Акт болезненный, но многоплодный. Износя из глубины своего существа все греховное, полагая его пред судом христианского принципа и исповедывая, как противоречащее званию христианина, христианин уже этим самым отсекает грех от себя, публично заявляет, что греховное он считает чуждым себе, готов порвать с ним всякую связь, чтобы тем шире разливался в его существе истинный свет. В этом важном акте лежит залог будущего преуспеяния человека в хождении во свете. Далее, исповедание грехов открывает путь для божественного воздействия на душу человека, так как исповедание греховного состояния и в особенности проявлений его в отдельных греховных действиях приближает дух человека к Богу. По самому существу дела невозможно, чтобы кто-либо мог усвоить плоды спасительного дела Христа, если у него нет желания; естественно также, что такого желания не может быть у того, кто не сознает греховности и опасности, в какую повергают его греховные деяния. Но глубоко проникнутый сознанием своей греховности и во всех частных греховных поступках будет признавать и исповедовать именно греховное, и, сознавая свое бессилие в себе самом найти достаточные средства для очищения от греха и постепенного освящения своего существа, в глубоком чувстве скорби станет молить Бога о прощении грехов и очищении от всякой неправды. Как все дары божественной благодати, так и прощение грехов, и очищение от неправды, никогда не бывают актами необходимости и принуждения; но как свободен Бог в раздаянии благодатных даров искупительного дела, так необходима и свободная готовность человека воспринять их. В данном случае выражением этой готовности является исповедание грехов, т. е. твердое и публичное заявление о своей вообще греховности, болезненном состоянии. Исповеданием греха дело устранения указанного противоречия не оканчивается. Грех совершен, совершено нарушение человеческих обязанностей, – будь то в отношении к Богу, или ближнему, или самому себе. Значит, есть вина за грех, и никто не может снять ее, кроме Бога. Затем: раз есть грех, он проистекает от греховного состояния. Уничтожить эту греховность, возродить себя сам человек не может. Больной приглашает врача для исцеления и искоренения болезни, и исповедующий грехи, признающий таким образом себя зараженным, должен искать очищения и освящения у Бога, ибо кровь Иисуса Христа Сына Его очищает нас от всякого греха. И Апостол дает твердое удостоверение, что если мы исповедуем грехи, то вина будет прощена и природа очищена и освящена: πιστός ἐστιν καὶ δίκαιος, ἵνα ἁφῇ ἡμῖν τὰς ἁμαρτίας ἡμῶν καὶ καθαρίσῃ ἡμᾶς ἀπὸ πάσης ἀδικίας. Глаголы αφῇ и καθαρίσῃ указывают на двоякое действие Бога в нас в помощь нам при осуществлении идеала святости, отвечающей понятию о Боге, как свете. Ἀφιέναι первоначальным значением имеет – отсылать, отпускать (Мф. 13:36; 1 Кор. 7:11–13), в дальнейшем – пропускать, оставлять без внимания (Mф. 23:23; Мк. 8:8; Рим. 1:27), прощать (Mф. 18:27, 32; Mф. 6:12, 14; Мк. 11:25; Мф. 9:2, 5; Mф. 12:31; Мк. 2:5, 7; Мк. 3:28; Лк. 5:20, 23; Рим. 4 и друг.). Καθαρίζειν в данном месте, очевидно, имеет тот же смысл освящения, как и в 7 стихе. Подлежащее при этих глаголах, равно как и в выражении πιστός ἐστιν καὶ δίκαιος есть ὁ Θεός 5 ст., так как Он составляет главный предмет всей рассматриваемой части (5–10 ст.) главы. Если в 7 ст. καθαρίζειν названо действием Ἰησοῦ Χριστοῦ τοῦ Yἱοῦ αὐτοῦ и в II, 2 Ἰησοῦς Χριστός есть опять подлежащее, то нужно заметить, что кровь Иисуса Христа здесь мыслится, как средство, которым ὁ Θεός очищает нас от всякого греха. Это отношение, в котором Бог является последнею причиною, а кровь Христа средством, подтверждается тем, что в 7 стихе кровь Иисуса Христа названа кровию Его Сына, а в II, 1 еще яснее Христос назван ходатаем ко Отцу. Αί ἁμαρτίαι суть (исповеданные) грехи; но в связи с глаголом ἀφῇ на первый план выступает момент вины. Что касается ἀδικία, то оно синонимично ἁμαρτία (без члена) и есть его модификация; это ясно из того, что ἁμαρτία 7 ст. в 9 ст. заменено ἁδικία при одной и той же связи, – с тою, впрочем, разницей, что ἁμαρτία обозначает нравственную ненормальность, взятую саму в себе, без всякого ближайшего отношения к определенно выраженному закону, ἀδικία же отмечает эту нравственную ненормальность в ее отношении к нравственному закону, как его прямое нарушение (противоположно – δικαιοσύνη). Ἀδικία вместо ἁμαρτία 7 ст. более всего уместно именно здесь, где речь идет о том, что Бог делает недействительным произведенное грехом нарушение общения с Богом. Таким образом, исповедание грехов со стороны человека имеет своим следствием оправдание или прощение вины за содеянные грехи и очищение от того греховного в нашей природе, которое является источником греховных действий и по самому своему существу несовместимо с общением с Богом. Все это очищается, природа освящается, чтобы свет во всех отношениях и в каждом отдельном случае препобеждал тьму. Это даруется под условием исповедания грехов, но даруется непременно, так как Бог πιστός ἐστιν καὶ δίκαιος. Последние слова Апостола вызывают много споров среди экзегетов. В каком отношении стоят указанные в них божественные свойства к прощению грехов человека и очищению его от всякой неправды? Впрочем, в отношении к πιστός вопрос обыкновенно разрешается скоро, хотя и не без произвольных заключений и не без явных натяжек; но δίκαιος трудно поддается даже таким натяжкам. Πιστός, по словоупотреблению и по общему признанию экзегетов, указывает на свойство истинности Божией, в силу которой Он непременно исполняет данные Им обетования (Втор. 7: 9; Евр. 10:23; Евр. 11:11). Верность есть существенное требование Его природы; аще не веруем, Он верен пребывает: отрещися бо Себе не может (2 Тим. 11:13). Но если мы рассмотрим места Нового Завета, где употребляется πιστός в приложении к Богу (1 Кор. 1:9, cp. 8; 1 Кор. 10:13; 2 Кор. 1:18; 1 Фес. 5:24; 2 Фес. 3:3; 2 Тим. 2:13; Евр. 10:23; Евр. 11:11; 1 Пет. 4:19; ср. Ис. 19:7), то из них видно будет, что верность Божия понимается главным образом в Его отношении к миру в свойстве Бога Спасителя. Что Он именно есть Бог спасения и постоянно остается таковым, это Он доказывает в самом совершении дела спасения людей; при этом πιστός выдвигает тот момент, что Ему именно, как Богу спасения, можно вполне довериться596. Несомненно, в этом значении πιστός употреблено и в рассматриваемом месте послания. Бог, Который верен, исполнит обетование, лежащее в основании всего ветхозаветного и новозаветного откровения о спасении, – обетование, что искренно исповедующему свои грехи вина будет отпущена. Рядом с πιστός поставлено δίκαιος и при том в отношении к одному и тому же предмету – прощению грехов и очищению от неправды, иначе сказать – к делу спасения человека. Отсюда необходимо заключить, что δίκαιος родственно по своему значению с πιστός. Δίκαιος, по основному значению этого слова, обычно называется тот, кто всякому воздает то, что ему принадлежит по праву, на чем бы это право ни основывалось. Поэтому δίκαιος называется судья, судящий нелицеприятно, и в этом последнем значении оно прилагается и к Богу, как судье (Ин. 5и друг.). Бог праведен, когда Он, как в 2 Фес. 1:5–7, где речь идет о δικαίακρίσις, осуждает и наказывает тех, которые ходят ἐν τῷ σκότει, и благословляет, прощает, очищает и прославляет тех, которые ходят ἐν τῷ φωτί. Не станем перечислять тех мест, гдеδίκαιος употребляется в таком значении о Боге, а также разбирать другие значения этого слова; обратимся прямо к рассмотрению того особенного смысла, какой соединялся с этим словом в ветхозаветной письменности, так как несомненно, что Апостол Иоанн в данном случае стоит под влиянием свойственного Ветхому Завету способа выражения. Слово δίκαιος в Ветхом Завете в отношении к Богу встречается не часто, но где оно встречается, там всегда изображает Бога могущественным защитником нравственного миропорядка, на Которого надеются благочестивые в борьбе с сильными беззаконниками (Пс. 6:10, 18; Пс. 10:7; Пс. 17:21). Веру в праведность Божию благочестивый должен твердо содержать вопреки всякой неправде (Иерем. 12:1); она есть ручательство за победу правового порядка в мире (Ис. 42:21; Пс. 118:137; Пс. 128:4) и совершает спасение благочестивых (Ис. 45:21; Пс. 48:28; Пс. 142:11). Такова праведность Божия, как Бога завета; она проявляется в деле спасения (Суд. 5:11; Мих. 6:5; 1 Цар. 12:7; Ис. 45:24; Пс. 102:6). И по XXXV Пс. правда Божия «высока, как горы Божия», есть правда спасающая, на которую благочестивый уповает и от нее ожидает помощи; в этом она сходится с милостью и милосердием Божиим (Пс. 15:11; Пс. 70:2; Пс. 118:40, 149; Пс. 142:1; Пс. 145:7); отсюда эти понятия, так сказать, взаимно заменимы, однозначущи по результатам597. Вследствие этого δίκαιος в соединении с πιστός в Ветхом Завете получило чисто сотериологическое значение598 и оба вместе содержат указание на верность и праведность Божию, как на самое надежное ручательство за то, что спасение совершится. Таким образом, если верно, что Апостол Иоанн примыкает к ветхозаветному словоупотреблению, то πιστός и δίκαιος, взятые вместе, в данном случае с непререкаемою твердостью уверяют, что оставление грехов и очищение нас от всякой неправды непременно совершится, если будет исполнено поставленное Апостолом условие. Этим Апостол придает особенную важность и значение исповеданию грехов; но отсюда также видно, что верность и праведность Божия служат основанием отпущения грехов и очищения от неправды не в том смысле, что эти дела Божии вытекают из этих божественных свойств, а в том, что в них христианин должен почерпать уверенность в том, что Бог, как верный и праведный, оставит ему грехи и очистит, освятит, т. е. совершит полное спасение его, если он твердо и искренно исповедает свои грехи (ср. Быт. 18:25; Рим. 3:6). В связи с неустойчивостью в определении смысла и значения πιστός καὶ δίκαιος находится колебание и в установке истинного значения союза ἵνα. Само собою очевидно, что никакие пространные рассуждения о том, что Апостол Иоанн все события рассматривает как результаты божественных планов и намерений599, не в состоянии доказать того положения, что Бог верен и праведен для того, чтобы простить нам грехи наши и очистить нас от всякой неправды. Гораздо естественнее и правильнее рассматривать ἵνα cum conjunctivo, как описательное выражение infinitivi (ср. Mф. 10:25; Ин. 4:34; Лк. 2:43), так что ἵνα по смыслу приближается к классическому ὥστε; а необходимо заметить, что в таких случаях чаще употребляется conjunctiv. aoristi, чем praesentis600.

Исповедание грехов составляет единственное условие, при котором является возможность примирить неотрицаемое греховное состояние человека и общение с Богом, Который есть свет, и именно единственно возможное со стороны человека действие; и Апостол самым решительным образом и тоном, не допускающим никаких сомнений, утверждает, что, если условие это исполнено, спасение человека в общении с Богом совершенно обеспечено. Но в это время Апостолу во всей своей угрожающей силе представляется та опасность, которая направляется именно против этого единственного условия сохранить общение с Богом и таким образом разрушает самые основы личного спасения человека. Это – убеждение в совершенной безгрешности и святости, исключающее всякую возможность дальнейшего преуспеяния в хождении во свете и утверждении в общении с Богом, так как наличная действительность, вовсе не отвечает его условиям. Это – последняя и высшая ступень самообольщения, верх человеческого ослепления и безумия. Далее этого идти некуда, – и Апостол выступает против такого извращения фактического положения вещей с самым решительным порицанием, указывая неразумным, что они впадают в ту пропасть помрачения, находясь в которой «согрешающий исперва» выставлял Бога лжецом (Быт. 3:4, 5). Οὐχ ἠμαρτήκαμεν и отмечает факт такого крайнего самообольщения. Глагол указывает на те αἱ ἁμαρτίαι, исповедания которых Апостол требует от всякого христианина. Как отдельные акты, они уже закончены, хотя влияние их несомненно продолжается, – посему perfectum; кроме того, исповедание по самому своему существу может относиться только к определенным и уже совершенным грехам. Печальное самообольщение имеет своим результатом страшное преступление – богохульство: ψεύστην ποιοῦμεν αὐτόν, τ. ἐ. τὸν Θεόν. Не может быть спора о том, что последнее резче и сильнее, чем ψευδόμεθα 6 ст. и ἑαυτούς πλανῶμεν8 ст., и значить не утверждать только, но и фактически, своим поведением (ποιοῦμεν) показывать, что мы смотрим на Бога, Который есть πιστός и δίκαιος, как на лжеца (cp. Ин. 19:7, 12; Ин. 5:18; Ин. 8:53; Ин. 10:33), отрицаем Его истинность: Бога, который есть φῶς и ἀλήθεια, мы делаем причастником царства тьмы и греха. Ψεύστης – не только говорящий неправду, но вместе с тем нравственно извращенный, вероломный601. Но каким образом, при отрицании нами нашей греховности, как в общем смысле, так и в частных ее проявлениях, в греховных деяниях, сказывается именно этого рода преступное богохульство? Ответ на это дает рассмотрение сущности божественного откровения. Откровение как в исходном, так и в конечном своем пункте имеет целью установить определенные отношения человека к Богу, и в основе его лежит тот факт, что нормальные отношения между небом и землею нарушены. Весь Ветхий Завет, с его многочисленными богоявлениями, жертвами, обетованиями, законодательством, пророчествами, и все учение христианской веры, воплощение Сына Божия, жертва на кресте, сошествие и освящающее действие Св. Духа имеют в своем основании, как несомненное, греховность человека, его нужду в постоянной божественной помощи, пока существует человечество. Все под грехом, и якоже есть писано, яко несть праведен никтоже (Рим. 3:9, 10). Поэтому отрицать факт греховности и наличности грехов у каждого значит подвергать сомнению истинность Божию не только в частном пункте, но и вообще, – не только говорить: «Он лжет» в каком-либо частном случае, но что «Он есть лжец» во всех Его отношениях к человеческому роду, взятых во всей их совокупности. Такая хула на Бога, совершенно извращающая истинное понятие о Нем, свидетельствует, что свет истины остался для человека чуждым, почему не может быть и речи о действии ее в нас: καὶ ὁ λόγος αὐτοῦ (τ. ἐ τοῦ Θεοῦ) οὐκ ἔστιν ἐν ἡμῖν. Ὅ λόγος здесь не есть личный Логос, Сын Божий: контекст не дает оснований для такого понимания. Под ним разумеется все божественное откровение, взятое во всей его совокупности и получившее свое завершение в Евангелии. Поэтому ὁ λόγος представляется по содержанию тожественным с ἀλήθεια, хотя, с другой стороны, между ними есть разница, очень важная в данном случае. Λόγος есть средство, которым ἀλήθεια насаждается в сердце человека. Если истина есть обозначение всего того, что открыто и совершено Сыном Божиим, воплотившимся Словом, то понятие о нем может дать только слово: оно проникает во внутреннейшее духовное существо человека и делается живою силою, которая мало по малу реализует истину в том, кто воспринимает слово. Εἷναι ἐν τινὶу Апостола Иоанна выражает внутреннейшее отношение, как и μένειν ἐν τινὶ. Поэтому καὶ ὁ λόγος αὐτοῦοὐκ ἔστιν ἐν ἡμῖν равносильно утверждению, что отрицающие греховность общего своего состояния и отдельных поступков, собственно говоря, никогда не были христианами. Такое печальное помрачение их самосознания и богопознания имеет свою причину в том, что хотя они слышали Слово благовестия, но оно никогда не было воспринято и усвоено ими (Ин. 5:38), не делалось их достоянием: оно падало на каменистую почву, ростков глубоко не пускало, а потому истина не могла проникнуть в их сердца, разогнать облегающую их тьму, осветить их внутреннее содержание и привести к исправлению. Это – сыны тьмы, сыны мира сего, в которых нет любви к Отцу – Свету; они совершенно потеряны для царства света602.