«Замечание, что ангел повел в духе, есть указание на то, что это действие происходило лишь в видении, т.е. что лишь в своем экстатическом состоянии духа, а не телесными восприятиями Иоанн переносится в пустыню. Пустыня берется здесь в нравственно-религиозном смысле, в смысле остав- ленности (пустоты), отдаленности. Великая блудница находится в пустыне не в каком другом смысле, как в том, что она за свое злодейство совершенно оставлена Богом и обречена на духовную смерть, нравственную гибель» (Орлов). Как сам Иоанн был тогда в духе, оставаясь, однако, в теле, так и жена- любодейца предстоит его духовному взору как бы в своем духовном отображении, являясь в то же время на земле в свою эпоху определенною историческою величиною и коллективною личностью соответствующего типа, соответственного поведения и свойств. Но только в отражении этом и вырисовывается подлинная природа, подлинный лик этой любодейцы, в то время как в пестроте исторических данных, повседневных наслоений все это расплывается, все это и заслоняется теми подробностями, при коих ту подлинную природу трудно бывает и заметить, т.е. выделить, и из разрозненных исторических черточек и красок составить цельный, законченный образ. Пустыня 17-й главы и прежняя пустыня главы 12-й имеют совершенно различный смысл, по совершенно различной связи речи. Там - историческая, физическая пустыня, для утоления реальной нужды: дать спастись в ней жене от тех исторических преследований, какие будут воздвигнуты против нее сатаной. Здесь же действительно духовная пустыня для духовных очей тайнозрителя как соответствующая среда для духовнозрительных его восприятий. Но, конечно, символизирует эта пустыня данной главы и то опустошение, ту абсолютную бессодержательность всецело погруженной в чувственность и ложь, извращенной до конца жизни, при которой нет и тени тех истинных сокровищ, кои, по Нагорной проповеди Спасителя, одни только и могут составлять, так сказать, реальное достояние, реальную ценность в сфере христианских понятий, иначе сказать - при единственно верной и правильной оценке всего существующего. В тех душах, которые до такой степени духовно умерщвлены теми пороками, что воплощены здесь в этой блуднице - Вавилоне, уже действительно нет никакой жизни, никакого питания и напоения духовного - одним словом, там абсолютная пустыня.

Блудница Вавилонская определенно изображается здесь царицей, с царственной роскошью одетой и украшенной, - в том земном великолепии и блеске, которыми так любит украшать себяпорок. Как бы в отрицательное соответствие словам ап. Павла: не упивайтеся вином, в немже есть блуд (Еф. 5:18) - в руках своих она держит золотую же чашу, как чашу с вином, но только вместо вина эта чаша наполнена тем самым, что составляет самую сущность и природу всех этих блудодеяний: всякою мерзостью и зловонною нечистотою их. Надменно восседает она на багряном звере-драконе, т.е. опорой и основой всего поведения своего ставит отца всякого греха и безобразия - диавола, и вызывающе дерзкий тон распутства ее сказывается так, что как эмблема на лбу у ней начертана эта отвратительная и постыдная сущность ее: великий Вавилон, мать-родоначальница и патронесса всем блудницам, развращающим человечество, и всем мерзостям, всей беззаконно чувственной грязи земной. Впереди этих точных эпитетов скверной природы ее стоит еще слово тайна: это может обозначать ту загадочно-непонятную заманчивость греха, при которой он так умеет скрывать эту скверную и гибельную, всегда награждающую лишь болезнью и горем, до скрежета зубовного и неутолимых мук включительно, ложь и тину мишурных наслаждений своих. А вместе с тем из истории мы знаем, что особенною распущенностью и гнусными оргиями издревле отличались именно те культы, которые стремились окружить себя ореолом чего-то таинственного, гордо возвышающегося над толпою; выставлять себя носителями учения какой-то высшей, показной мудрости, скрывающей, однако, за собой лишь безнадежную пустоту и духовной, и реальной «пустыни».

В шестом стихе указывается новая греховная сторона в этом Вавилоне. Обычно представляется, что люди распущенной жизни бывают мягче, даже добрее других и что у беззаконников скорее найдешь проведение начал свободы. Но, как и все в царстве греха, и тут это - только обман и видимость, только прикрашенная личина и фальшивая приманка. Так и у нас, в России, под исступленными лозунгами свободы пришли к власти те, кто теперь, выявив себя худшими из насильников, принципиально не допускают никакой свободы. А ведь давно ли они гипнозом истерических кликов своих заставили все общество бредить о каких-то несбыточных «свободах». Так и в сфере религии: те самые, которые так любили в былые времена возмущенно обличать историческое христианство за его якобы нетерпимость и преследования иноверных (не считаясь ни с эпохами, ни с личными отступлениями в том или ином отдельном историческом деятеле христианском), - они-то и оказываются, как мы уже говорили, самыми грубо-нетерпимыми фанатиками и опять-таки наибольшими насильниками, и в первую очередь именно по отношению к сфере религиозной. И корень этой неистовой злобы против религии истины в безнадежно глубоком нравственном потемнении их да в той же самой распущенности, той же настроенности «вавилонской». И вот Иоанн и видит, что жена упоена была кровью святых и кровью свидетелей Иисусовых, и говорит о себе, что, видя эту жену, он дивился удивлением великим. Это удивление апостола можно, по ближайшей связи речи, относить именно к данному обстоятельству: как, в самом деле, могла поднимать это избиение истинных служителей Бога и правды Его та жена, которой по жизни и типу ее меньше всего было дела до религии, которой скорее нужно бы искать защиты и заступничества святых, а не проливать кровь их. Ведь ей, которой чужда и не нужна религия, совсем должны бы быть несвойственны эти гонения, которые были еще извинительны древним фанатикам в язычестве, действительно нередко избиением христиан, как и предсказал Господь, мнивших службу приносити Богу (Ин. 16:2). Ибо ведь до нелепого странны подобные гонения и расправы со стороны тех, кто всего каких-нибудь 20-30 лет тому назад так вопил о веротерпимости и возмущался всякими мерами самообороны у людей верующих.

Однако, если причины удивления Иоанна нам искать в содержании последующих стихов этой главы, то ее, эту причину, действительно, можно видеть, вместе с прот. Орловым, еще в «таинственном, достойном изумления сочетании зверя и жены, в их взаимной связи», взаимной общей деятельности и проявлении в мире, ибо к этому клонится разъяснение ангела.

Источник

Димитрий (Вознесенский) архиеп. Апокалипсис в перспективе ХХ-го века. М.: ПСТГУ, 2009.- С. 253-256

Откровение ап. Иоанна Богослова, Глава 17, стих 5. Толкования стиха