СО ВРЕМЕНИ плена вавилонскаго иудеи с особенною ревностью исполняли закон, предписывавший всем взрослым мужчинам собираться в Иерусалим к трем великим годовым праздникам. На величайший праздник, именно Пасху, в Иерусалим обыкновенно отправлялись и женщины, беря с собой и своих более или менее взрослых детей, именно когда они достигали двенадцати лет. Эти праздники составляли в высшей степени важное событие для населения, которое в лучших своих представителях посылало свои лучшие достатки для принесения их в дар народному святилищу. Праведный Иосиф, как истинный израильтянин, неопустительно исполнял это предписание закона, и когда отрок Иисус достиг двенадцатилетняго возраста, налагавшаго и на Него обязанность исполнения закона, то святое семейство отправилось в Иерусалим, чтобы под сению храма провесть великий праздник в этот знаменательный год жизни их Сына. Назарет находится верстах в 150 от Иерусалима, и так как путь поклонников шел по густо населенной местности, то партия поклонников, постепенно увеличиваясь новыми партиями из промежуточных городов и селений, к самому Иерусалиму возростала в огромный караван, который двигался в святой город с священными песнопениями и в восторженном духовном настроении.

Иерусалим был священнейшим городом священной земли, так как в нем находилась высшая святыня народа — храм. Ничто нечистое не допускалось в этот город, и, по народному верованию, самая почва в нем была настолько священна, что никогда змей или скорпион не причинял вреда кому-нибудь там. Но если священен был самый город, то еще священнее был заключавшийся в его стенах храм со всею окружающею его местностью. Самая храмовая гора занимала четвертое место среди местных святынь. Ничто печистое в обрядовом отношении не могло восходить на нее. Следующим по степени святости местом было пространство, находившееся между двором язычников и внутренними дворами, куда пикто не мог входпть кроме израильтян, и даже они могли входить, только не будучи осквернены соприкосновением с мертвым телом. Затем шел двор женщин. В него не мог входить никакой нечастый человек даже и после омовения. Еще священнее был передний двор израильтян, куда никто не мог входить из тех, -которые нуждались в совершении за себя умилостивительной жертвы. Затем еще выше в этом отношении стоял передний двор священников, порога котораго за исключением особых случаев, указанных законом, никто не мог переступать кроме священников или левитов. Пространство между жертвенником и храмом имело еще больше святости, так как в него не мог входить даже и священник с каким-либо телесным недостатком, или в разорванной одежде, или вкусивший вина. Самый храм стоял отдельно, и прежде чем войти в него, каждый священник должен был омыть руки и ноги. Но наконец и в самом храме был наивысший центр святости, именно отделение, известное под названием «Святая святых», куда мог входить один только первосвященник, и то только однажды в году, в великий день умилостивления.

Такой город, с его великой святыней, не мог не быть предметом самаго восторженнаго благоговения для иудеев. Любовь их к своей национальной святыне особенно возросла со времени их тягостнаго изгнанничества в Вавилоне. О их чувстве в этом отношении ясно свидетельствует один псалом, в котором разсказывается, как пленники сидели и плакали на реках вавилонских, когда им приходилось вспоминать о Сионе (Пс. 136:1), и то же самое чувство благоговеиия к священному городу сказывается в известном веровании таргума, что тела праведных иудеев, умерших в чужих странах, подземным путем соберутся к горе Елеонской, чтобы там, на священной почве, Припять участие в воскресении праведных. Где бы ни находился иудей, — а они были разсеяны по всем странам известнаго тогда мира, — взоры ого отовсюду обращались к храму и находили себе успокоение при виде своего национальнаго святилища. В его пределах для них какбы заключалось их небесное и земное отечество. Со всех концов земли раздавался все тот же восторженно благоговейный вопль,который так торжественно выражен боговдохновенным псалмопевцем: «как лань желает к потокам воды, так желает душа моя к Тебе, Боже! Жаждет душа моя к Богу крепкому, живому: когда прийду и явлюсь пред лицо Божие? Слезы мои были для меня хлебом день и ночь, когда говорили мне всякий день, где Бог твой? Вспоминая об этом, изливаю душу мою, потому что я ходил в многолюдстве, вступал с ними в дом Божий со гласом радости и славословия празднующаго сонма» (Пс. 41:2-5). Для иудеев всякой страны посещение храма было главною целью и славой всей их религиозной системы. В своих разсеянных повсюду синагогах и молитвенных домах они, при всяком собрании, поддерживали в себе это священное чувство. Их дары и приношения стекались в него, так сказать, золотым потоком, частью во исполнение требования закона, но более всего в удовлетворение их религиознаго благоговения. Всякий иудей, имевший более двадцати лет от роду, ежегодно платил дидрахму в качестве установленной законом подати на первородных, и эти суммы шли на содержание храма и его жертвоприношений. Но кроме того в сокровищницу храма постоянно стекались и другия жертвоприношения. Раввины требовали десятины от всех иудеев, где бы они ни жили, и многие из благочестивых иудеев несомненно платили их. «Почти в каждом городе, говорит Филон, есть ящик для священных денег, и в него опускаются приношения. В определенныя времена деньги эти вверялись знатным лицам для отправления их в Иерусалим. Знатнейшие из каждаго города избирались для отправления этой надежды всех иудеев во всей ея неприкосновенности, так как на этой уплате узаконенных приношений основывается надежда благочестивых». Эту ежегодную подать аккуратно присылал даже Египет, хотя египетские иудеи имели свой особый храм в Леонтополе; она постоянно притекала от иудеев из Рима и со всего запада, из Малой Азии и из всей Сирии. Но более всего она прибывала из Вавилонии и из стран, лежавших за Евфратом, откуда суммы этой подати привозимы были под охраной целых тысяч народа, добровольно заявлявшаго желание сопровождать священныя деньги в Иерусалим и охранять их от расхищения разбойническими парфянами. Таким образом в Иерусалимском храме, так сказать, билось сердце всего иудейскаго мира. Все считали своею первейшеюобязанностью заботиться о том, чтобы поддержать эту святыню в ея великой священной неприкосновенности. Чужеземные правители могли властвовать над Палестиной и даже над Иерусалимом, и пока храм оставался иеприкосновенным, иудеи с покорностью мирились с этим положением дел. Но если высокомерие или алчность врага нарушали или даже только угрожали нарушить неприкосновенность храма, то по всему иудейскому миру пробегало чувство негодования, которое сразу же возбуждало их повсюду, и при вопле, что храм в опасности, они брались за оружие и давали торжественную клятву не щадить себя до последней капли крови на боевом поле или при самом жертвеннике, чтобы только отстоять Иерусалим и его святыню.

К празднику Пасхи в Иерусалим стекалось такое множество народа, что святой город должен был производить необычайное впечатление. «Многия тысячи, говорит Филон, из многих тысяч городов и селений совершают паломничество к храму в каждый праздник; некоторые сухим путем, другие морем, с востока и запада, с севера и юга». Даже к празднику Пятидесятницы, привлекавшему гораздо меньше народа, огромныя массы иудеев и прозелитов стекались из всех областей Римской империи, которая тогда почти обнимала собою весь известный мир (Деян. 2:9-11). По свидетельству I. Флавия, на иразднике одной Пасхи вместе с населением города участвовало 2.700,000 душ. К городу постоянно прибывали огромные караваны, привносившие все большее и большее оживление в нем и его окрестностях. Тут можно было видеть иудеев разсеяния из всех возможных стран. Под сению храма встречались между собою парфяне, мидяне, еламитяне, жители Месопотамии в одеждах далекаго востока, с своими длинными караванами верблюдов и мулов; партии из всех провинций Малой Азии, Каппадокии, Понта, Фригии и Памфилии, с отличительными чертами в одежде и языке; большия массы зажиточных иудеев из Египта, главнаго местопребывания иноземных иудеев, из Ливии, из Киренаики в Африке; паломники даже из императорскаго Рима и из далеких городов и селений пустынной Аравии, Одним словом, весь иудейский мир собирался в одно место. В этом городе сосредоточивалось все и прошлое и настоящее народа Божия и слышен был тот говор безконечных языков, который, наполняя воздух, по истине был величественным свидетельством славы единаго истиннаго Бога по всему миру.

Караваны паломников старались прибыть в Иерусалим за день до Пасхи или, по крайней мере, 14 нисана, вечером котораго начиналось самое празднество. Так как город не мог вместить в себе всего пришлаго люда, то поклонники обыкновенно располагались за городом, в наскоро построенных шалашах из свежераспустившихся ивовых ветвей, переплетенных между собою с достаточною для крова плотностью. В самом городе, однако же, движение, в виду наступления праздника, начиналось уже раньше. Уже за месяц до Пасхи начиналось исправление всех мостов и дорог; гробницы, находившияся в окрестностях Иерусалима, обносились особыми загородами или отмечались особыми камнями, так чтобы их можно было видеть издали, в предупреждение паломников от осквернения чрез прикосновение к ним. В субботу, предшествовавшую 14 нисана, так-называемую великую субботу, в синагогах и самом храме совершались особыя службы, и раввины объясняли народу закон и значение праздника. 10 числа выбирались пасхальные агнцы иа огромных стад, пригонявшихся к городу в это время. 14-тый день, начинавшийся с солнечным закатом 13-таго, был также первым днем праздника опресноков (Исх. 13:7), и поэтому он известен был под названием «дня приготовления» (Ин. 19:14). По домам, как требовал закон, к этому времени не должно было оставаться ни малейшаго куска кваснаго хлеба. Глава каждаго семейства с наступлением вечера начинал очищение своего дома с молитвой: «благословен Ты, Господь Бог наш, Царь вселенной, освятивший нас Твоими заповедями и повелевший нам удалить квасное», после чего он безмолвно осматривал все помещения, собирая все попадавшияся крохи, которыя и сожигались. Самый дом также подвергался тщательному очищению, и отселе никто не мог войти в неочищенный дом язычника, не подвергаясь осквернению. В течение следующих семи дней не полагалось ничего иметь или есть кваснаго, во избежание осквернения, которое лишало бы возможности вкушать пасху. Затем, с особенною тщательностью, начиналось печение самых опресноков. Вечером 13-го нисана, «пред появлением звезд», глава каждаго семейства отправлялся с этою целью за водой, которую и почерпал, произнося слова: «это вода для опресночнаго хлеба», Затем, с необычайною тщательностью затиралась мука, и, после испечения хлебов, один из них, с предписанной молитвой, откладывался в сторону для принесения священнику в храме.

Послеполуденное время 14 нисана было временем наибольшаго оживления, так как в это время все торопились закончить свои приготовления в ожидании, что раздастся из храма звук трубы, возвещающей наступление самаго праздника. Когда раздавался этот звук, всякий брал своего агнца и отправлялся с ним в храм, по стенам дворов котораго в честь праздника развешивались разноцветные ковры. Многочисленные жертвенные агнцы сначала изследовались священниками, чтобы у них не оказалось какого либо порока, затемубивались, после чего главы различных семейств, или уполномоченные ими люди, а иногда и служащие при храме левиты, приготовляли их для жарения, и можно себе представить, сколько при этом было труда, так как почти в одно время требовалось иногда убить и приготовить более 250,000 агнцев.Точным временем для убоя жертв считались часы «между двумя вечерами», то есть, от заката солнца 14 нисана до появления звезд, хотя жертвы могли быть убиваемы и в последние три часа этого дня. По окончании закалания агнцев со всеми установленными на этот случай обрядами, начиналось приготовление их для пасхальной трапезы. Агнцы жарились в тысячах особо устроенных для этой цели печей, и весь агнец полагалось съесть совсем, так, чтобы к утру не осталось от него ничего. Собственно по закону агнца можно было есть только во дворах храма, но так как с течением времени, по случаю наплыва поклонников, это сделалось невозможным, то раввины позволяли вкушать его вообще в пределах города. За трапезой могло сидеть до десяти и даже двадцати человек. Женщинам позволялось присутствовать вместе с остальными членами своего семейства, хотя и не требовалось от них вкушения пасхи. Дети с известнаго возраста, и даже рабы и иноземцы, если они были обрезаны, также могли принимать участие в торжестве. Когда собирались все члены известнаго домохозяйства, то все они, по зажжения свечей, занимали в определенном порядке места на лежанках вокруг столов. Каждому наливалась чаша краснаго вина, с примесью воды, и, после трогательнаго благословения со стороны семейства, выпивалась. Затем на стол, на котором приготовлены были горькия травы и опресноки, а также особое блюдо с кушаньем из фиников, изюму и других плодов, возлагался пасхальный агнец. Глава семейства, взяв пучок горьких трав, обмакивал его в блюдо и, возблагодарив Бога за создание плодов земли, вкушал небольшую часть и давал вкусить каждому из присутствующих. Затем наливалась вторая чаша вина с водой, и сын дома (Исх. 12:26, Втор. 32:7) или младший мальчик из присутствующих спрашивал о значении праздника. Предлагавшиеся вопросы были точно определены раввинами, равно как точно определены и самые ответы, причем из года в год за каждым пасхальным столом повторялась вся история освобождения изральтян от рабства египетскаго в тех же самых ,словах по всему Израилю, После этого все собравшиеся пели первую часть великой аллилуи, то есть псалмы 112-ый и 113-ый, затем следовала молитва, начинавшаяся словами: «благословен Ты, Господь Бог наш, Царь вселенной, избавивший нас и наших ираотцев от Египта». Наливалась третья чаша, которая обносилась таким же образом, пелись остальные псалмы великой аллилуи (114 — 117), и затем общей молитвой заканчивалось все празднество. В полночь вновь открывались ворота храма, и народ, почти не спавший в течение этой ночи, в своих праздничных одеждах массами устремлялся с благодарственными приношениями, во исполнение повеления закона, чтобы никто не являлся пред лицо Божие с пустыми руками (Исх. 23:15). Из этих приношений священники брали свою законную долю и затем остальное возвращали жертвоприносителям.

Праздник продолжался целую неделю и проходил, кроме обычнаго вкушения пасхальнаго агнца, в непрерывных жертвоприношениях, совершавшихся с особенною торжественностью священниками. К этим религиозным установлениям к присоединялось и множество чисто мирских развлечений, так как многочисленпый наплыв народа стягивал в Иерусалим всевозможных промышленников и торговцев, и святой город гремел от праздничнаго оживления, а иногда и народнаго разгула, сдерживаемых лишь усиленным гарнизоном римскаго войска, зорко следившим за всем происходившим в городе с высоты занятой им укрепленной башни Антонии. Ранним утром раздавались трубные звуки римскаго -гарнизона с башни Антонии, после чего начиналось оживление в городе. Три трубных звука из храма пробуждали спящих граждан и паломников, и первые лучи солнца возвещали час утренней молитвы. Улицы переполнялись народом уже при самом разсвете, так как на востоке народ всегда встает очень рано. Продавцы овец и рогатаго скота, меновщики денег и всевозможные промышленники поспешали ко двору язычников, Богомольцы со всех частей города массами устремлялись к храму, не смотря на то, что вместе с тем открывались для утренней молитвы и безчисленныя синагоги. Люди самых различных национальностей стекались в свои национальныя синагоги, и в этих собраниях можно было видеть представителей всяких стран и языков. При появлении перваго луча восходящаго солнца, каждый молитвенно преклонял голову, где бы он ни находился в этот момент. Какой-нибудь фарисей, нарочито, в ожидании этого-момента, выходил на улицу, внезапно останавливался и привязывал к своему челу и к руке филактерии, отличавшияся большею широтою и показностью, чем у других (Мф. 23:5). После этого момента начиналось полноеоживление в городе, особенно на большом базаре, в так называемом нижнем новом городе. Это была длинная улица, переполненная столами, ларями и лавками. После второго дня праздника там продавался прекрасный пшеничный хлеб из колена Ефремова. На открытых столах выставлены были для продажи пряники из смокв и изюма, разнаго рода рыба с озера Тивериадскаго и всевозможныя деревянныя изделия. Тут же на улицах ремесленники занимались своим ремеслом, горшечники лепили горшки и сапожники починили сандалии. Продавцы плодов предлагали лучшия иерусалимския смоквы из ближайших садов, заявляя, что эти плоды окроплены кровью жертвенных животных. Повсюду можно было видеть проходящих священников, придававших особый колорит священному городу. Левиты, с их особым головным покровом и с небольшим свитком закона в кармане, фарисеи с широкими филактериями и увеличенными против обычнаго размера «воскрилиями» или бахромчатыми украшениями, ессеи в белых одеждах — с видом древних пророков, народные сановники, римские легионеры, паломники в одеждах всех стран, массами, в безконечном разнообразии, двигались по разным улицам города, наполняя его шумом своих разнородных языков. Иерусалимское население вполне понимало значение для себя больших годовых праздников, так как оно, можно сказать, жило на счет паломников. Каждый из последних, помимо приношений в сокровищницу храма, истрачивал некоторую сумму и на свои потребности во время пребывания в городе, равно как и на покупку голубей, агнцев и волов для жертв, дров для жертвенника, что все продавалось иерусалимлянами вместе со множеством различных мелких вещиц, покупавшихся паломниками в воспоминание о своем пребывании в Иерусалиме, В виду этого понятно, что жители Иерусалима, даже в чисто мирских интересах, высоко ценили значение своего храма.

Источник

Библейская история при свете новейших исследований и открытий. Новый Завет. С-Пб.: 1895. С. 55-62

Евангелие от Луки, Глава 2, стих 41. Толкования стиха